В современной культуре на каждый вопрос должен найтись ответ — стыдно чего–то не знать. Если поймать случайного молодого человека из толпы и спросить, как он относится к Древнему Египту, Егору Летову и советской космонавтике, есть большая вероятность, что он ответит — не вполне правдиво, не особо внятно, но выскажет какое–никакое мнение. Курьёзно? Допустим. Такое же впечатление оставляет после прочтения «Омон Ра» Виктора Пелевина в голове современного читателя — сумбурное, ищущее ответы на все вопросы, жертвующее здравым смыслов в угоду китчу.

Годом написания романа считается 1991. Пусть так. Однако какова вероятность, что в это время появится не злой фанфик по мотивам реальности СССР, а достойный роман с выверенной композицией? Эта небрежность, свойственная Пелевину, здесь не отточена опытом, но доведена до предела. При изобилии деталей, которые, как обещает нам аннотация недавнего издания, «сложатся в одну картину» в конце, общее повествование довольно обрывисто и бескомпромиссно по отношению к читателю. Можно воспринимать Виктора Пелевина в данном случае как острого сатирика на злободневную реальность — как отмечает автор в одном из интервью, «никто не ожидал, что это [распад СССР – прим. авт.] произойдёт»[1]. Автор утверждает, что не назвал бы происходящее распадом, так как «это приписывает некоторую непрерывность процессу». В произведении, как и в этой цитате, никакой непрерывности нет: ведь чтобы прерывать стройную мысль, она там должна быть.

В том же интервью Пелевин утверждает, что роман «можно сказать, был написан в психушке», и заставлял «чувствовать страх» от проделанной работы. Тот же самый страх чувствует человек, который впервые открывает эту книгу — наравне с замешательством: зачем эта отсылка была нужна, чтобы потешить эго автора или случайного любителя извращений? Можно сказать, что Пелевин предвосхитил геймификацию культуры, когда переменчивому вниманию зрителя приходится скармливать отсылку за отсылкой, лишь бы не убежал, не ушёл. А если плевался — то громко! Хайп, в конце концов, дело переходящее: сегодня говорят о мерзком, завтра о хорошем — никакой разницы.

Пелевин подчёркивает, что для него важно было показать «взросление человека в абсурдном и страшном мире», причём своей частью мира называет Россию, не разделяя её с СССР, что очевидно противоречит вышесказанному.

Приведём последующую цитату без купюр: «Я написал книгу, где исследование космоса, являющееся метафорой всего советского мифа, стало фоном повествования». Интересно, что в конце 80–х и начале 90–х автор увлекается восточным мистицизмом, не защищает диссертацию, проваливает учёбу на литературных курсах и вовсю экспериментирует с первым сборников рассказов. Можно ли считать увлечение дзен–буддизмом и постмодерном за почву для неврозов или её следствием — мы, конечно, не узнаем.

Оглушительный успех, свалившийся на Пелевина после публикации романа «Омон Ра», номинацию на Букеровскую премию, награды «Интерпресскон» и «Бронзовая улитка», а также другие прелести современной автору литературной жизни отлично вписались в антисоветский контекст и сегодня могут быть восприняты через эту призму.

Автор тоже нелестно отзывается об эпохе, которая его сделала: «Чудовище социализма влияло на меня так же как и на всех остальных» (орфография сохранена – прим. авт.)[2]. Чем же оказался настолько «чудовищным» социализм, что вызвал такое неприятие, не уточняется, зато автор делится своими впечатлениями о беззаботной юности в университете и дальнейшей жизни. Конечно, наличие социализма при Брежневе и брожении элит — вопрос спорный, но учитывая, как Пелевин далее путает социализм с коммунизмом, удивляться не приходится.

Утверждение Пелевина о том, что его автобиография практически не повлияла на повествование в «Омон Ра», так же точно, как анализ подборки интервью за 90–е годы: что верно в одном, теряется в другом.

Итак, «Омон Ра». Проклятая во многих отношениях книга. Пелевин, который стал культовым сразу в нескольких смыслах, и сегодня заполняет своими романами полки книжных магазинов. Его нахваливают не только признанные «умы» от мира литературной критики (преимущественно либерального или просто антисоветского толка), но и популярные блогеры. Нельзя быть уверенным в их неподкупности, но можно оценить степень щенячьего восторга. Иными словами, куда не ткнётся человек с зачатками интереса к литературе — споткнётся о Пелевина. И придётся читать.

Книга состоит из пятнадцати частей, которые можно сгруппировать таким образом: детство (мечта), юность (поиск пути к достижению цели), зрелость (непосредственно осуществление задуманного). Последняя часть, (которая, по замыслу писавших аннотацию, должна всё объяснять) большим коричневым крестом перечёркивает происходящее в предыдущих. Финал — демонстрационно несуразный, в духе начала: сказалось увлечение сомнительными теориями о перерождении души.

Осквернение имён великих советских идей о покорении космоса и подчинении природы — человеку, описываются Пелевиным как нереальные, несбыточные, фальсифицированные. Космос у автора — сплошная потёмкинская деревня, а полёты к звёздам, конечно же, плод знаменитого «лунного заговора».

Имя, которое даёт родитель главному герою, созвучно аббревиатуре ОМОН. Учитывая, что речь идёт о лунной программе, можно предположить, что действие происходит за 20–30 лет до появления отрядов полиции особого назначения. Такая межвременная, метатекстуальная связь — всего лишь один из элементов игры с читателем.

Обилие отсылок к кино («Большое космическое путешествие», «Первые на Луне», «Апполон 18»), музыке (народная песня «Фантом», «Прекрасное далёко» и другие) работают также, как в современной поп–культуре, и играют на человеческой гордыньке, оскорбляя чью–то ностальгию. Современному потребителю информации ведь нравится, когда есть борьба — добра со злом, чёрного юмора с ностальгией. И, извините, пофиг — хоть зло со злом пусть борется, лишь бы боролись!

Бытует мнение, что к книгам Пелевина нужно подходить осторожно, со скидкой на дотошность автора — оценивать его не прямолинейно, а разбирать на отдельные факты, символы, образы, цитаты. Нарочито реалистичная манера описания деталей быта советских людей смешивается с фантазией «на тему». Растаптывая, насмехаясь над чувствами других людей, автор не использует сатиру — он открыто и зло насмехается не только над символами эпохи, но и над таким феноменом, как наличие у человека мечты. Выстроенная Пелевиным реальность настолько жестока, что любое движение души, даже если продиктовано оно вполне рациональными размышлениями — уже мечта: на одной ступени стоит умозаключение отца о том, что в будущем неплохо было бы заиметь, и сына, стремящегося к звёздам. Главная разница между этими образами, одинаково пустыми, состоит в том, что отец — неудачник–полицейский, а сын — неудачник–космонавт. Всё иначе сложиться не могло: в истории вообще нет ни успешных, ни счастливых персонажей, что закономерно, учитывая отсутствие в ней дихотомии добра и зла.

Не хочется, чтобы такой неоднозначный период истории нашей Родины изучали по пелевенской книге. А ведь сомнительная литература, исторический фанфик — едва ли не самый популярный жанр сегодня: вспомнить хотя бы оды Солженицына и его «апостолов» — включая печально известную Гузель Яхину. Возможно, любовь к этому «жанру» обусловлена тем, что правду неудобно продавать, а ложь будет такой, какой её напишут.

Вернёмся к предмету обсуждения. Унизительное описание реальных фактов с фантасмагоричными сценами оскверняет лётное училище им. Маресьева, пехотное училище им. Матросова, реальную Москву и более всего — отдельно взятого советского человека. Абсурдный и описанный до тошноты подробно эпизод с ампутацией ног, которая воспринимается, как само собой разумеющееся, как и весь якобы фальсифицированный космос под землёй — что это, если не низведение героических подвигов советских людей до примитивного шакальего злорадства либерального мышления?

В книге вообще нет понятий добра и зла – их заменили точка зрения главного героя в качестве мерила всех вещей и государства, этакой империи абсолютного зла. Чувствуете, как много «абсолюта» прозвучало? Потому что эта книга не о контрасте — об ужасе. На протяжении всего чтения не покидает вопрос: как можно так обращаться со своей исторической памятью? Не видеть чуда в самом факте жизни?

В конце повествования герой выбирается из фальшивого космоса и естественное течение мысли автора как бы намекает, что после пережитых страданий Омона ждёт новая жизнь. Мысль о реинкарнации кажется крамольной и нарочито противоречащей нашему культурному христианскому коду, хотя ничего христианского в этой книге, конечно, нет.

Так много вопросов — сложно выделить главный, но мы попытаемся. Где же это, интересно, человека так размозжило, что он целый роман написал о невыносимости личного Бытия, поставив его в укор всему человечеству?