* * * 

Небо рушилось на дома, 
камни брызгали ало… 
Так хотелось сойти с ума 
и не получалось. 
Накрывала и кровь, и боль 
жирная копоть… 
Так хотелось, чтоб мир – любовь, 
а не окопы. 
Искореженной жизни ось 
просто вырвут, как жало… 
Запрягай, мужичок, «авось», 
трогай помалу. 

* * * 

Бывает так, и было так, и будет: 
внезапность, очертив незримый круг, 
тасует судьбы на зеркальном блюде, 
как мишуру на ледяном ветру… 
Еще покоен дом, и дети рядом, 
и ужин на столе горячий, но 
смерть за спиной стоит с холодным взглядом 
и смотрится в разбитое окно… 
И треснет время в деревянном чреве, 
и протечет забвением имен, 
и дочке будет пять, а сыну – девять 
отныне до скончания времен. 

* * * 

Ты только будь 
здесь, где не надо быть 
никем другим: 
ни прежним, ни грядущим, 
ни азбукой безумств, 
ни добротой без дел, 
ни словом без любви, 
ни правом без надежды… 
Ты только будь 
здесь, где не надо быть 
никем другим, 
и оставайся рядом. 

* * * 

К неблагословенному благу, 
как мытарь, растративший мыто, 
второй уже проклятый август 
считает убитых… 
Людей выключают из света 
без окрика, без заминки, 
и снова сутулятся где-то 
в безмолвном угаре поминки 
без гнева, без плача, без требы… 
Помилуй нас, Христе Иисусе! 
Кочует по впалому небу 
в степи подорвавшийся бусик… 
Глядят из него виновато 
бескрылые ангелочки, 
и облачка сладкая вата 
все тоньше, и тоньше, и тоньше…

МАРА 

памяти мирянина, 
убитого снайпером в Зайцево. 

…и, повитый колючей славой, 
спит мужчина, землю курганя. 

Глеб Горбовский 

Отнимая от малого меньшее: 
дня суеты, слезы вечера, 
делаешь вдох, а выдохнуть нечем… 
А матушка говорила: вечен 
будь, 
веруй, мой младший, мой падший, 
не дай себя обмануть 
выстрелом в сердце, 
мой третий, 
чтобы глядеть, как дети, 
из темных зеркал на этих 
и тех, и иных, и энных 
от бедной твоей вселенной 
с черной дырой навылет 
бегущих, как и учили, 
плотно, быстрее гула 
слухов о смерти, быстрее гугла, 
строками сводки: 
дежурно мелькнула, 
охнула и затихла 
на медицинских иглах 
стылым огнем по венам 
еще одна млечная, тленная, 
в пьяных травах блуждая от нечего, 
недолюбленно, недоверчиво… 
Иней расцвел на шиповнике – к славе: 
грешный человече, сон навий… 
Сон, что сон этот вещ, 
и что дом его пуст, 
и он сам – просто вещь, 
одна из когда-то любимых, забытых 
меж сырою землей и молитвой, 
вещь в себе, недомолвка, безделица… 
Перетерпится ль, перемелется ль 
в смертной скуке считать века 
в клетке снайперского зрачка 
да глядеть, как мололись среды, 
как играли со смертью деды?.. 
Черный ворон – и тот не ведал, 
кто вернется с житейской брани: 
пахарь, воин, монах, изгнанник – 
марь курганить, младенствовать злобой, 
гнать до ирия солнечный обод 
и отчаянно ведать – не тронет 
ядовитого времени гибельный промельк… 
Небо тонет в ромашках, 
стреножены кони, 
на горячей ладони – коровка божья 
вяжет линию бездорожья…

ПОСЛЕ 

Полночь ввязалась в бой: 
Громче да глуше 
Бреет солдатский бог 
Наголо души… 
Перепроверь, комбат, 
Рыжий чертяка, 
Веру в окопах, сегодня на ад 
Будет атака… 
Выжившие сыны 
Станут, цедя минуты, 
Клочьями тишины 
Сны затыкать под утро. 

* * * 

Вьется над черной башней 
Белый от жара воздух… 
Вот я и стал вчерашним, 
Травам по капле роздан, 
Пахнут горелым житом 
Спаса пустые дали, 
Вот я и стал убитой 
Мыслью о генерале, 
Чтоб не мечтать ревниво 
Стать рядовым обратно… 
Боже, какое чтиво – 
Трупные эти пятна 
На васильковом поле 
После ночного боя… 
В сердце былинка колет 
И не дает покоя... 

ГОРОД-ПРИЗРАК 

К полудню город вымирает… 
Пустеют улиц рукава, 
Голодный пёс бежит по краю 
Разбитых бордов в свой подвал, 
И над цветочными рядами, 
Пугая брошенную тварь, 
Горящий тур сулит динамик, 
Глотая полые слова… 
И даже сизокрылых стая, 
Что с рук кормили час тому, 
К полудню тоже отлетает, 
Как души в голубую тьму, 
И солнце, медленно склоняясь 
За горизонт в кровящих швах, 
Глядит, как призрак изменяет 
Своим привычкам и правам… 
И с темнотой пустой и страшной, 
Жару сменившей на часы, 
Собачий вой, как в рукопашный, 
Идет движением косым…