1.4 Историософский анализ личности А. С. Пушкина в публицистике В. Кожинова

Вадим Валерианович Кожинов (1930–2001) – выдающийся критик, литературовед, публицист, философ, историк. Его главные работы посвящены вопросам теории литературы, русской литературе XIX века, современной поэзии. Наиболее известные книги критика: «Виды искусства» (1960), «Происхождение романа» (1963), «Книга о русской лирической поэзии XIX века» (1978), «Статьи о современной литературе» (1982), «Тютчев» (1988), «Размышления о русской литературе» (1990). История и литература в мировосприятии Вадима Кожинова всегда соединяются в единое целое. Поэтическое слово, исследованию которого он посвятил большую часть своей жизни, имеет для него подлинную ценность лишь в контексте исторических событий [9]. Наиболее полно это отразилось в труде критика «История Руси и Русского слова» (1999). Нужно сказать, что одна из замечательных книг В. В. Кожинова посвящена связи творчества А. С. Пушкина с победой в Великой Отечественной войне. О ней далее и пойдет речь.

Начиная свои размышления о творчестве Александра Сергеевича Пушкина, В. Кожинов, как и многие исследователи, полагает, что в отечественном сознании сложился двоякий подход к поэзии великого русского гения: с одной стороны, его произведения кажутся нам близкими и понятными, в них каждый может отыскать себя, с другой же – творчество А. Пушкина до сих пор представляется нераскрытой тайной, для понимания которой требуется глубокое проникновение в духовный мир поэта.

Словом, открытость, понятность, простота и легкость пушкинских произведений сочетаются с непостижимой глубиной. По этой причине, считает критик, западные исследователи, к слову, как и некоторые наши, такие как Андрей Синявский, считают поэта «плоским», как однажды выразился Флобер, не видя той самой гениальности и серьезности творений поэта, которые открываются русскому человеку. Например, в книге Р. Гальцевой и И. Роднянской «К портретам русских мыслителей» цитируется высказывание Э. Эгеберга о том, что публике еще нужно донести, почему именно А. Пушкин у русских считается великим национальным писателем, а не Ф. Достоевский или Л. Толстой [21]. Вадим Кожинов приводит слова известного переводчика русской литературы Бриггса о том, что на родине к поэту относятся «и как к личному другу, как к кровному родственнику и как к полубогу...».

Вадим Валерианович Кожинов считает поздние стихотворения Александра Сергеевича Пушкина недостаточно оцененными. А ведь именно они являются ключом к пониманию всей его поэзии. Но почему-то им уделяется недостаточное, по мнению критика, внимание, они не всегда включаются в хрестоматии, вероятно потому, что в них поэт предстает совершенно другим человеком, чем во всех своих предыдущих творениях. Но и, конечно же, потому что за шесть лет, которые Пушкин прожил после «болдинской осени», он так и не обнародовал большинство созданных им в Болдине «высших стихов». Среди них «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Заклинание», «Румяный критик мой...», «В начале жизни школу помню я...», «Для берегов отчизны дальной...», «Моя родословная», «Два чувства дивно близки нам...», «Паж, или Пятнадцатый год» и другие. Они в полной мере показывают всю безосновательность тезисов о том, что Пушкин пуст, прост или плосок. Его поздние творения наполнены какой-то божественной мудростью, в них отражается удивительная целостность бытия, которой можно лишь восхищаться.

Например, Михаил Пришвин писал так о «Медном всаднике»: «Как мог Пушкин, заступаясь за Евгения, возвеличить Петра? Наверно, надо быть очень богатым душой и мудрым». Пушкин, замученный мыслью о судьбе бедного Евгения, вдруг как будто на берег океана выходит и говорит: «Красуйся, град Петров, и стой!». По В. Кожинову, наиболее глубокие произведения Александра Сергеевича непостижимы не только потому, что в них Пушкин максимально приближается к своему «я», но и потому, что они больше обращены в будущее, «к русскому человеку в его развитии». Для критика зрелые стихотворения Александра Сергеевича имеют исключительное первостепенное значение в контексте всей его поэзии: они раскрывают Пушкина, можно сказать, с совершенно непривычной стороны.

В статье «Пушкин как творец русского классического стиля» Вадим Валерианович приходит к выводу о том, что, по сути, уже в начале ХIХ века нормы и образцы русского литературного языка воплотились в баснях Крылова, например, в «Вороне и лисице», но в достаточно ограниченном виде. Крылова можно назвать создателем русского литературного языка, но, пожалуй, только в жанре басен. Пушкин же, по Кожинову, смог этот язык распространить на все литературные сферы. Поэт однажды заметил, что нашему языку нигде нельзя дать большего раздолья, чем в сказке. Одновременно с этим он считал, что необходимо научиться говорить по-русски не только в сказках, но и во всех других жанрах. Вадим Валерианович подчеркивает, что в сознании людей того времени уже жило представление об идеале литературного стиля и осознание необходимости его появления. Об этом свидетельствуют слова Вяземского 1814 года: мы совершенно не знаем своего родного языка, нам не на что опереться, язык не приведен в систему, его неисчерпаемые богатства не раскрыты даже наполовину.

По мнению критика, для А. С. Пушкина характерна умеренная свобода в отношении «к разным языковым стихиям»: он не стремится к искусственному порядку, но и не склонен к, так называемой, «языковой всеядности», непременно ведущей к разрушению языкового стиля. Письменный язык, по мысли поэта, хоть и включает в себя то, что рождается сиюминутно в разговоре, но все-таки он должен опираться на то, что существует в нем на протяжении многих веков. Тайна и гениальность пушкинского стиля в том, что весь языковой материал он смог распределить с гармонической правильностью. Ведь главной проблемой в области литературы ХVIII века был стилевой разнобой: старославянский язык оказывался несовместимым с просторечиями и иностранными заимствованиями. Заслуга А. С. Пушкина, если опираться на слова критики ХIХ века, в том, что именно он смог умело и достаточно легко соединить церковнославянский язык, народные изречения и слова иностранного происхождения, усвоенные как свои: «Такое движение мысли по всем слоям языка с равной легкостью показывает, что борьба между стихиями языка прекратилась, что всякая напряженность в их взаимных отношениях исчезла, что все разнородное совместилось и что настала пора внутреннего развития мысли» [36].

Одновременно с Александром Сергеевичем над развитием национального классического стиля трудились и такие поэты, как Языков, Веневитинов, Баратынский, Вяземский. Но именно у Александра Сергеевича получилось создать стиль, отличающийся особенным своеобразием. Даже если за основу А. Пушкин брал чужие стили, они были настолько переработаны автором, что невозможно было не услышать его голос. В. Кожинов считает, что и в пародиях сам Пушкин слышен не меньше, чем тот стиль, который он пародирует. Несмотря на то, что Александр Сергеевич Пушкин в своем творчестве ориентировался на опыт мировой культуры, которая, по мнению критика, стала почвой для его творчества, стиль А. Пушкина становился подлинно классическим «по мере того, как все воспринятое становилось действительно освоенным, то есть вполне «своим». Поэт, в отличие от своих предшественников, использующих творческую энергию и талант в основном для переводов, наполнил язык не только художественным, но и национальным содержанием. Да, Жуковский перевел «Одиссею», Гнедич «Илиаду», «но эти переводы все-таки не были решением задачи».

По словам В. Кожинова, такое стремительное созревание литературного языка может показаться невероятным, но тем не менее оно произошло. Как считает В. Виноградов, опирающийся на большое количество исследований, А. С. Пушкин вплоть до конца десятых годов и А. С. Пушкин половины двадцатых годов – это абсолютно два разных человека, которые пишут на разных языках. В самом творчестве поэта произошла, можно сказать, «мгновенная кристаллизация», он сам отошел от стиля, характерного для произведений конца ХVIII – начала ХIХ века и вместе с литературным языком подарил нам классический стиль как таковой. Вадим Кожинов считает, что помимо литературного языка и классического стиля Александр Сергеевич Пушкин подарил нам еще и художественное самосознание.

Вадим Кожинов делится интересным наблюдением: первые литературные опыты Александра Сергеевича Пушкина по стилю намного ближе к его зрелым стихотворениям, чем все остальные. В качестве основного примера приводится стихотворение «К Наталье», датированное 1813 годом:

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен.

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

Целый день, как ни верчуся,

Лишь тобою занят я;

Ночь придет – и лишь тебя

Вижу я в пустом мечтанье,

Вижу, в легком одеянье

Будто милая со мной;

Робко, сладостно дыханье,

Белой груди колебанье,

Снег затмившей белизной...

Критик отмечает: в этом стихотворении уже как будто предчувствуется то проникновенное истинно пушкинское, что позднее воплотится в таких стихотворениях, как «Признание» (1826), «Я вас любил…» (1829). Поэт словно вновь возвращается к опыту прошлого, отражая в этих стихотворениях свою характерную черту – легкость и сиюминутность, сочетающуюся со способностью «отдать этому вот переживанию всего себя, всю свою жизнь, даже вечность». Эта черта, по мысли критика, присуща не только поэту, но и вообще русскому национальному характеру, это не раз замечали отечественные и зарубежные наблюдатели; вот только в А. С. Пушкине она выразилась наиболее полно, с какой-то необъяснимой гармоничностью и чистотой.

Еще при жизни поэта некоторые литературные деятели считали стиль Александра Сергеевича Пушкина излишне «гладким», гармоничным без контрастов и заострения отдельных стилевых качеств. Вадим Валерианович говорит, что это мнение априори неверно, поскольку воспринимать пушкинский стиль как нечто «чеканное» – значит видеть однобокую картину, поскольку стиль А. С. Пушкина – это органичное сочетание художественного совершенства и жизненной естественности, «живое биение и дыхание бытия». Такую пушкинскую цельность было трудно повторить, никто, по сути, сделать этого так и не смог, как сказал Гоголь, стиль А. Пушкина нельзя было каким-то образом законсервировать и воспроизводить снова и снова. Поэтому, например, Гоголь взял комичное, «материальное», Лермонтов же – духовное, трагичное. Но и здесь нельзя сказать, что они явились прямыми продолжателями Пушкина, поскольку в их творчестве все же видны стилевые контрасты, чего не скажешь о творчестве Александра Сергеевича. И хотя, по мнению критика Вадима Кожинова, прямых преемников пушкинского стиля мы назвать не можем, все же Пушкин, выражаясь грубо – это корни, из которых впоследствии поднялись многочисленные побеги и обогатили национальный стиль, заложенный поэтом, углубили его. Безмерным это углубление оказалось в творчестве Федора Михайловича Достоевского и Льва Николаевича Толстого, чьи стили обрели мировое значение. Тот язык, который был создан Пушкиным в далеком ХIХ веке, сегодня используется нами, русскими людьми, для выражения своих чувств и эмоций. Однажды Пушкин сказал:

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Александр Сергеевич оказался прав: поэты до сих пор обращаются к стихам великого русского гения, черпают из его произведений вдохновение, открывают все новые и новые смыслы, скрытые между строк. Но нужно сказать, не только поэты обращаются к богатому пушкинскому наследию, но и все, кто хотят понять русский народ, его душу, найти ответы на вечные вопросы, словом все, кто живут для того, чтобы мыслить. Пушкин, словно Данте и Петрарка, воскресившие великую поэзию античности, которая на целое тысячелетие ушла в небытие, вернул отечественной культуре ее неповторимость и самобытность.

Вадим Валерианович Кожинов также обращается к теме связи творчества А. Пушкина с былинным эпосом. Поэт в зрелом возрасте почти все время пребывал в Петербурге, но с декабря 1830-го по май 1831 года он жил в Москве, где и состоялась его свадьба с Натальей Гончаровой. Критик приводит слова Павла Петровича Вяземского о том, что, уезжая в Москву, Александр Сергеевич Пушкин взял с собой Сборник Кирши Данилова, не желая расставаться с ним, по сути, даже на несколько месяцев. В этой книге были собраны записи древних былин об Илье Муромце, Алеше Поповиче, Добрыне Никитиче и других богатырях. По всей видимости, поэт неоднократно перечитывал этот сборник, поскольку цитаты из него он часто использовал в своих статьях.

П. П. Вяземский вспоминал, что впервые увидел сборник стихотворений Кирши Данилова в московской квартире А. С. Пушкина: «Былины эти... переданные на дивном языке, приковали мое внимание. С жадностью слушал я высказываемое Пушкиным мнение о прелести и значении богатырских сказок и звучности народного русского стиха. Тут же я услыхал, что Пушкин обратил свое внимание на народное сокровище, коего только часть сохранилась в сборнике Кирши Данилова, что имеется много чудных поэтических песен, доселе не изданных» [63].

По мнению В. В. Кожинова, если бы не это свидетельство Павла Вяземского, мы могли бы только предполагать, насколько высоко ценил поэт древнейший былинный эпос и как изучал его по неизданным записям. Критик делает вывод о том, что вполне возможно, Александр Сергеевич был знаком и с «Книгой бытия и небеси и земли», и с творчеством Иосифа Волоцкого. У Вадима Валериановича нет сомнений в том, А. С. Пушкин знал о преподобном Иосифе, поскольку о нем много писал Н. М. Карамзин в своем главном труде «История государства Российского», который поэт перечитывал не один раз. Иосиф Волоцкий из-за своих противников в последние годы жизни был подвергнут безжалостной опале со стороны князя Василия III, ему нельзя было в устной и письменной форме опровергать нападки врагов, он даже не успел передать свой монастырь в руки достойному человеку. Гибель поэта тоже была продиктована начинавшейся против него политико-идеологической борьбой, злыми интригами и заговорами.

Примечательно и то, что в 1860-х годах, которые явились своего рода предзнаменованием революций 1905 и 1917 годов, начинается активная борьба и споры вокруг наследия преподобного Иосифа Волоцкого и, собственно говоря, Александра Сергеевича Пушкина. После 1917 года еще долгое время они подвергаются жестоким «обличениям». Что касается И. Волоцкого – здесь все и так ясно, потому как в то время все было направлено на борьбу с церковью, а вот что касается А. Пушкина, то его считали «певцом» самодержавия, предавшим свои декабристские устремления.

«В преддверии великой войны изменяется отношение к историческому прошлому страны, но особо существенное значение имела с этой точки зрения сама Великая Отечественная война». Происходит уже окончательное утверждение заслуг А. С. Пушкина перед своей родиной. Уже через год после окончания войны, в 1946 году, выходит книга С. Торопова и К. Щепетова «Иосифо-Волоколамский монастырь». В ней говорится о роли Иосифа Волоцкого и его монастыря, разрушенного немцами, который явился своего рода «мемориальным столпом – памятником осады Москвы и героизма волоколамских сражений». Михаил Пришвин 18 и 19 ноября 1941 года писал в своем дневнике о том, что идет «настоящая тотальная война, в которой встанут на борьбу священную действительно все, как живые, так и мертвые», он называл войну Судом не только над нашим народом, но и над всей нашей культурой. Рассуждая об Александре Сергеевиче Пушкине, Вадим Кожинов связывает его не только с русским былинным эпосом и творчеством И. Волоцкого, но и со всем тысячелетним развитием отечественный культуры и, конечно же, с войной. Критик цитирует фронтовое стихотворение А. Твардовского, где говорится о том, что солдат нынешний

Похож на русского солдата

Всех войн великих и времен...

Разумеется, за три столетия, прошедших с момента кончины Иосифа Волоцкого и до начала литературной деятельности Александра Сергеевича Пушкина, жизнь России и всего мира изменилась кардинальным образом, и духовным наставником страны уже должен был стать не «корифей монашества, а корифей поэзии». Нужно сказать, что А. Пушкин всегда осознавал роль Церкви в истории нашего государства. Он писал: «В России влияние духовенства... было благотворным... огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей историею, следственно, и просвещением».

Творчество Александра Сергеевича Пушкина для Вадима Кожинова напрямую связано и с поэзией военных лет, которая так или иначе опиралась на пушкинскую традицию, это значит, что поэт и победа неотделимы друг от друга. «Когда гремит оружие, музы молчат» – это точно не про нашу Великую Отечественную войну, потому как во всех уголках нашей страны звучали поднимающие боевой дух военные песни – те же самые стихи только в музыкальном исполнении.  В то время разница между поэтом и создателем слов песни была не такой уж великой. Например, не такая уж мелодичная поэзия Александра Твардовского воспринималась как родственная произведениям Михаила Исаковского, чье творчество находилось как бы на рубеже стиха и песни. А, скажем, творчество профессионального «песенника» Алексея Фатьянова было настолько похоже на творчество М. Исаковского, что ему нередко приписывали произведения Михаила Васильевича (например, «Где ж вы, где ж вы, очи карие...»).

И песни, и стихотворения военных лет, по мнению критика, приобретали буквально всенародный охват, поэтическое слово в военные годы играло огромную роль и, можно сказать, сделало возможным нашу победу, помогло выстоять в самое тяжелое время: «Позволительно высказать предположение, что поэтическое слово имело в то время значение, сопоставимое, допустим, со значением всей совокупности боевых приказов и тыловых распоряжений». Достаточно вспомнить «Василия Теркина» А. Твардовского или стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…».

По мысли Вадима Валериановича, стихи 1941–1945 годов писались не о войне, а войною. В них, как мы знаем, изображались далеко не военные действия, произведения военных лет были наполнены темой любви, братства, родного дома, природы, которая отражала внутреннее состояние человека. Даже в поэме «Василий Теркин», которая носит подзаголовок «Книга про бойца», самих боевых сцен не так уж и много. Конечно, были и произведения тех лет, отражающие разрушения, потери, сражения, гибель людей, но в центре внимания были не они. Люди с нетерпением ждали стихотворений, вселяющих веру в победу, в то, что все разлученные смогут вновь воссоединиться, а ужасы войны останутся позади. В. Кожинов делится воспоминанием о том, как в 1942 году молодая учительница, смахивая слезы с глаз, созывает всех жителей двора и читает им стихотворение Константина Симонова «Жди меня», только что дошедшее до нее и переписанное чьей-то рукой [97]. И, наверное, в это же самое время ее молодой жених во фронтовом блиндаже тоже читает его с надеждой в сердце на скорое возвращение. О важности поэзии и песен в военное время очень точно сказал участник войны Александр Межиров:

И через всю страну струна

Натянутая трепетала,

Когда проклятая война

И души, и тела топтала...

Мы до сих пор дорожим песнями военных лет, до сих пор помним и поем их. Можно вспомнить такие, как «Соловьи», «Давно мы дома не были», «На солнечной поляночке» Алексея Фатьянова, «Огонек», «В прифронтовом лесу», «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского, «В землянке» Алексея Суркова, «Дороги» Льва Ошанина и т.д. Эти песни были и остаются всеобщим достоянием, в них наиболее полно выразилось народное самосознание. Что примечательно, Вадим Кожинов приводит свидетельство германского русиста Эберхарда Дикмана, с которым был знаком, о том, что в Германии во время войны не звучали такие лирические песни, как у нас, у них играли лишь боевые марши и, так называемые, бытовые песни, абсолютно не связанные с войной. В то время как в России лирические песни о войне пели миллионы людей, они звучали из каждой радиотарелки. Критик приводит слова Александра Твардовского о том, что именно в дни Великой Отечественной войны он почувствовал «ни с чем не сравнимую силу пушкинского слова», в котором он в эти дни обрел «благородную красоту навечных запечатлений… родной земли, с ее городами и селами, полями и водами».

Подводя итог, нужно сказать, что Отечественная война 1812–1814 годов во многом, по мысли Вадима Кожинова, повлияла на Александра Сергеевича Пушкина как на человека и, разумеется, как на поэта. А. С. Пушкин создал именно ту духовную основу России, без которой немыслимы все последующие поколения, дальнейшее развитие истории нашей страны. Гений Пушкина наиболее полно раскрылся именно в годы Великой Отечественной войны: «Если не бояться высоких слов, мы победили в 1945-м и потому, что у нас есть Пушкин!». Битвы под Москвой, Сталинградом, Курском и Берлином Вадим Кожинов связывает со строчками из «Воспоминаний в Царском Селе» 1814 года:

Страшись, о рать иноплеменных!

России двинулись сыны...

Ты в каждом ратнике узришь богатыря,

Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья

 За Русь, за святость алтаря ...

Эти же строки потом были начертаны на одном из самых известных плакатов Великой Отечественной войны. Война как будто бы заново духовно возродила Россию и, конечно же, А. С. Пушкина.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что для Вадима Кожинова Александр Сергеевич Пушкин – это духовный наставник России, необходимость появления которого была продиктована самой эпохой, создатель русского классического языка, наполнивший наш язык не только художественным, но и национальным содержанием. По мнению критика, поэт создал ту нерушимую духовную основу нашей страны, без которой невозможно представить ее развитие, без которой русский народ не смог бы победить в Великой Отечественной войне. Ведь в большей степени мы одержали победу благодаря боевому духу, вере в лучшее будущее, способности не сдаваться даже в самые тяжелые времена. Все это нашло свое отражение в военных лирических стихотворениях и песнях, беспрерывно звучащих по всей стране и, разумеется, так или иначе опирающихся на пушкинскую традицию.

Подводя итог второму разделу, можно сказать, что Валентин Непомнящий и Вадим Кожинов считали, что Александр Сергеевич Пушкин создал ту духовную основу России, без которой она не смогла бы вернуться вновь к вере, православному укладу жизни, христианским идеалам и ценностям русского человека, без которой Россия бы не выиграла Великую Отечественную войну, ей бы не хватило сил сплотиться, поверить в свою мощь и победить врага. Загадка А. Пушкина, которую мы никак не можем разгадать, кроется, по сути, в тех простых, на первый взгляд, составляющих его творчества, как легкость, лаконизм, простота. И все же поэт остается для нас недосягаемым гением, появившимся на свет для того, чтобы спасти Россию от бед, вселить надежду на лучшее будущее каждому русскому человеку.

Оба критика не могут назвать преемников пушкинского стиля, поскольку специфика его творчества неуловима. Нельзя выделить что-то одно в его цельном образе и сказать, что тот или иной поэт или писатель берет это за основу и воплощает в своем творчестве. Также нельзя сказать, что кто-то еще кроме А. С. Пушкина создал классический стиль нашего языка, поскольку именно Александру Сергеевичу удалось преодолеть стилевой разнобой и гармонично соединить различные языковые стихии, наполнив их еще и национальным содержанием.

Абрам Терц же в отличие от Непомнящего и Кожинова видел поэта совсем по-другому. На протяжении всей книги он развенчивал представление об Александре Сергеевиче Пушкине как о великом русском поэте, оспаривал его гениальность и вклад в литературу. Если В. Кожинов видел Пушкина творцом нового стиля и восхищался его творчеством, то А. Терц полагал, что произведения Александра Сергеевича не более чем «ладно скроенные», а рифмы его слишком банальны и почему они возведены в общепринятый культ, для него непонятно. После прочтения книги «Прогулки с Пушкиным» становится ясно: она рассчитана на массового читателя, который либо не знаком в достаточной мере с творчеством А. Пушкина, либо не вникал в его поэзию и духовную часть биографии.