12.12.2024
Ни пепельниц, ни рукописей
Алтайский край встречает во всеоружии: зовет скорее ступить на площадь Шукшина, заманивая едва проснувшимся солнцем и проигрывая лучами-струнами на позолоченном куполе бийского храма. Нового храма-стражника. Кто обязал его встречать путников? Быть первым, кого увидят они в лучевом «ожерелье» и в незнакомом крае?
Щурюсь. Борюсь с мыслями о «Солнце мертвых» – со вчерашнего вечера в голове царит Шмелев с его излитыми в «белом стихе» страданиями. А их вовсе не хотелось в отпуск, этих страданий, но душе «Шмелева» хотелось. И как ловко «Шмелев» вдруг переменился «Шукшиным». И как искусно одно «Солнце мертвых» превратилось вдруг в «Калину красную». Невидимая проказа, а она – удел его героев. Приходится «Солнце» отложить до возвращения. Здесь, на Алтае, хочется вглядываться не в страницы, а в лица, искать в них Егоров Прокудиных, узнавать в людях хранителей шукшинских наказов, взращенных на мудростях, сыплющихся из уст его героев.
Кажется, что здесь любой был воспитан на его прозе. Юным – в Сростках хочется слышать «Сны матери», а после забираться на Пикет и вглядываться в бронзовое лицо того, кто их сумел обрамить и передать людям. Ребенком – бродить по Сросткам, сунув руки в карманы и ища по еще не асфальтированным улицам следы большого писателя. Мы, вроде не юные и уже положительно не дети, воспользовавшись правом первого посещения царства красной калины, не стали отыскивать шукшинские места по наитию и воображаемым следам – нам на них указала калина, много калины, высаженной словно по воле Шукшина, а не в память о нем.
Она, красная, стоит у библиотеки, названной его именем, растет во дворе музея, где бережно хранят все, к чему его рука когда-то касалась, где берегут наказ – дорожить памятью и былым. Есть в царстве русского уклада и хвостатые стражники, охраняющие истолкованное ими по-своему шукшинское веление. Они сидят под красными груздями калины, устремив взгляд на здание библиотеки, богатой одной только мудростью, и охраняют ее, видя в ней одной и память, и былое.
Тихо утром в Сростках, в царстве русского уклада. Но и в ранний час здесь с прытью трудятся, с охотой посещают стены худого храма. И все будто знают про тебя больше, чем ты сам мог знать о себе. Им известно, что вы приехали за Шукшиным – посмотреть на то, что они сберегли о нем для других. Сберегли, несмотря на все распри и обиды.
Все о нем сросткинцам кажется важным, имеющим ценность: последняя страница одной из рукописей с размашистым «конец» на четверть листа и используемая для служения дурной привычке керамическая пепельница, сделанная в виде заготовка из ствола березы. Эта пепельница сначала удивляет, а после и вовсе вызывает забаву. Но, смешавшись в сердце, оба чувства выливаются вдруг в одно – тоску.
Почему здесь сохранили и берегут ее, спрятав за ударопрочным стеклом, как самую дорогую драгоценность, а у нас не пожалели ни пепельниц, ни рукописей… Не позаботились о том, чтобы сберечь и сделать общим… Не услышали в рассуждениях о памяти и прошлом призыва не переставать искать во всем «родные тени» и не стесняться «будить имена предков».
Все-таки есть огромная сила в приобретаемой с опытом и мудростью потребности жить для других. И в признании чьих-то достижений, заслуг, в том, чтобы сделать своей миссией рассказывать об этих достижениях ищущим рассказов о них ведь тоже кроется огромная сила.
Эту силу в людях мне удавалось видеть не раз, но и не часто. И теперь здесь, в Сростках, я вижу ее вновь, но вижу в новом обличье. Любви в сердцах потомков Шукшина хватило, чтобы «вылиться» в нечто большее и стать созидательной, чтобы поддерживать славу о нем не одним только словом.
Видела я эту силу и в сердцах своих земляков, и ее хватило на то, чтобы стать по-своему созидательной, но почему-то не хватило, чтобы воплотиться в нечто новое и важное для сохранения памяти о не менее большом русском писателе, для зарождения в сердцах молодых людей интереса к тихой и размеренной прозе Лихоносова… Или прошло не так много времени, чтобы собирать все дорогое его сердцу?
Не пожалели унаследовавшие ни пепельниц, ни рукописей, и теперь приходится собирать все памятное о нем по крупицам, тревожить людей, некогда знавших его, просьбами разделить с вами общие воспоминания.
Виктор Иванович увлекался фотографией – где его снимки? Написал немало рассказов и повестей – где рукописи этих произведений? Был автором исторического и важного не только для Кубани, но и всей России романа – где машинка, на которой был напечатан «Наш маленький Париж»? Возглавлял журнал «Родная Кубань» – где архивные выпуски основанного им издания, экземпляры с его подписью и пожеланиями?
И машинка, и десятки журналов пылятся в Богом забытой библиотеке в маленьком поселке на Таманском полуострове. Еще два года назад она героически продолжала существовать, но сегодня, вероятно, уже закрыта.
И даже в те времена, когда она еще была доступна для жителей любимой Лихоносова Пересыпи, о ней почему-то мало кто знал.
— Скажите, где здесь библиотека?
— Библиотека? У нас нет библиотеки. Ну, может, в школе. Спросите у охранника на входе.
А она оказалась в здании бывшего Дома культуры, превратившегося в «Алкомир», окруженный рыночными прилавками, где для не обремененного заботами о вечном туриста исправно жарят шашлык и готовят к продаже матрасы и плавки.
Наверное, по иронии судьбы эта библиотека находится не в самом здании, где сегодня торгуют спиртным, а за ним. Чтобы попасть в нее, необходимо обойти одержавшую победу над Домом культуры «Алкотеку», а после протесниться в худеньком проходе на задний двор и отыскать неприметную дверь, она-то и приведет в некогда пользовавшийся спросом храм знаний и мудростей.
Такой же храм, который бережно охраняют в Сростках, не позволяя ему погибнуть. Храм, где берегут наказ того, в честь которого он унаследовал свое имя, наказ о необходимости дорожить память и былым.
«…и даже через несколько лет ничье слово не разбудит наших имен, но мы-то все равно были» (В.И. Лихоносов).
Фото из архива Е. Баскаковой
12.12.2024
Статьи по теме