Поэзия есть, так сказать, внутренний огонь всякого таланта

Ф. Достоевский «Дневник писателя»

Поэт − человек, раскрывающий перед всеми свою душу

 А. Рюноскэ

Если мы попробуем объединить две вышеназванные цитаты, то придем к новой мысли: поэзия – внутренний огонь, который поэт достает из своей груди, согревая окружающих.  Ему не жалко этого огня, он, подобно горьковскому Данко, вырывает свое горящее сердце из груди, освещая другим дорогу. Поэзия призвана не только волновать, «кровью чувств ласкать чужие души»[1], но и открывать глаза на забытые ценности. Есть поэты, способные напоминать о главном.

Тема преходящего и вечного в литературе всегда спорная, так как оба явления поддаются лишь индивидуальному анализу, мировосприятию. Человек зачастую не способен разделить для себя вышеназванные понятия: он непрерывно меняется, как и жизнь вокруг. «Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Ты осудил, а он уже другой». Эти слова Лев Николаевич написал в своем дневнике в 1898 году. Можно ли согласиться с ними вполне? Ведь чтобы человек стал совершенно добрым, умным или глупым (хотя данные категории имеют столь нечеткие границы), должны произойти действительно глобальные перемены. Другое дело, что осуждать – последнее дело, ведь мы помним слова Иисуса: «Кто из вас без греха пусть первым бросит в нее камень (Втор. 17.5; 7)».[2]

Поэты разных эпох через строфы воспевали преходящее и вечное. Попробуем раскрыть данную тему на примере творчества трех авторов второй половины ХХ − начала ХХI веков: Николая Михайловича Рубцова, Юрия Поликарповича Кузнецова и Николая Александровича Зиновьева. Все названые поэты совпадают в способах раскрытия разных тем: преходящее и вечное рассматривается через мотивы Родины, семью, природу, христианские ценности.

Николай Михайлович Рубцов, представитель течения «тихая лирика», родился в 1936 году в селе Емецк Архангельской области, но в силу обстоятельств мальчика еще в детстве направили в Никольский детский дом Тотемского района Вологодской области. Быть может, детская драма сыграла не последнюю роль в становлении поэта, болеющего душой за свою родную русскую землю.

Россия! Как грустно! Как странно

     поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!

Пустынно мерцает померкшая звёздная

     люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный,

     белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших

     полей, –

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной

     царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных

     белых церквей!..[3]

Неоднократные риторические восклицания, повторы «грустно», «жаль мне» позволяют поэту передать боль за Родину. Любовь лирического героя к ней рассматривается под «соусом вечности». Не крик, а скорее отчаянный надрыв слышится в «Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..». Лирическому герою в духовном отношении трудно принять сам факт уничтожения символа русского православия – белоснежного храма. Он будто цепляется за вполне закономерно шагающие вслед мысли: где же будут молиться русские? Куда придет человек для покаяния и поиска смысла бытия?

 Не преминем вспомнить Н. Зиновьева: «Друзья мои, идите в храмы, // Пока они еще стоят».[4] Стихотворение «Ликуют Каины и Хамы…» было написано относительно недавно − в сентябре 2018 года. Интересен результат сопоставления работ двух поэтов: Н. Рубцову жаль разрушенных церквей, без которых, что, конечно, излишне напоминать, трудно представить жизнь русского человека в дореволюционное время. Н. Зиновьев, наш современник, отлично понимает, что у человека есть возможность прийти в понравившийся храм в любое время, но это время скорее будет занято чем-то другим, для него на данный момент более «важным»: отговорки, сделки с совестью или элементарное нежелание. Никто никого не неволит, как и, естественно, лирический герой, совпадающий с личностью автора и дающий простой ненавязчивый совет о далеко не преходящем.

Возникает ощущение, что по восприятию своему в роли поэта-советчика Н. Зиновьев приближен к Ю. Кузнецову:

Ваша вера суха и темна,

И хромает она.

Костыли, а не крылья у вас,

Вы разрыв, а не связь.

Так откройтесь дыханью куста,

Содроганью зарниц

И услышите голос Христа,

А не шорох страниц.[5]

У обоих авторов просматривается ключевая идея: главное, чтобы не было поздно человеку обратиться к Христу. Главное, чтобы он успел. Ю. Кузнецов дает прямую характеристику вере людей, называя ее сухой, темной и хромой, а Н. Зиновьев скорее с печалью советует. Зачем Ю. Кузнецов прибегает к подобному приему? Вернемся к тезису о том, что поэт непрестанно говорит о вечном с помощью тех приемов, которые наиболее соответствуют его замыслу и внутреннему мироощущению.

Вернемся к теме Родины и Н. Рубцову, который, как мне кажется, волнительнее и тише всех сказал о громкой боли России.

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил...

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.[6]

Через две строфы мы читаем:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Не вечно все то, что окружало лирического героя на Родине в детстве: на это указывают вырытый канал, новый школьный забор, водоем, давно ставший болотом. Никто всерьез не может в зрелом возрасте ожидать найти место, где протекали его детство или юность, совершенно таким же, как и много лет назад. Теперь другие дети, юноши и девушки проводят здесь свои незрелые годы, и скорее всего через много лет ощутят то же, что и их предшественники. Возраст – естественно, преходящее, ведущее нас все время по путям разных этапов взросления. При этом «жгучая» «смертная связь», которую лирический герой не теряет спустя годы, − вечное, идущее вразрез с ситуацией, когда для человека, переехавшего в другие края, Родина ничего более не значит. Для лирического героя «Тихой моей Родины» преходящее стало вечным, изменившийся облик родных мест не помешал вспомнить о любви и благодарности к ним.

Примечательно, что стихотворение «Тихая моя Родина» посвящено Василию Ивановичу Белову. Об этом Леонид Вересов пишет: «Рассказывают несколько вариантов событий, когда Белов подарил Рубцову свою строку «Тихая моя родина» из своего короткого рассказа «На родине». Ну а теперь на лирическом шедевре Рубцова «Тихая моя родина» стоит посвящение В. Белову. Хотел бы подчеркнуть, что во всех изданиях это посвящение присутствует. В рассказе В. Белова «На родине» читаем: «Тихая моя родина, ты всё так же не даёшь мне стареть и врачуешь душу своей зелёной тишиной». Выступая в январе 1986 года на вечере, посвящённом 50-летию поэта, В. Белов рассказал, что Рубцов использовал эту строчку осознанно и с разрешения. «Дай мне твою строчку... Не жалко? – Бери, пожалуйста». (В. Белков. Буду жить в своём народе, «Север», 1986 г., №5)».[7]

Вдохновляла Н. Рубцова, безусловно, не только Родина, но и работы авторов, ее воспевающих. Василий Белов стал для поэта особенно близким прозаиком, с любовью пишущих о родной земле. С этой темой связана другая – более широкая – философская. Одним из представителей философской (онтологической) лирики является Ю. Кузнецов, который в своем творчестве писал о преходящем и вечном. Вспомним его стихотворение «Последний человек».

 Он возвращался с собственных поминок

В туман и снег, без шапки и пальто,

И бормотал: − Повсюду глум и рынок.

Я проиграл со смертью поединок.

Да, я ничто, но русское ничто.

 − Все продано, − он бормотал с презреньем, −

Не только моя шапка и пальто.

Я ухожу. С моим исчезновеньем

Мир рухнет в ад и станет приведеньем −

Вот что такое русское ничто.[8]

Эпифора «русское ничто», как смысловой лозунг каждой строфы и стихотворения, в целом заставляет посмотреть на нее и как на совершенный оксюморон, и как на парадоксальное сочетание. «Ничто, но русское ничто»: пожалуй, здесь это «но» ключевое и необходимое для объяснения смысла произведения. Лирический герой всякий новый раз делает уточнение «русское», вкладывая в него мысль о счастье душой принадлежать России. Не столь важны отсутствие «шапки и пальто», давление «тумана и снега», делающих путь нелегким. Все испытания сводятся у лирического героя к вышеобозначенному главенствующему тезису, который сам по себе несет вечный смысл: человек рождается с определенной национальностью, но это не значит, что каждый будет всю жизнь себя к ней относить в соответствии с собственными убеждениями.

Вновь обратимся к поэзии Николая Зиновьева.

Я буквально ни в чем не уверен,

И хочу все потрогать рукой,

И Пегас мой стал с виду как мерин,

И по сути стал тоже такой.

Выбираю подъем, где положе.

Прежний облик мой начисто стерт,

Я все чаще вздыхаю: “О, Боже!”

Там, где раньше ругался: “О, черт!”

И все реже я время ругаю

Потому, что все меньше его

Остается. И я полагаю,

Что не только, увы, моего…[9]

Что через долгое время способно приобрести в наших глазах первостепенную важность? Об этом рассуждает лирический герой, который приходит к конкретным умозаключениям благодаря накопленному опыту: «Я все чаще вздыхаю: “О, Боже!” // Там, где раньше ругался: “О, черт!”». И только серьезно вдумавшись в самое сокровенное, он осознает, насколько близко стоят быстротечное время и вечные ценности, у которых нет срока годности.

Похожие мысли прослеживаются и в другом стихотворении поэта «Скоро полночь, сижу у камина»:

Скоро полночь, сижу у камина,

Шевелю кочергою поленья,

На лице моем грустная мина:

Так сгораем и мы – поколенья.

Но яснеет души моей смута:

Пусть порою в чаду и в дыму,

Но мы все же дарили кому-то

Свет с теплом. И неважно кому…

Для лирического героя, как никогда, совершенно очевидной становится все та же мысль о невозвратности прошлого. Она врезается и отдает болью, пока не проясняется главное: «Но мы все же дарили кому-то // Свет с теплом. И неважно кому…». В этих строках находят свое отражение принципы христианского гуманизма, отвечающего на духовные запросы лирического героя. Для него не имеет значения, кому он протянул руку помощи в нелегкое время, он делал это без корысти и заднего умысла, не утрачивая в себе человеколюбие.

О невозвратности прошлого, как об одной из ключевых тем, говорил в своей философской лирике Николай Рубцов. Вспомним строки стихотворения «Философские стихи»:

Когда-нибудь ужасной будет ночь,

И мне навстречу злобно и обидно

Такой буран засвищет, что невмочь,

Что станет свету белого не видно!

Но я пойду! Я знаю наперед,

Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,

Кто все пройдет, когда душа ведет,

И выше счастья в жизни не бывает!

Чтоб снова силы чуждые, дрожа,

Все полегли и долго не очнулись,

Чтоб в смертный час рассудок и душа,

Как в этот раз, друг другу улыбнулись…[10]

В этой работе Николай Рубцов говорит не только о том, насколько больно человеку осознавать невозвратность прошлого, но и о борьбе рассудка и сердца, которая не оставляет его всю жизнь. Этот выбор между обдуманным холодным разумом решением и порывом нетерпеливого сердца неизбежен и при любом раскладе заставит человека лишиться чего-то. На то он и выбор. Лирический герой его делает: он решает идти вперед, несмотря ни на что. Его охватывает чувство свободы, которую дарит именно порыв души. Именно к ней он готов прислушиваться, чтобы на смертном одре не жалеть об отказе порывам нетерпеливого сердца.

Творчество названных авторов неотрывно связано с принципами христианского гуманизма. Своей лирикой, как тем благодатным «внутренним огнем», о котором говорил Федор Михайлович, они продолжают освещать наиболее существенные стороны жизни. Как мы могли заметить в процессе небольшого анализа, преходящее связано с вечным крайне тесно. Преходящее даже подталкивает нас к мысли о том, насколько важно сосредоточиться на вечном.