«Во втором часу ночи мы подходили к Тамани. Встречали нас огоньки на столбах да звезды - великие, неприкасаемые и вечные перед нашей долей. И когда входишь, нет в сознании только жизни минутной, а бежит она издалека и нигде не кончается...» [5]

На первом курсе, когда я писала курсовую работу по творчеству В.И. Лихоносова, «Осень в Тамани» тронула меня до слез. Тронула способностью Виктора Ивановича почувствовать любовь к своей земле, народу, истории вне времени и пространства. Настолько глубоко, казалось бы — через простые слова! — передать ощущение духовного единства со всеми людьми одновременно — так могут очень и очень немногие писатели. И, думаю, именно по этой причине писателя назвали живым классиком: Виктор Иванович сумел просто и без надуманностей, от чистого сердца, через читателя — к Богу передать сложные, тонкие материи, связанные с познанием вечных истин.

В этом смысле недавним открытием для меня стало творчество Николая Рубцова:

Взбегу на холм

и упаду

в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

И вдруг картины грозного раздора

Я в этот миг увижу наяву...

Эту фамилию я слышала еще со школьной скамьи, затем учила его стихи на втором курсе, но… Его строки не брали за живое, не зажевали те струны души, которые задевают сейчас. Наверное, стоило повзрослеть, духовно дорасти — чтобы пробудить эти самые струны. К слову, я такая не одна: по свидетельству Вадима Кожинова, критик Юрий Селезнёв не сразу понял поэзию Рубцова: «И тем не менее Юрий продолжал и позже спорить со мной — до тех пор, пока сам, в своей собственной духовной глубине не проникся пониманием высокой подлинности рубцовского стиха» [6].

Тем не менее, спустя время Юрий Иванович сумел понять самую главную черту творчества Рубцова — вечное стремление к свету, Богу, вечности через простые образы родного дома, русской деревни. И центральный образ, с которым Селезнев связывает эти ценности у Рубцова – дорога. Не случайно и название статьи критика – «Перед дорогою большою...»: «Образ дороги, образ судьбы поэта прямо связан у Рубцова с образом Времени – истории, судьбы Родины. Здесь оживает все, «овеянное сказкими и болью прошедших здесь крестьянских поколений...» Здесь каждый миг, говорящий о вечности, нетленности мира, земли-Родины, ее судьбы, ее пути, «раз навсегда запечатлен в душе, которая хранит всю красоту былых времен...» [7].

«Красота былых времен» – как же точно сказано о той глубине истории, той категории вечности, которая предстает в образах рубцовской лирики. Эта же красота былых времен, как бы растекающаяся в пространстве и времени – у Лихоносова, до него – у Чехова, Толстого, Пушкина, Достоевского, Гоголя. Образ дороги можно назвать красной нитью в вечном движении русской литературы, и эту мысль Селезнев закрепляет, ссылаясь на гоголевскую тройку.

Это же устремление в вечность отмечает Вадим Кожинов: «как-то трудно представить себе, что еще лет десять назад эти строки не существовали, что на их месте в русской поэзии была пустота» [2]. И здесь важно отметить: да, во многом мысли критиков схожи, более того, если ссылаться на слова Вадима Валериановича — именно с его подачи Селезнёв и начинает изучать творчество Рубцова. Но Юрий Иванович кожиновский взгляд не повторяет, а продолжает, позволяя нам, читателям, взглянуть на поэзию Николая Михайловича под совершенно другим углом. Чего стоит одно только сравнение рубцовской поэзии с древнерусским зодчеством, которое Д.С. Лихачев отличает стремлением с одной стороны — построить что-то поистине величественное, могущественное,  с другой — обязательно сделать это в гармонии, в слиянии с природой. «Древнерусские зодчие олично понимали мудрую истину, что величина не есть еще величие» — речь об истинной русской культуре, которая всегда выражает свою духовную силу именно через гармонию.

Вообще критика Селезнёва вызывает двойственные чувства: можно сказать — «ох, ну и напридумывал же!» и закрыть книгу, а можно — с упоением перечитывать написанное Юрием Ивановичем, ведь человек такого масштаба мышления — очень и очень большая редкость. Я отношусь ко второму типу людей, которых критика Селезнёва по-настоящему восхищает. Сравнение с зодчеством, расширение кругозора читателя через вроде бы отдельные друг от друга явления, которые оказываются связанными по общим духовным принципам — это узнаваемая черта критики Селезнёва. Она есть и в заботливом введении читателя в контекст мифотворчества в «Мифах и истинах», и, конечно же, вместе с глубинным, православным пониманием личности  писателя — в книгах «Достоевский», «В мире Достоевского». Но это для справки.

Если вернуться к критике Селезневым Рубцова и посмотреть на нее со стороны того масштаба и уровня творчества Юрия Ивановича, который он задал, создается впечатление — конкретно с Рубцовым критик… недожал. Да, есть понимание тонких материй, глубинных смыслов — но нет самого Рубцова. Хочется увидеть, услышать, почувствовать творчество Рубцова через его личные переживания на фоне эпохи. Стихи — не машинописный текст, они создаются автором, из сердца, из самой души, и не могут быть не связаны с личной историей!

Увы, в статье Юрия Селезнёва «Перед дорогою большою...», на которую я ссылаюсь — о личности Рубцова ничего не сказано, что меня разочаровало. Неужели критик, так чутко понявший и описавший целую жизнь сложного Достоевского, который, между прочим, жил в совершенно другую эпоху, не смог понять современника? И современник этот, к слову —  имел такую же тяжелую жизнь и судьбу, был таким же борцом на литературном поприще… Кроме того, в статье мало доказательной базы: хочется, чтобы каждая мысль критика подкреплялась живыми примерами и цитатами. Либо хотя бы из солидарности и уважения к начинающему читателю — не критику! — сделать пометку: «параллельно с моей статьей читать [такие-такие] сборники Рубцова».

Но у каждого свои приоритеты, не будем судить Юрия Ивановича: статья о Рубцове датируется 1977 годом — самым ярким и в то же время тяжелым периодом в жизни критика, «непрерывным горением», когда на тяжелую, непрерывную работу в ЖЗЛ, борьбу на литературном поприще наложился развод с женой...

Иное дело обстоит с Рубцовым у Вадима Кожинова: в статье «Николай Рубцов. Заметки о жизни и творчестве поэта» [2] критик воссоздает полную панораму жизненного пути Николая Рубцова, его характера, отношений с современниками и даже… внешности. Сначала описание внешности показалось бестактным вызвало у меня возмущение: «… прямо, не блещущим красотой лицом, — что многим мешало увидеть глубокое горячее свечение небольших глаз и выражающую духовную сосредоточенность складку широких губ».

Но на самом деле и через описание и внешности, и жизненного пути Рубцова Вадим Валерианович помогает понять всю сложность, противоречивость натуры поэта.

С одной стороны — это детская чистота, нетронутость души и свет в стихотворениях автора:

«Я клянусь:

      Душа моя чиста,—

      с полным правом писал Николай Рубцов»

С другой — запутанность, тьма и тяготы в жизни, начинающиеся безотцовщиной, детдомом, и заканчивающиеся драматической смертью, которая до сих пор вызывает споры и сомнения. И чем выше, по мнению Кожинова, личное сопротивление этим несчастьям в жизни — тем светлее, чище и сильнее рубцовская лирика. Эту жизненную позицию Николая Михайловича критик раскрывает через следующие слова в письме Михаила Пришвина от 1975 года: «Источником моих слов... является совершенно простая, безобидная, неоскорбляемая часть души, которой обладает множество людей, но никто почти не хочет себе открыть ее, смириться до нее и отбросить все претензии и счеты...».

В другой статье Кожинова – из сборника «Статьи о современной литературе» [3] – есть по-настоящему уникальная мысль, которая подтверждает бесконечное стремление к Богу как ключевой мотив поэзии рубцова: «бесцветность», что отметил до него еще Анатолий Передреев. То есть в стихотворениях вообще нет четких определений цветов, которые создают определеную, скажем так, визуальную «палитру» в голове. И вот, как это чутко и интерпретирует Кожинов: «... отсутствие цвета как бы возмещается пронизывающей рубцовскую поэзию стихией света».

К сожалению, противоречивая религиозная позиция самого Кожинова не позволила ему продолжить мысль дальше, поэтому за него это осмелюсь сделать я: свет — это Бог. «Он не заслужил света [то есть Бога]» — говорит, например, Воланд о Мастере и его судьбе. И Рубцов создавал, — нет, созидал! — свои стихи той самой безвинной частью души, которая всегда ищет надежду, добро, свет, а через них — и Бога.

Подобным образом воспринимает творчество Рубцова и Бондаренко. В статье «Неожиданное чудо Рубцова» [1] критик отмечает, что именно жестокие лишения, детдомовщина и скитальчество породили тоску по радости деревенского лада, обустроенности и гармоничности быта. Самого Рубцова критик сравнивает с Беловым и Распутиным — такими же «кондовыми» писателями, которые при всей внешней творческой схожести с поэтом смотрели на родину и деревню совершенно по-другому.

Вообще же если говорить о сравнении Рубцова в другими авторами, меня удивила позиция многих критиков: и у Кожинова, и у Селезнева есть множество параллелей с творчеством и жизненной позицией Блока. Из работы Вадима Валериановича «Заметки о жизни и творчестве поэта»: Только на этих путях рождается подлинная поэзия, — о чем сказал Александр Блок в своем творческом завещании, речи «О назначении поэта»: «На бездонных глубинах..., — говорил Блок, — недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией,— катятся звуковые волны... Первое дело, которое требует от поэта его служение — ...поднять внешние покровы..., приобщиться... к безначальной стихии, катящей звуковые волны».

На мой взгляд, это не то что бы неправильно – просто ни к чему. Поэтов разделяет многое: начиная от семьи, происхождения, отношения к Родине и революционным событиям — заканчивая литературным направлением. Кажется, уровень сравнения поверхностный, сравним два подхода поэтов к вопросу вечности, исторического пути России.

В лирике Блока Россия предстает дикой, разбойной, а дорога ее истории — сильной в этом своем буйстве и дикости:

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины...

Сравним эти строки с Рубцовым:

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос

Да, и у Блока, и у Рубцова Россия живет, продолжает идти по своей исторической колее, но принципиально другой взгляд на эту колею у Николая. Родина не дикая и своенравная — но тихая, гармоничная, и лирический герой смотрит на нее со светлой печалью.

Нет у Рубцова и блоковского буйства образов: идея передается без надуманности, просто и чисто, как сказал Толстой (именно на эти слова ссылается Кожинов в критике Николая Михайловича) — «Кажется, эта рифма так и существовала от века». И это то, в чем неоспоримо совпадает мнение всех критиков: именно в простоте и звучности сокрыта вся красота рубцовского стиха и подлиной поэзии в целом. Красота в самом глубинном смысле этого слова — красота чувства родины, любви к народу, его истории и ощущение себя его частью.

Эта «совершенная и простая, напевная форма его стихов созвучна русской душе» — отмечает Бондаренко, доказывая то, что Рубцов стал вторым по величине народным поэтом (после Есенина). По мнению критика к этому уровню поэзии Рубцов пришел в 1964 году в селе Никола, как отмечает Владимир Григорьевич — «без окончательной Никольской, деревенской огранки 1964 года мы не имели бы того классического поэта, который и сегодня серьезно влияет на русскую поэзию». В этом он полемизирует с Кожиновым, который считает, что подлинную народность таланта Рубцова «огранило» и окончательно определило общение в московском кругу поэтов в 1962-1963 гг [2].

Думаю, что здесь Кожинов не прав: да, окружение Рубцова сыграло роль в его самоопределении, но подлинное чувство корней, родины, истории может сформироваться только в месте, которое само по себе близко к корням и подлинной народной жизни — это именно русская деревня. Не просто так именно с образом деревни связываются самые глубокие и живые чувства лирического героя: 

Привет, Россия — родина моя!

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле

Станислав Куняев в работе «Образ прекрасного мира» [4] говорит об удивительной способности «высветлять и очищать жизнь, обнаруживая в ней духовный смысл и принимая на себя несовершенство мира», которая дарована Николаю Рубцову, и было бы большим упущением не обратить внимание на эту критическую статью. Именно она, на мой взгляд, является самой чувственной, трогательной и воссоздающей полную картину того, каким человеком и творцом был Николай Рубцов.

Критик начинает статью-воспоминание с личной истории знакомства с поэтом: среди суматохи в отделе поэзии к уставшему Станиславу Юрьевичу пришел «бедолага в пальтишке с обтрепанными рукавами, открыл старенький фибровый чемоданчик, вытащил груду измятых, несвежих рукописей» и попросил прочитать его вирши:

Я запомнил, как диво,

Тот лесной хуторок,

Задремавший счастливо

Меж звериных дорог

Эти строки заставляют Куняева позабыть и о стихах Сельвинского, и коллективной жалобе читателей, и о шуме, доносящемся с Тверского бульвара...

Этим и трогает то, как рассказывает о творчестве Рубцова Станислав Юрьевич: критик не просто анализирует форму, идею, смыслы произведения, параллельно с этим он открывает свои теплые отношения с поэтом, через которые наиболее полно и чувственно воссоздается портрет самого поэта. Красной нитью на протяжении первой части статьи проходят открывки из переписки с Николаем Михайловичем: «Стасик, а что у тебя нового?», «Дорогой Стасик! Добрый день или вечер!», «Добрый день, Стасик! Письмо твое получил, повеселился над твоими веселыми стихами, и вот написал на них ответ. Желаю тебе здоровья и всех радостей. С приветом, Коля!» – и такими же теплыми словами, как в переписке, Куняев описывает творческий и жизненный путь Рубцова.

В целом, в тексте Куняева есть все то, что было озвучено в работах других критиков: это поиск света, стремление писать «неоскорбляемой частью души», тесная связь с народом и малой родиной... но есть в статье Станислава Юрьевича то, чего нет ни у Кожинова, ни у Селезнева, возможно, самую малость просматривается у Бондаренко – это стремление не формально осмыслить рубцовскую поэзию – а почувствовать. В результате текст обретает художественную форму и рассказывает целую историю – не сухой анализ.

Станислав Юрьевич погружает нас в рубцовский мир, описывая Никольское, куда он приехал спустя целых 14 лет после гибели поэта. Никольское Куняев стремится увидеть глазами Рубцова: «Вдоль косогора до самой Толшмы чернеют баньки, вьются узкие тропинки, тянутся изгороди, а на зеленом заливном лугу за рекой, словно бы возникшая из стихов Рубцова, пасется белая лошадь. “Лошадь белая в поле темном вскинет голову и заржет”»

Здесь каждый славен, мертвый и живой,

и потому, в любви своей не каясь,

душа звенит, как лист, перекликаясь

со всей звенящей солнечной листвой.

Перекликаясь с теми, кто прошел,

перекликаясь с теми, кто проходит...

Здесь русский дух в веках произошел

и больше ничего не происходит!

Но этот дух пройдет через века...

– поражает глубина и сила этих строк, то, насколько сильным и безусловным может быть чувство любви к родине. И любовь вне времени, любовь, устремленная к Богу, как бы растворяющаяся в пространстве и событиях, веках истории... И вдвойне поражает, как, осмысляя эти строки, Куняев рисует образ Рубцова, который «возвращаясь из странствий, ходил пешком от Усть-Толшмы до Николы» и воссоздает вечность в своих строках именно любуясь всем тем, что видит, проходя тридцать километров пешком: «Он идет, а вокруг “зной звенит во все звонки”, цветут белые ромашки, и куда ни глянь, все волнует душу - и "филин властелин", и верховые, как три богатыря, проскакавшие где-то у горизонта, и тишина... Старая дорога...».

Пожалуй, именно после этой части критической статьи Станислава Юрьевича образ Рубцова в моей голове окончательно оформился, став наиболее полным и живым. Да, противоречивый, возможно, говоря современным языком, «депрессивный» человек, хлебнувший немало горя на своем жизненном пути, но в то же время поэт, гений, всегда устремленный к свету, тихому счастью и вечному поиску любви. В этом и сила Рубцова: одни творят зло «потому что» («обделены», недовольны, вроде Дэзика из номенклатурной элиты, которого перекормили икрой и подобными роскошествами до тошноты), другие – какое бы зло с ними не произошло, ищут что-то чистое и светлое «вопреки». Рубцов относится, несомненно, ко второй категории людей.

И наверное, подводя итог, мне следует выделить, кто наиболее полно эту миссию Рубцова понял и в своей критике выразил, а кто – нет. Но не буду этого делать: каждый из приведенных мною критиков понял Рубцова так, как смог, в рамках масштаба своей личности и близости к тем смыслам, которые в творчестве Николая Михайловича заложены. И уверена, на каждого Рубцов оказал влияние своей высветляющей, очищающей силой стиха, помогая понять самое главное – насколько ценен русский мир как единое целое.

«Самоуважение нужно нам, а не самооплевание» – к такому итогу о творчестве Рубцова приходит Куняев, ссылаясь на слова Достоевского. Этими же словами завершу статью и я, ведь в них и состоит актуальность творчества Рубцова сегодня. Его стихотворения «вопреки» злу, обидам (на государство, общество, отдельных людей), бедности и обделенности учат искать любовь. А подлиная любовь спрятана всегда в одном и том же: в Родине, народе, вере. Их и нужно уважать и оберегать.

Использованные источники:

1. Бондаренко В. Неожиданное чудо Рубцова — Текст : электронный: [сайт]. — URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_10177.html (дата обращения: 24.12.2024).

2. Кожинов В. Николай Рубцов.  Заметки о жизни и творчестве поэта — Москва : Советская Россия, 1976. — 88 c. — Текст : непосредственный.

3. Кожинов В. Статьи о современной литературе — Москва : Современник, 1982. — 303 c. — Текст : непосредственный.

4. Куняев С. Образ прекрасного мира — Текст : электронный // Жизнь и поэзия Николая Рубцова : [сайт]. — URL: https://rubtsov-poetry.ru/Memories/kuniaev.htm (дата обращения: 24.12.2024).

5. Лихоносов В. Осень в Тамани — Текст : электронный // Родная Кубань : [сайт]. — URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/proza/proza_12677.html (дата обращения: 24.12.2024).

6. Память созидающая. — Текст : электронный // Родная Кубань : [сайт]. — URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/biografiya/biografiya_16493.html (дата обращения: 24.12.2024).

7. Селезнев Ю. Мысль чувствующая и живая. — Москва : Современник, 1982. — 336 c. — Текст : непосредственный.
 

Иллюстрация