26.06.2023
Творчество А. С. Пушкина в литературной публицистике XIX–XX веков
1.2 Образ А.С. Пушкина в либеральном сознании конца 1960–1970-х годов: книга А. Терца «Прогулки с Пушкиным»
Андрей Донатович Синявский (1925–1997) – писатель, литературный критик, редактор, литературовед, политзаключённый, политэмигрант. Свои работы он издавал под литературным псевдонимом Абрам Терц. Рассказы, эссе и повести Андрея Донатовича довольно сильно отличались от тех материалов, которые публиковались на страницах официальной советской прессы того времени, поэтому А. Синявский начал передавать свои произведения для печати за границу. Например, в 1959 году в Париже было опубликовано эссе «Что такое социалистический реализм?», а затем вышли рассказы «В цирке», «Ты и я», «Квартиранты», «Графоманы», повести «Суд идёт», «Гололедица» и «Любимов», эссе «Мысли врасплох». В феврале 1966 года А. Синявского осудили на 7 лет за «антисоветскую агитацию и пропаганду» [8]. В период с 1973 по 1975 годы в эмигрантских издательствах вышли сразу три книги, написанные во время заключения: «Голос из хора», «Прогулки с Пушкиным», «В тени Гоголя». В рамках нашей темы остановимся на произведении «Прогулки с Пушкиным».
Эта книга выходит в свет в 1975 году под псевдонимом Абрам Терц. Нужно сказать, что это неоднозначное произведение, во-первых, явилось весьма сенсационным, поскольку полностью переосмыслило роль и значение великого поэта А. Пушкина в русской литературе, а во-вторых, породило множество споров относительно того, нужно ли вообще разделять Пушкина-человека и Пушкина-художника.
Сразу же отметим, что книга написана в каком-то совершенно вольном стиле: автор демонстрирует не только развязность собственной мысли, но и самой подачи, в том числе и формы языка. Абрам Терц то и дело употребляет такие выражения, как «на слабо», «для понта», «на пуантах фатума», «ловко сшиты», что, безусловно, никак не соотносится с темой его рассуждений – творчеством и личностью Александра Сергеевича Пушкина. На наш взгляд, такая непринужденность в изложении говорит сама за себя: книга рассчитана на массового читателя и высокие рейтинги, но вряд ли на поистине критическое осмысление А. С. Пушкина в контексте русской классической литературы.
Уже в самом начале книги «Прогулки с Пушкиным» Абрам Терц определяет главную задачу своего произведения: оспорить гениальность Александра Сергеевича, провозглашенные им истины, его вклад в литературу и, самое главное – произведения поэта, которые, по мнению автора, привлекательны единственно тем, что «ладно скроены». Для Абрама Терца А. Пушкин – не более чем «популярное лицо с бакенбардами», легкомысленный, общительный, острый на язык, сующий везде свой нос, «универсальный человек Никто», «козел отпущения» [102]. Но автор объясняет нам, делая совершенно неожиданное для читателей заявление, что, оказывается, сам А. С. Пушкин виноват в том, что общество относится к нему с таким пренебрежением: «Вероятно, имелось в Пушкине, в том настоящем Пушкине, нечто, располагающее к позднейшему панибратству и выбросившее его имя на потеху толпе, превратив одинокого гения в любимца публики, завсегдатая танцулек, ресторанов, матчей».
Автор «Прогулок…» буквально обвиняет великого русского поэта в том, что тот относился к жизни с чрезмерным чувством легкости, которое стало условием его творчества, и в том, что свой творческий путь поэт начал не с серьезных произведений, а «со стишков», появившихся на свет благодаря лицею: «Но прежде чем так плясать, Пушкин должен был пройти лицейскую подготовку – приучиться к развязности, развить гибкость в речах заведомо несерьезных». Для Абрама Терца лицейские стихи А. Пушкина – «летучие послания», для написания которых поэт не прилагал каких-то особенных усилий и писал их совершенно бездумно. Но разве это так? Достаточно вспомнить произведения, скажем, 1814 или 1815 года, такие как «К другу стихотворцу», «Под вечер осенью ненастной», «Рассудок и любовь», «Измены», «Гроб Анакреона» – разумеется, в них нет еще какой-то чрезмерной серьезности, характерной для позднего периода творчества Александра Сергеевича, но назвать их «бессодержательными» или «плохо написанными» не представляется возможным [66].
Нельзя не отметить и следующий тезис «Прогулок с Пушкиным», унижающий творческое и в принципе человеческое достоинство великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина и закрепляющий в сознании читателя мысль: творчество поэта – не более, чем проявление «праздной лени». Абрам Терц утверждает, что местом вдохновения и написания произведений для поэта явилась постель. Он полагает, что в перерывах между ленивой дремотой поэт пописывал что-то в духе «шаляй-валяй», не требующее какого-либо умственного напряжения. Но далее идет еще более кощунственное заявление автора, в принципе сводящее все творчество А. С. Пушкина и его неуловимую легкость стихотворений к заботе только о низменных материальных удовольствиях: «Постель для Пушкина не просто милая привычка, но наиболее отвечающая его духу творческая среда, мастерская его стиля и метода». С каким же пренебрежением написаны рукой Абрама Терца следующие строки о гении русской литературы: «Пушкин, недолго думая, заваливался на кровать и там… набрасывал кое-что, не стоящее внимания и не требующее труда. Так вырабатывалась манера, поражающая раскованностью мысли и языка, и наступала свобода слова, неслыханная еще в нашей словесности».
Критики разных лет спорили между собой, снова и снова перечитывая произведения Александра Сергеевича Пушкина и пытаясь найти в них новые смыслы. Каждый из них по-своему стремился приблизиться к гениальности поэта, сумевшего понять непростой исторический путь России, вернуть ей ее же первозданную уникальность и самобытность, написать бессмертные произведения, поражающие нас своей актуальностью даже сегодня. Но Абрам Терц выдвигает свою гипотезу, впечатляющую отсутствием критического осмысления жизни и творчества А. С. Пушкина – нет ничего непостижимого и необъяснимого в произведениях Александра Сергеевича, если представить, как он писал стихи в полудремотном состоянии, лежа в кровати.
По мысли Абрама Терца, А. Пушкин был щедрым на «безделки», представляющие собой дружеские тосты или легкомысленные любовные записки, словом, «жанр поэтического пустяка». Поэт якобы не был человеком серьезным, прилежным и трудящимся над созданием своих шедевров, поскольку все ему давалось легко и мук творчества он не испытывал. Для автора «Прогулок с Пушкиным» Александр Сергеевич – лентяй, повеса и бездельник.
Говоря о стихотворных формах и рифмах Александра Сергеевича Пушкина, критик Абрам Терц отмечает их банальность и шаблонность. По его мнению, благодаря такой клишированности рифм вроде «любовь – вновь», «счастья – сладострастья» стихотворение как будто «скользит как на коньках», но не особенно задевает сознание. Критик полагает, что А. Пушкин возвел этот стиль в общепринятый культ, из-за чего каждый, кто начинает всерьез заниматься поэзией, обязан «строчить стихи, как Пушкин».
А. Терц считает, что влюбчивость А. С. Пушкина становится делом его жизни, которому он посвящает все свое свободное время, круглосуточно вращаясь в обществе женщин, для того чтобы каждой уделить внимание, каждую уважить. Муза поэта, заключает критик, представляется нам не иначе, как кокетливая барышня, пробуждающая «игривые мысли».
Конечно, говоря об А. С. Пушкине нельзя не упомянуть о том, что в начале своего творческого пути поэт представлял любовь как нечто одномоментное, и мимолетных связей с женщинами у него было действительно много, но ведь мы знаем, что по мере взросления А. Пушкина, «взрослели» и его произведения, менялся он сам, его ценностные и мировоззренческие установки. Например, в стихотворениях «Любовь одна – веселье жизни хладной», «Прелестнице», «Кокетке» и т.д. художник слова еще не воспринимает отношения между мужчиной и женщиной как что-то вечное, трепетное, важное, святое [85]. Для него, скорее, это игра, самообман, сладострастие, минутный порыв, о котором позднее он будет сожалеть. Но, скажем, в стихотворениях 1830–1831 годов Александр Пушкин приходит к глубокому переосмыслению любви, на которую уже смотрит с христианских позиций. В произведениях «Мадонна» и «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем», посвященных жене поэта Наталье Гончаровой, художник слова противопоставляет себя распутству, «вакханкам молодым», говоря категоричное «нет» пылким ласкам, стенаньям, безумству и исступленьям. Его душе гораздо ближе смиренность жены, ее светлый образ, набожность, «долгие моленья» [103]. С ней он счастлив, в чем видит божественное провидение.
Поскольку жизнь А. С. Пушкина – это движение от тьмы к свету, как однажды сказал протоиерей Артемий Владимиров, то вполне объяснимо, почему, разочаровавшись в любви страстной в молодом возрасте, позднее А. Пушкин предпочел любовь настоящую, искреннюю, жертвенную [105]. И говорить о том, что все, чем было занято свободное время Александра Сергеевича, – это женщины, которых он то и дело стремился «ублажить» каждую свободную минуту, – по меньшей мере неправильно. Такое гротескное и однобокое восприятие А. Пушкина критиком вызывает в сознании читателя массу противоречий и несогласий. Женщины, которые пробуждали в сердце поэта любовные чувства, были в первую очередь его вдохновением, подарившим нам массу прекрасных и неповторимых стихотворений, в которых отражен бесценный жизненный опыт великого русского гения.
Также нужно понимать, что А. Пушкин не ко всем женщинам, о которых писал, испытывал какие-либо чувства. Достаточно вспомнить произведение «К***», посвященное «блуднице Анне Петровне», но рисующее черты милого небесного ангела, божества, Музы поэта. Получается, что вовсе необязательно связывать все написанное Александром Сергеевичем с действительностью и искать прямо-таки во всех его стихотворениях реальный любовный опыт, которого там может и не быть, поскольку мы знаем, что художник волен изображать те образы, которые представляются ему в минуты озарения.
Абрам Терц считает, что А. Пушкин в основном занимался пародиями на известные произведения, нежели создавал свои собственные. Пушкинская «Гавриилиада», говорит критик, это гомеровская «Илиада», «Барышня-крестьянка» – «Бедная Лиза» Н. Карамзина и т.д. По мнению критика, Александр Сергеевич Пушкин не привносил в литературу ничего нового, он только передразнивал литературные традиции, в результате чего перестраивалась система жанров и появлялись такие произведения, как роман в стихах «Евгений Онегин». В то время как другие критики вроде Василия Розанова и Валентина Непомнящего полагали, что, обращаясь снова и снова к литературному опыту других писателей, поэт искал свой собственный путь. Благодаря тому, что А. Пушкин у каждого автора черпал что-то особенное для своего творчества, его произведения становились намного богаче духовно и семантически. И в конце концов он пришел к своему собственному стилю, к истинно пушкинским строкам.
У Абрама Терца звучит вполне интересная мысль о том, что Пушкин-рассказчик беспристрастен ко всем своим героям: каждому он сочувствует, о каждом переживает, истину каждого считает правдивой. Речь идет о таких персонажах, как, например, Царь и Евгений в «Медном всаднике», отец и сын в «Скупом рыцаре». Но вот как автор подает эту мысль: «Под пушкинское поддакивание мы успели подружиться с обеими враждующими сторонами», это мешает нам понять, кто прав, а кто – нет. Правда, слова А. Терца «пушкинское «поддакивание» звучат оскорбительно, скорее можно назвать это объективностью, к которой стремился поэт, его всепрощением и желанием «услышать» каждого и каждому помочь. А дальше критик неожиданно заключает: «А. Пушкин благоволит буквально всем, и даже в таком маленьком стихотворении, как «19 октября 1827», мы видим столько сочувствия другим, как «хорош Пушкин», он был расположен к каждому, кого посылал ему Бог, мог понять любого, вжиться в его историю и т.д. И такая двойственность позиции прослеживается на протяжении всей книги «Прогулки с Пушкиным», она не только вводит читателя в заблуждение, но и не позволяет воспринять это произведение как нечто цельное, имеющее завершенную мысль.
Одна из центральных тем книги Абрама Терца – это пушкинская пустота, которая, как это ни странно, по мысли критика, наполняла Александра Сергеевича, благодаря ей натура поэта и была такой восприимчивой к любым впечатлениям жизни, и именно пустота позволила Александру Сергеевичу увидеть окружающие его вещи ровно такими, какие они есть. Поэтому, говорит Абрам Терц, А. С. Пушкин и любил всех и одновременно никого, что позволяло ему «раздавать клятвы направо и налево» и признаваться в чувствах каждый раз, как в первый. Якобы поэтому художник слова обращался к опыту других, потому как ему самому не хватало «внутренней начинки». Критик зачем-то сравнивает А. С. Пушкина с вампиром, «поглощающим чужие души» ради новых впечатлений, находящимся в постоянном поиске жертв. Но, разумеется, мы понимаем, что не пустота, а как раз-таки наоборот, внутренняя наполненность, отзывчивость и какое-то даже по-детски искреннее восприятие мира позволило поэту быть неравнодушным ко всему, что он видел и чувствовал.
Что касается центрального произведения в творчестве Александра Сергеевича Пушкина – романа «Евгений Онегин», то такой оценки, как у Абрама Терца, мы не найдем, пожалуй, даже у В. Белинского. Для автора «Прогулок…» роман в стихах А. С. Пушкина – это не энциклопедия русской жизни, а пустое произведение, в котором внимание уделяется второстепенным деталям, уводящим от сути: посуде, погоде, балам, а не чему-то существенному: «Пушкин нарочито писал роман ни о чем». А. Терц считает, что Александр Сергеевич Пушкин на протяжении всего произведения только и думает о том, как бы побыстрее уйти от обязанностей рассказчика, поэтому растягивает практически все эпизоды повествования. Критик полагает, что абсолютно весь роман «еле как держится» на любовных письмах Евгения и Татьяны, а сами герои недостойны называться героями.
По мысли А. Терца, Александр Сергеевич то и дело теряет нить повествования, «топчется на месте», «тянет резину» собственного произведения. Он утверждает, что пушкинские описания людей и интерьеров настолько нечеткие, что напоминают расплывшийся эскиз на бумаге, причину этого он видит в том, что у поэта слишком много мыслей, и как их оформить он не знает, поэтому превращает роман в бессодержательное повествование, в котором еще и отсутствуют некоторые фрагменты, замененные многоточиями, которые Абрам Терц называет «графическим абстракционизмом».
Что же касается любимой героини Александра Сергеевича Пушкина Татьяны Лариной, то здесь критик уходит слишком далеко от классического осмысления этого персонажа. Сначала Абрам Терц говорит, что Татьяна – Муза А. Пушкина, которую он берег для себя, по этой причине в конце романа она не отвечает взаимностью Евгению и остается с нелюбимым мужем, а сама ждет А. С. Пушкина, «томится по нему», перечитывая его труды. Критик сравнивает ее с монахиней, которая за давностью лет не утратила свою женственность, храня ее для поэта. Затем он предполагает, что в образ Татьяны великий русский поэт вложил свои черты, изобразив ее одиноким ребенком в семье и «подарив» ей няню, образ которой схож с его собственной няней из детства. Опять же, не совсем понятно, какой именно теории из этих двух придерживается А. Терц, поскольку обе они, по сути, противоречат друг другу.
Письмо Татьяны, одно из самых трогательных поэтических сочинений, оставляющее послевкусие недосказанности и проникающее в самое сердце, для А. Терца не более, чем «горячечный бред» и лепет беспомощного человека, где критик, как он сам признается, толком ничего не понимает из сказанного. Выражаясь в резкой и циничной форме, он рисует свои впечатления от знакомства с письмом героини следующими словами: «Слизываем языком слезы со щек». «Что я могу еще сказать?» – берет фразу Татьяны Лариной Абрам Терц и сам же за нее отвечает: «Ничего она не может сказать».
Весьма резко автор «Прогулок…» высказывается и об отношении поэта к жизни и судьбе: «Никто так глупо не швырялся жизнью, как Пушкин». По мысли критика, Александр Сергеевич то и дело искушал судьбу, бросал ей вызов, чтобы проверить: не забыла ли она о нем. Пренебрежительно А. Терц называет А. Пушкина «дуриком» и считает, что в такой внезапной смерти Александра Сергеевича Пушкина нет ничего удивительного и тем более несправедливого: каким человеком он был, так и закончил свою жизнь, считает А. Терц. Для критика смерть поэта не трагедия и злой рок, а вполне объяснимое и закономерное стечение обстоятельств, в которых, как он думает, виноват сам А. Пушкин, его характер и вся его творческая манера: «Смерть на дуэли настолько ему соответствовала, что выглядела отрывком из пушкинских сочинений. Отрывок, правда, получился немного пародийный, но это ведь тоже было в его стиле».
Для того, чтобы наиболее полно оценить книгу «Прогулки с Пушкиным», обратимся к мнению известных публицистов и критиков. В журнале «Вопросы литературы» за октябрь 1990 года Сергей Куняев, комментируя книгу Андрея Синявского, делает очень интересное замечание [56]. Он приводит слова Сергея Есенина, который в свое время говорил, что, по сути, А. Пушкин не мог каким-то кардинальным образом повлиять на литературу, поскольку для того, чтобы вообще понять такого великого гения, как Александр Сергеевич, нужен особенный дар, которым, разумеется, наделен далеко не каждый. С. Есенин полагал, что литературные критики его современности только-только начинали приближаться к поэту А. С. Пушкину. С. Куняев и на момент обсуждения книги Синявского считал, что мы все еще не приблизились к тому самому настоящему А. Пушкину, не постигли его личность и творчество в полной мере. По мнению публициста, до конца прочувствовать гармонию Александра Сергеевича Пушкина, пережить его чувства, понять его идеи нам, как и нашим потомкам, вряд ли будет дано.
Сергей Станиславович Куняев, высказывая свое мнение о книге Абрама Терца «Прогулки с Пушкиным», отмечает, что само произведение писалось в лагере, потому оно и имеет своего рода «лагерно-уголовный» пафос, с которым обычно обсуждаются биографии известных писателей, их судьбы, произведения, персонажи. Но вот применим ли он к рассуждениям о такой величине, как Александр Сергеевич Пушкин? Конечно же, нет. В этой связи С. Куняев предлагает относиться к книге Абрама Терца как к «обману, рассказанному на нарах».
В таком случае снимаются все вопросы, адресованные автору книги и пропадает любое недоумение. «Прогулки…», по С. Куняеву, написаны вне представлений о пушкинской литературе, традиции, пушкиноведении в целом и, главное, вне представлений о личности и творчестве самого поэта. Здесь уместным будет привести слова Сергея Бочарова, в которых звучит следующая мысль: даже в самых приближенных к истине текстах о Пушкине образ поэта в той или иной степени все равно будет искажен в силу того, что А. С. Пушкин был настолько непостижимой и неординарной личностью, что понять его до конца, по сути, не под силу даже самым искусным критикам, публицистам и исследователям его жизни и творчества [57]. А здесь, в тексте А. Синявского, где столько подтасованного, ложного, унизительного – и подавно.
В книге В. Непомнящего «Пушкин. Русская картина мира» есть статья под названием «Как труп в пустыне». Позиция Валентина Семеновича относительно книги Андрея Синявского понятна нам уже с первых строк: пушкинист возмущен словами и выражениями автора «Прогулок…», «ранящими слух и глаз» всякого, для кого имя поэта гораздо шире его литературных произведений. Для В. Непомнящего книга А. Терца полна «грязи», преподнесенной в виде некоего литературного приема, отличающегося чрезмерной раскованностью и вседозволенностью. Валентин Непомнящий также подмечает противоречивость в позиции автора книги и заключает: где нет в произведении противоречий, так это между формой и содержанием, где форма выступает зеркалом, полным отображением сути написанного.
В. С. Непомнящий считает, что спорить с высказываниями Абрама Терца нет смысла хотя бы потому, что все его произведение – игра, театральное представление, рассчитанное на непосвященного зрителя, который примет все сказанное за чистую монету. В этом и заключается, по его мнению, главная задача книги – внушить неправильные истины, закрепить в сознании читателя мысль о смелости автора, его оригинальности, об отсутствии у него предрассудков и желании выступить новым «гласом народа». При этом автор «Прогулок с Пушкиным» то и дело подменяет понятия и выставляет все совершенно в другом свете. Например, приписывает поэту смешение понятий Рока и Провидения, хотя мы знаем, что Александр Сергеевич прекрасно понимал разницу между языческим Роком и божественным Промыслом.
Некоторые почитатели творчества Андрея Синявского считают книгу «Прогулки с Пушкиным» своеобразным авторским объяснением в любви поэту. Правда, как это соотносится со всеми теми высказываниями А. Терца в адрес Александра Сергеевича Пушкина – непонятно. Вот что на это отвечает Валентин Семенович: «…такая любовь, для объяснения в которой используется язык глумления и которая осуществляется средствами, в обычной жизни служащими для поругания, – это, согласимся, не очень похоже на то, что люди обычно понимают под любовью» [51].
Программной установкой книги Валентин Семенович Непомнящий очень точно называет разделение личности А. С. Пушкина и его произведений. Абрам Терц рисует искаженный образ Пушкина-человека и для пущей убедительности еще и находит подтверждение своим словам в произведениях поэта. Такое рассечение Пушкина на Поэта и человека, по В. Непомнящему, означает забрать у поэта все, что ему дал серафим («Пророк»), заменить Бога Стихией, а божью волю – «пустотой». В конечном счете А. Терц оставляет только тексты А. С. Пушкина и, замыкаясь на своем собственном «я» и торжествуя, забывает о ком он пишет и для чего.
Валентин Семенович развеивает и еще один популярный миф о том, что книга «Прогулки с Пушкиным» вышла в свет в качестве некоего «противоядия» против обожествления А. Пушкина. Ему непонятно, почему бороться вдруг стали только в какой-то одной области и именно в области, связанной с Александром Сергеевичем, если за последнее время идолопоклонство стало чуть ли не официальной религией. Поэтому наивно полагать, что одна эта книга сможет в принципе изменить менталитет отдельно взятого человека и уж тем более коллективное сознание.
В завершение нужно сказать, что такая книга, как «Прогулки с Пушкиным», не только не привлекательна своим содержанием и формой изложения, но еще и опасна для непосвященного читателя, в частности для подрастающего поколения, которое, прочитав Абрама Терца, поверит в то, что Александр Сергеевич пуст, что мастерской и местом вдохновения для него служила постель, что делом его жизни было вращение в женском обществе, что рифмы его банальны и скучны, а одно из лучших его произведений, роман в стихах «Евгений Онегин», состоящее целиком из ненужных подробностей, – произведение ни о чем.
26.06.2023