Когда Одарченко писал об «отталкивании от лирики», он (в первую очередь) имел в виду работу с ходасевической «прозой в поэзии», в результате которой стихи приобретали черты, свойственные для эпики. Оговорки писателя дают основание считать, что импульс, вызвавший переосмысление «прозы в поэзии», он получил в повести Камю «Посторонний». Между тем это воздействие прослеживается и в стихах Одарченко. В частности – в стихах «Стоит на улице бедняк…» и «Что такое – денег нет?..». оба стихотворения содержат отсылки к «Про себя», в которых писатель полемически перерабатывает лежащее в их основе положение, составляющее сюжетно-повествовательный компонент сонетного комплекса Ходасевича. Как мы помним, надеть маску отвратительного «животного» лирического субъекта «Про себя» заставляет стыд (о своей человеческой природе): «Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно / Его назвать перед самим собой, / Перед людьми ж – подавно: с их обидной / Душа не примирится похвалой» [4. С. 17].

Об этом чувстве – чувстве стыда – говорит и поэтический субъект «Стоит на улице бедняк…»; он рассматривает его с внешней позиции – как чьё-то, чужое, ведь его-то поведение (что называется) бесстыдное: «Стоит на улице бедняк, / И это очень стыдно. / Я подаю ему медяк, / И это тоже стыдно. / Фонарь на улице горит, / Но ничего не видно. / На небе солнышко стоит, / И всё-таки не видно. / Я плюнул в шапку бедняку, / А денежки растратил. / Наверно, стыдно бедняку, / А мне – с какой же стати?..» [2. С. 100].

На первый взгляд, Одарченко следует за Ходасевичем, лирический субъект которого выбирает для себя низость, невозможную, разумеется, без бесстыдства. Но если у лирического субъекта «Про себя» это лицемерная маска, то поэтический субъект Одарченко осуществляет своё естество. Писатель подчёркивает естественное течение бесстыдства, вписывая его в целое существования – как противоречие, характеризующее человеческое бытие: «Фонарь на улице потух / И стало посветлее, / А пропоёт второй петух – / В могилу поскорее. / Над ней стоит дубовый крест / И это очень ясно: / В сырой земле так много мест / И это так прекрасно...» [2. С. 100].

По Одарченко, жизнь и смерть на равных правах входят в естество живого существа; «щедрость» земли, дарующая «свободные места» для людских могил, «прекрасна» именно потому, что смерть очерчивает полноту бытия – придаёт ему «совершенство». «Бесстыдство» поэтического субъекта Одарченко, противопоставленное идее Ходасевича о стыде, высвечивает философское положение о единстве мира и человека, и именно оно фундирует эпический сдвиг в ходасевической «прозе в поэзии».

Нетрудно заметить, что (имеющее философское измерение) ощущение поэтическим субъектом Одарченко своего единства с миром типологически тождественно представлениям Мерсо, героя повести Камю «Посторонний»; оно состоит в кровном родстве с «бесстыдством» героя повести, который, открывая на суде лицемерие окружающих, отчуждающее человеческое естество от природного мира, не желает согласиться с утверждённой в буржуазном обществе моралью. Ориентация Одарченко в «Стоит на улице бедняк…» на опыт «Постороннего», ведущая к эпизации «прозы в поэзии», определяется философской обусловленностью прозаического письма Камю, письма, в котором Мерсо, повествуя лишь о самом себе (в форме 1-го лица – «я»), рассказывает о человеческом бытии, т.е. о мире и присутствии в нём человека. Высвечивание в «Стоит на улице бедняк…» философского положения о единстве мира и человека приводит Одарченко к депсихологизации поэтического субъекта, вписывающей его в природный мир, не знающий социальных моралитетов; поэтический субъект, будучи «отделён» от автора эпической дистанцией, овнешняется и предстаёт в самом себе неразделяемо-цельным.

В стихотворении «Что такое – денег нет?..» роль прозаики Камю в сфокусированном у Одарченко на поэзии Ходасевича «отталкивании от лирики» не менее важна, нежели в «Стоит на улице бедняк…». Значительная часть стихотворения – полемический анализ идеи Ходасевича о стыде. Натянутая на лицо лирическим субъектом «Про себя» маска низкого «животного» является вызванным стыдом лицемерием. Поэтический субъект Одарченко связывает стыд и лицемерие теми отношениями, о которых говорил лирический субъект ходасевического произведения: «Что такое – денег нет? – / Отыщу знакомых, / А знакомых дома нет – / Это будет промах. // Промахнулся – не беда, / Съем в кредит и сытно, / Не поверят, вот тогда / Это будет стыдно. // Если ж вовсе не дадут / Мне без денег блюда, / Я с ума ведь не сойду / На пустой желудок. // Будет легче рассуждать / О судьбе народа…» [3. С. 102].

Из этого следует, что стихотворение «Что такое – денег нет?..» «персонажное», его поэтический субъект – маска. И это та самая маска, о которой Ходасевич писал в «Про себя».

Одарченко строит повествование, эпически разыгрывая лирический сюжет ходасевического сонетного комплекса: живущий в страхе стыда персонаж стихотворения ведёт лицемерную жизнь, в которой он зрит откровение о мире обыденности. На его откровение указывает сон, в состоянии которого он убивает «урода»-обывателя, подавшему ему: «…Вот попробую догнать / Вон того урода. // Подаёт он мелочь мне / Жестом очень важным… / "Я убил его во сне" – / Говорю присяжным» [3. С. 102].

«Сон» – центральная характеристика персонажа Одарченко; она высвечивает ходасевический подтекст стихотворения, ведущий к «Про себя». Образ (мотив) сна – один из самых важных в поэзии Ходасевича; он является призмой, которая даёт ходасевическому лирическому субъекту преображающее действительность видение, и одновременно выступает моментом его отчуждения от мира, открывающем в этом видении свою мерзостную сущность. Программным в этом отношении является стихотворение Ходасевича «Сны» (1917): «Так! наконец-то мы в своих владеньях! / Одежду – на пол, тело – на кровать. / Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях / Томиться и страдать! // Дорогой снов, мучительных и смутных, / Бреди, бреди, несовершенный дух. / О, как ещё ты в проблесках минутных / И слеп, и глух! // Ещё томясь в моём бессильном теле, / Сквозь грубый слой земного бытия / Учись дышать и жить в ином пределе, / Где ты – не я; // Где отрешён от помысла земного, / Свободен ты... Когда ж в тоске проснусь, / Соединимся мы с тобою снова / В нерадостный союз. // День изо дня, в миг пробужденья трудный, / Припоминаю я твой вещий сон, / Смотрю в окно и вижу серый, скудный, / Мой небосклон, // Всё тот же двор, и мглистый, и суровый, / И голубей, танцующих на нём... / Лишь явно мне, что некий отсвет новый / Лежит на всём» [5. С. 18].

Состояние сна персонажа «Что такое – денег нет?..» содержит логику откровения лирического субъекта «Про себя», для которого маска-лицемерие является единственным способом существования в уродливом мире людей. Ходасевическое откровение о мире Одарченко опредмечивает в презрительном равнодушии своего персонажа к окружающим, превращающем его «прекрасное» в смертельно опасное для них оружие. Презрительное равнодушие персонажа «Что такое – денег нет?..» Одарченко изображает в убийстве «урода», ведь оно, в сущности, является изъявлением благодарности за подаяние. Это, кажущееся совершенно нелепым, утверждение является сокровенным смыслом идеи Ходасевича об откровении. О таком, совершаемом во имя любви к ближнему, преступлении, выражающем «прекрасное» лирического субъекта, он писал в стихотворении «Сумерки» (1921): в сгущающейся темноте вечернего дня, когда томящееся дневной суетой сознание охватывает сновидение, лирический субъект Ходасевича смотрит в окно; на улице он замечает случайного прохожего и, погружаясь в сумеречное состояние, в котором ему открывается его «прекрасное», воображает, как он убивает этого человека: «Снег навалил. Всё затихает, глохнет. / Пустынный тянется вдоль переулка дом. / Вот человек идёт. Пырнуть его ножом – / К забору прислонится и не охнет. / Потом опустится и ляжет вниз лицом. /И ветерка дыханье снеговое, / И вечера чуть уловимый дым – / Предвестники прекрасного покоя – / Свободно так закружатся над ним. / А люди чёрными сбегутся муравьями / Из улиц, со дворов, и станут между нами. / И будут спрашивать, за что и как убил, – / И не поймёт никто, как я его любил» [6. С. 51].

Убийство «урода»-обывателя – через отсылку к стихам «Про себя», акцентирующим мотив преображающего действительность откровения, – предстаёт у Одарченко аллегорией разрыва человека с природным миром. Между тем аллегорическое значение убийства «во сне», разворачивающееся посредством эпической подачи лирического сюжета «Про себя», представляющего у Ходасевича «прозу в поэзии», формируется у Одарченко в перспективе «Постороннего» Камю. Признание персонажа «Что такое – денег нет?..» суду присяжных о том, что он «убил во сне», т.е. в состоянии аффекта (а им и является ходасевическое откровение о мире), по всей видимости, было подсказано писателю историей героя камюнианской повести. Пытаясь объяснить, зачем он застрелил араба, врага его приятеля Раймона, Мерсо сказал, что «всё случилось из-за солнца» [1. С. 96].

Вот что он рассказал в своей исповеди: «…Солнце жгло мне щёки, я чувствовал, что в бровях у меня скапливаются капельки пота. Жара была такая же, как в день похорон мамы, и так же, как тогда, у меня болела голова, особенно лоб, вены на нём вздулись, и в них пульсировала кровь. Я больше не мог выносить нестерпимый зной и шагнул вперёд. Я знал, что это глупо, что я не спрячусь от солнца, сделав один шаг. Но я сделал шаг, только один шаг. И тогда араб, не поднимаясь, вытащил нож и показал его мне. Солнце сверкнуло на стали, и меня как будто ударили в лоб длинным острым клинком. В то же мгновение капли пота, скопившиеся в бровях, вдруг потекли на щёки, и глаза мне закрыла тёплая плотная пелена, слепящая завеса из слёз и соли. Я чувствовал только, как бьют у меня во лбу цимбалы солнца, а где-то впереди нож бросает сверкающий луч. Он сжигал мне ресницы, впивался в зрачки, и глазам было так больно. Всё вокруг закачалось. Над морем пронеслось тяжёлое жгучее дыхание. Как будто разверзлось небо и полил огненный дождь. Я весь напрягся, выхватил револьвер, ощутил выпуклость полированной рукоятки. Гашетка подалась, и вдруг раздался сухой и оглушительный звук выстрела. Я стряхнул капли пота и сверкание солнца. Сразу разрушилось равновесие дня, необычайная тишина песчаного берега, где только что мне было так хорошо…» [1. С. 69 – 70].

Свою строго рассчитанную ассоциацию убийства «урода» персонажем «Что такое – денег нет?..» с преступлением Мерсо Одарченко использует как контрастный фон, позволяющий резче очертить идею Ходасевича о «сне»-откровении. Мерсо совершает убийство, не имея какого-либо умысла: оно происходит в состоянии, в котором под воздействием полуденного солнца оказывается его естество, – в ситуации соединённости с природным миром, слияния с ним. (Выстрел, приводя Мерсо в сознание, т.е. к осознанию случившегося, и разрушает это единство.) Однако поступок персонажа Одарченко является финальным моментом того «ночного» преображения, которое Ходасевич связывал с отвращением к миру лирического субъекта «Про себя». Ассоциация с ключевым эпизодом повести Камю была важна для Одарченко отнюдь не в плане построения сюжета «Что такое – денег нет?..»; здесь нужна была отсылка как раз к Ходасевичу. Эта ассоциация показывает движущую силу осуществляемого Одарченко сдвига в ходасевической «прозе в поэзии», взламывающую поэтику автора «Про себя», – силу, которая концептуально определяет специфику повествования в стихотворении и придаёт «прозаизации» стихов особенные черты.

Полемическая направленность «диалога» с Ходасевичем не отменяет того факта, что ходасевическая концепция «прозы в поэзии» была для Одарченко чрезвычайно важна. Ходасевич не был первым в русской поэзии, кто начал использовать «прозаизацию» стихов; нельзя даже сказать, что он далеко продвинулся на этом пути. (Во всяком случае Борис Садовской, с которым Ходасевича в молодые годы связывали дружеские отношения, гораздо интереснее и разнообразнее экспериментировал с «прозой в поэзии», доходя даже до такой, весьма сомнительной, жанровой новации, как стихотворная новелла.) Впрочем, влияние Ходасевича на молодое поколение поэтов русской эмиграции, в особенности на «прозаизацию» стиха, несомненно. Однако в случае Одарченко вопрос о «прозе в поэзии» нужно поставить несколько иначе. Воздействие ходасевической поэтики испытали многие поэты, не только автор «Денька», но только у него оно получило последовательное и целенаправленное «развитие». Этот факт позволяет допустить, что через «прозу в поэзии» Ходасевича у Одарченко проявились поэтические пристрастия, в ранний период его творчества «придавленные» канонизированными образцами лирической поэзии, которым писатель, не чувствуя собственных сил (или боясь их чувствовать), следовал.

Структурные особенности зрелых стихов Одарченко дают возможность сделать некоторые предположения о его поэтических истоках. В стихах, в которых наиболее сильно ощущается его «отталкивание от лирики», можно увидеть преобладание повествовательно-«картиночных» форм, тяготеющих к притчево-аллегорическому сгущению в образах смыслового содержания. Они заставляют вспомнить. С одной стороны, «страшные» баллады романтиков – «Людмилу» В.А. Жуковского, его переводы гётевского «Лесного царя» или бюргеровой «Леноры», «Утопленника» А.С. Пушкина или же «Бесов»; с другой стороны – басни И.А. Крылова, А.Е. Измайлова и др. поэтов первой половины XIX века. Заметим, что жанровые элемента просветительско-романтической басни выделяются у Одарченко весьма отчётливо. Писатель часто оформляет композиционную структуру своих стихов в виде сочетания некоего тезиса (утверждения или вывода) и его иллюстрации (сценки или картинки).

Конечно, у Одарченко нет ни баллад, ни басен в их жанровой определённости; следует скорее говорить о проступании в расшатываемом писателем лирическом тексте очертаний этих жанровых форм. Проза Камю навела Одарченко на мысль о возможности введения в поэтическое произведение определённых повествовательных приёмов, задающих позицию автора (или поэтического субъекта) вне лирической отчуждённости от изображаемой действительности. Усвоенные в детстве баллада и басня, по всей видимости, и послужили для писателя опорой, позволившей ему, «опрокинув» лирику в его (утраченное) прошлое, провести преобразование лирической стихии стиха.

Библиографический список

1. Камю А. Посторонний // Камю А. Избранное. – Минск, 1989.

2. Одарченко Ю.П. «Стоит на улице бедняк…» // Одарченко Ю.П. Стихотворения. – М., 2020.

3. Одарченко Ю.П. «Что такое – денег нет?..» // Одарченко Ю.П. Стихотворения. – М., 2020.

4. Ходасевич В.Ф. Про себя // Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник: Избранное. – М., 1991.

5. Ходасевич В.Ф. Сны // Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник: Избранное. – М., 1991.

6. Ходасевич В.Ф. Сумерки // Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник: Избранное. – М., 1991.