Личность и творчество А.И. Солженицына с момента появления на литературном горизонте и до сих пор вызвали и вызывают неоднозначные оценки. Одни (А. Твардовский, Л. Чуковская, Л. Сараскина и другие) безоговорочно принимают все, что связано с Солженицыным, в восторге от его книг и публицистики, считают его великим писателем Земли Русской, новым пророком, одолевшим чуть ли не в одиночку советский тоталитаризм. Другие (М. Шолохов, В. Шаламов, М. Лобанов, В. Бушин и прочие) называют Солженицына предателем и разрушителем Родины, шарлатаном, псевдомессией, лгуном, душевнобольным человеком, приспособленцем, графоманом (сознательно обозначаю только полюса отношения к отечественному писателю и публицисту).

В этом отношении особый интерес представляет отношение к А.И. Солженицыну и его творческому наследию выдающегося русского критика, литературоведа, философа и историка Вадима Валериановича Кожинова.

* * *

На страницах опубликованных В. Кожиновым статей и книг крайне редко упоминается А. Солженицын. Самой ранней известной работой, в которой речь идет об авторе «Архипелага ГУЛАГ», является статья В. Кожинова «Взгляд в прошлое: Патриоты, Солженицын, демократы…», вышедшая в 1994 году в газете «Завтра» (Кожинов В. Взгляд в прошлое: Патриоты, Солженицын, демократы… // Завтра. – 1994. –№ 4), и перепечатанная в 2012 году под названием «Патриоты, мыслители…» в большом собрании работ учёного «Россия как цивилизация и культура».

В названной статье В. Кожинов полемизирует с неким В. Бондаревым-Сергеевым, обвинившим в 1992 году деятелей русского патриотического движения И Шафаревича, В. Солоухина, М. Лобанова, В. Кожинова и других вместе с А. Солженицыным в развале России.

Основная мысль работы учёного заключается в том, что не «патриоты во главе с Солженицыным» развалили Россию, а те, кто, называя себя «коммунистом», стоял у власти на изломе советской эпохи и ловко перекрасился в «демократа», узурпировав власть. В качестве подтверждения Кожинов называет фамилии Ельцина (который в 46 лет «стал первым секретарём обкома»), Черномырдина (в 40 лет работавшего инструктором ЦК КПСС), Гайдара, Чубайса, Авена (введенных до перестройки в комиссию по экономическим проблемам при Политбюро ЦК КПСС).

В статье Кожинов стремится уйти от противопоставления «коммунист - антикоммунист». По его мнению, «настоящий водораздел проходит … между патриотами и антипатриотами». Аргументируя свою позицию, критик напоминает читателям о ненавидевшем Россию на протяжении всей жизни Александре Яковлеве, который в советское время выступал как ярый коммунист, а «потом буквально в одночасье стал представляться столь же ярым “антикоммунистом”, но суть его при этом нисколько не изменилась».

Солженицын для Кожинова однозначно – патриот, поскольку писатель «видел главную цель в отбрасывании антипатриотической, антирусской идеологии», а также «безоговорочно выступал против размывания государственности России в демократическое устройство западного типа и настаивал на сильной авторитарной власти, традиционной для страны». А в начале 1970-х, по мнению исследователя, «М.П. Лобанов отличался от Солженицына в конечном счёте только тем, что не печатался за границей (курсив В. Кожинова. – Н.К.)».

Кожинов понимает, что Солженицын «был наиболее воинственным» из всех «доперестроечных» патриотов. Но к врагам этого писателя, по его мнению, причислять нельзя: «…Непримиримо бороться следует только с теми, кто ненавидит Россию или усматривает в ней “материал” для своих прожектов». Тех же, кто любит Россию, а к таковым критик в 1994 году относит и Солженицына, нужно не обличать, нужно «спорить с ними».

* * *

Проходит совсем немного времени и отношение В. Кожинова к вернувшемуся в Россию в 1994 году писателю становится несколько иным. Правда, тема осмысления и оценки личности и творчества Солженицына не появляется больше в отдельных статьях, а возникает в интервью с талантливым журналистом из «Советской России» – Виктором Кожемяко. Ей полностью посвящена беседа учёного с журналистом, сделанная в декабре 1998 года («Солженицын против Солженицына»). В нескольких других интервью второй половины 1990-х годов литературовед и историк также выражает своё достаточно критичное понимание личности и творчества писателя. Все эти интервью журналист собрал в книге «Уроки русского: Роковые силы», вышедшей в московском издательстве «Эксмо» в 2011 году.

Так, в 1996 году в диалоге с В. Кожемяко, озаглавленном «Это бесплодное дело – пытаться перечеркнуть историю», Вадим Кожинов говорит, что в целом уважает Солженицына, и тут же указывает на непоследовательность оценки этим писателем важных исторических событий. Критик вспоминает о речи Солженицына во Франции у памятника крестьянам, ставшим жертвами французской революции, и возмущен тем, что писатель тогда упомянул также о жертвах революции в России. А в итоге стал призывать покончить с коммунизмом в СССР. По мнению Кожинова, Солженицын не осознаёт, что во Франции хоть и не было коммунистической революции, страна «построена на крови и костях тех же вандейских крестьян».

В интервью 1997 года («Гений Шолохова сомнению не подлежит») на вопрос Кожемяко о причинах ненависти Солженицына к Шолохову Кожинов уклончиво отвечает: «Выносить диагноз я не берусь». И тут же приводит факты, свидетельствующие о двойных стандартах поведения лауреата Нобелевской премии за 1970 год: сам Солженицын утверждал, что ему с 12 лет была известна версия о плагиате Шолохова. Однако в декабре 1962 года он после встречи с Шолоховым на приеме у Хрущева посылает автору «Тихого Дона» письмо, в котором выражает сожаление об упущенной возможности «выразить неизменное чувство» высокой признательности писателю, создавшему «бессмертное» творение. Кожинов обращает внимание на слово «неизменное» и подчеркивает: «По прошествии не столь уж длительного времени Солженицын активно включился в очередную антишолоховскую кампанию».

В 1998 году Виктору Кожемяко удалось вовлечь ученого в откровенный разговор об А. Солженицыне. Так появилось интервью «Солженицын против Солженицына», во многом прояснившее позицию Кожинова.

А. Солженицын для критика – одна из самых крупных и одновременно сложных и противоречивых личностей второй половины ХХ века. Он и писатель, и публицист, и историк, и социолог, претендующий «на роль пророка». Кожинов подчеркивает: автор «Архипелага ГУЛАГ» стремится выполнять ту же роль, что и крупнейшие фигуры русской литературы - Пушкин и Достоевский. Хотя стремление стать наравне с великими для исследователя не означает равенства с ними.

В интервью Кожинов «уходит» от прямой оценки достоинств художественного творчества Солженицына. По его мнению, этот вопрос «сейчас решить нельзя», «по-настоящему это могут сделать потомки». Критик утверждает: «…Если говорить о литературе современной, то он, безусловно, один из наиболее значительных писателей». Но тут же добавляет слова, которые оставляют читателя в некотором недоумении: «…Но говорить о ценности его произведений в веках мы не имеем права».

Можно лишь гадать, почему Кожинов как литературовед и критик в течение многих лет не обращался к анализу произведений Солженицына. Хотя сама по себе фигура умолчания достаточно красноречива и наталкивает на мысль о том, что автор «Матрёнина двора» воспринимается ученым иначе, чем родные его сердцу А. Пушкин и Н. Гоголь, Ф. Достоевский и Л. Толстой, Ф. Тютчев и С. Аксаков, М. Пришвин и М. Шолохов, В. Белов и В. Шукшин, Н. Рубцов и Ю. Кузнецов. Думаю, именно этим можно объяснить нежелание литературоведа с почти полувековым стажем «разбирать» творчество А. Солженицына: противоестественно от такого опытного исследователя слышать, что выявлять «художественные достоинства произведения – это настолько сложная вещь…».

Особенное внимание русского критика привлекают идеологические «развороты», происходившие в сознании писателя. Кожинов понимает, что солженицынский путь «от абсолютного приятия революции и её последствий до абсолютного неприятия» характерен был для многих людей. Но, по мнению исследователя, Солженицына нельзя назвать «перевертышем», поскольку изменения в сознании не приносили выгоды, не подчинялись конъюнктуре, были связаны с серьёзнейшим риском. Подобным образом Кожинов воспринимает и поведение писателя после возвращения в Россию, когда «поначалу Александр Исаевич чуть ли не приветствовал то, что у нас происходило, а потом отношение резко изменил». Это, утверждает критик, «не та безнравственная смена перчаток», которая произошла с А. Яковлевым и людьми, ему подобными.

Критик обозначает изъяны личности и творчества писателя. Главное, чего не принимает Вадим Кожинов, – отсутствие у Солженицына должной ответственности за сказанное и сделанное. Наиболее резко, по его мнению, безответственность писателя проявилась в искажении исторических фактов. Например, Кожинов удивляется нелепости приводимых Солженицыным данных о количестве погибших во второй мировой войне. Писатель сначала настаивал на том, что в Великой Отечественной войне погибло 44 миллиона наших солдат. Потом, правда, говорил, что погиб 31 миллион.

Кожинов обращается к статистике и подчеркивает: за период с 1941 и по 1945 годы в стране всего «исчезло 38 миллионов», и это вместе с умершими естественной смертью. А таковых за период войны было приблизительно 13 миллионов. Он напоминает и о цифре эмигрировавших – около пяти миллионов. Кроме того, исследователь подчеркивает: такого огромного числа погибших быть не могло и потому, что в СССР к 1941 году взрослых мужчин, способных носить оружие, было менее 44 миллионов.

Своеобразный подход писателя к цифрам погибших в Великой Отечественной войне оправданно вызывает у Кожинова недоверие ко всем приводимым Солженицыным числовым данным, в том числе и тем, что озвучены в «Архипелаге ГУЛАГ». На вопрос Кожемяко о наличии некоторого преувеличения количества гулаговских жертв ученый говорит: «Да не некоторое – громадное… Моя основная мысль состоит в следующем: человек, который так легко может употребить совершенно необоснованную цифру – 44 миллиона, он может и в другом случае допустить такое же».

По мнению критика, еще одна серьёзнейшая ошибка Солженицына связана с общей направленностью его художественных произведений, публицистики и исторических изысканий: писатель воспринимает всю советскую эпоху развития России как «черную дыру». И такой подход к истории крайне возмущает ученого: «Это само по себе неправдоподобно. То есть объявить три четверти века в жизни народа какой-то пустотой, полностью негативным явлением… Так не бывает». В связи с этим Кожинов вспоминает об Олеге Волкове и Михаиле Назарове – ярых, как и Солженицын, противниках советской власти, но в какой-то момент признавших определенную историческую необходимость ее существования. У Солженицына этого не происходит. Однако в конце интервью критик неожиданно сам оправдывает упорную неизменность писателя в этом вопросе: «Создав, если хотите, свой мир, он (Солженицын. – Н.К.) стал… его пленником», «…Не столько вина, сколько беда, что человек не может выйти за пределы какого-то своего мира»; «Трудно в таком возрасте столь резко меняться».

Диалог о Солженицыне – наиболее эмоционально напряженное интервью, где собеседники редко находят точки соприкосновения. В ходе беседы Кожинов, говоря о личности и творчестве писателя, порой становится его адвокатом, «ограждает» Солженицына от критики В. Кожемяко, а ряд противоречий, ошибок просто оправдывает. Это относится, например, к достойной лучшего применения упорной неизменности писателя в «вопросе о плагиате» Шолохова. Кожинов в какой-то степени оправдывает отсутствие раскаяния у писателя феноменом беспамятства, видит в этом «такую охватившую человека сильную страсть, что он сам не помнит своих прежних слов». Но мы-то помним, что Солженицын и после 1999 года, когда авторские черновики «Тихого Дона» были публично представлены и опубликованы, опять «забылся»: не опроверг свои нелепые обвинения, красноречиво промолчал…

Подобное беспамятство, по мнению Кожинова, «заставило» писателя забыть о своей поддержке расстрела Верховного Совета в 1993 году и в конце 1990-х позволило оценивать эти события уже не столь однозначно.

На реплики Кожемяко о спорности оправдания серьезных ошибок Солженицына страстностью натуры и о чрезмерном рационализме писателя Кожинов выдвигает ещё менее аргументированный тезис: «Большой человек – и противоречия большие».

Главное достоинство Солженицына после его возвращения в Россию, по мнению Кожинова, заключено в способности писателя «более или менее объективно взглянуть на происходящее у нас с 1991 года», в факте неприятия многих деяний российской власти последнего десятилетия ХХ века.

Такое сложное отношение к личности и творчеству Солженицына, с одной стороны, показывает, что Кожинов прощает, «отпускает грехи» писателю, безоговорочно признавая его заслуги, а, с другой стороны, свидетельствует о трудно объяснимом нежелании ученого обострять критическую мысль и стремлении уклониться  от прямой оценки большого, но во многом чуждого ему явления.

Кожинов не был прямым противником А. Солженицына, как фронтовики В. Бушин и М. Лобанов, а также переживший войну ребенком В. Кожемяко, но он и не писал гимнов писателю-антисоветчику, как более молодые Л. Сараскина и В. Бондаренко. Кожинов обнаруживает разное, противоречивое в сложной фигуре Солженицына.

Сопоставляя мнения Виктора Кожемяко и Вадима Кожинова об А. Солженицыне, видишь, что собеседники выступают почти оппонентами. Кожемяко отмечает лишь негативные стороны личности Солженицына, говорит только о его ошибках и грехах. Кожинов, указывая на негативные черты автора «Архипелага ГУЛАГ», упоминает и о заслугах писателя.

Думается, в этом и проявляется особенность Вадима Кожинова как ученого, критика, мыслителя: он не хотел «вести огонь по своим», а стремился сплотить, соединить все патриотические силы для борьбы за Россию.

***

Итак, Вадим Валерианович Кожинов и в работе 1994 года, и в последующих своих размышлениях об А. Солженицыне не даёт чёткой оценки художественным произведениям Солженицына. Хотя это и не означает полного приятия всего, написанного Солженицыным.

Достаточно верную, глубокую и аргументированную оценку малой прозы Солженицына 1960-х – 1970-х годов в сравнении с прозой В. Лихоносова примерно того же периода дал талантливый современный исследователь Д. Ковальчук в статье «Любовь и любование» (День литературы. – 2009. - №5.). Критик, опираясь на традиции кожиновского подхода к изучению литературы, находит много общего в тематике произведений двух авторов. Но вот подходы к изображению действительности у каждого свои. Если у В. Лихоносова (в рассказах «Марея», романе «Наш маленький Париж», в повести «На долгую память» и других произведениях) источник вдохновения «в памяти о предках, в уважении к их вере и их могилам, в преданности родной земле, родной истории. В любви ко всему, что окружает, наконец». То в произведениях Солженицына (рассказы «Матрёнин двор», «Пасхальный крестный ход», крохотки «Позор», «На родине Есенина») Д. Ковальчук обнаруживает «сплошное любование собой» и неприязненное отношение к русскому народу, России. 

Замечательное наблюдение над творчеством В. Кожинова сделал в 2011 году иерей Александр Шумский. В статье «Великий шестидесятник», посвященной русскому мыслителю второй половины ХХ века, он отмечал: «Книги Вадима Кожинова – это мощнейший контрудар по солженицынско-шестидесятнической идеологии, по диссидентскому нигилистическому взгляду на русскую и советскую историю».

Думаю, что священник в своем резком суждении скорее прав, чем неправ. Ведь именно Кожинов «вернул в общественное русское сознание идею целостности и неразрывности отечественной истории». Кожинов показал неразрывность русской истории и достаточно глубокую преемственность между Россией царской и советской. В то же время, для Солженицына нет «зверя» страшнее, чем «Советский Союз», нет эпохи ужаснее, чем советская.