Небо на всех одно

Очерк

(печатается в сокращении)

От автора

В израильской газете “Наша страна” я прочел заметку ветерана Второй мировой и израильских войн Аркадия Тимора о летчике Корданском, героически погибшем в 1943 г. при налете на румынский порт Констанцу.

“Подвиг Гастелло повторил летчик-еврей Шика Абрамович Корданский. 28 сентября во время дневного полета он точно вывел свою эскадрилью к порту Констанца, где находились несколько немецких военных кораблей. Два из них удалось потопить. Но тогда по самолету Шики был открыт массированный зенитный огонь, и самолет вспыхнул.

Шика Корданский направил свой горящий самолет с оставшимися бомбами на палубу немецкого корабля.

Почти через 47 лет – 4 октября 1990 года – Шике Абрамовичу Корданскому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Его вдове и дочери были вручены грамота Героя и Золотая звезда.”

Эта заметка напомнила мне о моем очерке “Небо на всех одно” – о Герое Советского Союза штурмане Алексее Клюшкине, участнике легендарного дневного налета 28 сентября 1943 года на Констанцу.

Ныне, перечитывая заметку Аркадия Тимора, я вновь воочию вижу события тех страшных дней войны, вижу их глазами штурмана Алексея Клюшкина, идущего в тот смертельный бой крылом к крылу с Шикой Корданским, своим сокурсником-однокашником по Ейской военной школе морских летчиков.

1.

Задание было неожиданное, как впрочем, и многое на войне.

Крым пылал в солнечном огне. Жара в районе Геленджика-Новороссийска стояла несносная.

– Невмоготу, – приговаривал Саша Рыхлов, выливая на оголенное свое мускулистое тело очередное ведро холодной воды. – А чего ты, Леша, водичкой не побалуешься?

– Вода не водка, много не выпьешь, – отшутился Клюшкин.

– А ты ее не вовнутрь, ты ее снаружи пользуй.

– Не к чему, от солнца все равно не спасешься. Привыкать к нему надо.

– И привык? Поделись опытом.

– Некогда. Гляди, вестовой.

Солдат подбежал к летчикам, козырнул.

– Комдив требует – в штаб.

Рыхлов набросил гимнастерку, жестко опоясался ремнем, завел все складки за спину.

− Ну как, хорош? – шутливо поинтересовался у друга.

− Хорош, хорош. Девкам на угощенье сгодишься.

И погнав перед собой пустую консервную банку, они двинулись по широкому аэродромному полю. Банка, описав в воздухе полукруг, плюхнулась в воронку от снаряда, выбив над ней фонтанчик стоялой воды.

В штабном блиндаже собрались асы торпедного удара с воздуха, лучшие летчики 36-го авиационного полка. Дело для них намечалось не то что серьезное − небывалое! Как поговаривали, операцию заказали на самом верху. В отместку за злокозненные утверждения Геббельса о том, что русские летчики деморализованы, морально и физически, нагрузки дальних перелетов не способны выдержать, да и самолетов, пригодных для этого, у них нет, и они отсиживаются на аэродромах, не высовывая нос в небо.

Склонившись над картой, летчики уточняли маршрут. Боевое задание было кратко и исчерпывающе ясно, будто его продиктовал сам товарищ Сталин − Верховный Главнокомандующий: среди бела дня, в ясную безоблачную погоду пересечь Черное море, выйти на Констанцу и обрушить торпедный и бомбовый удар на порт, корабли, стоящие у причалов, уничтожить запасы горючего.

− А прикрытие? − спросил Шика Корданский.

− Прикрытия истребителей не будет, − откашлявшись в совок ладони, ответил командир дивизии. − Наше оружие − внезапность и точный расчет. Геринг говорил, что съест собственную шляпу, если мы будем бомбить Берлин. Берлин мы бомбили. А шляпу он съел? То-то! Другой их врун по части пропаганды Геббельс твердит, что мы не способны совершать дальние перелеты. Вот нам и предоставлена командованием возможность провести дальний перелет, чтобы Геббельс заткнулся и подавился шляпой Геринга. Затолкаем ему эту шляпу в глотку, а? Как думаете?

“Затолкаем...”, – нестройно откликнулись летчики.

− Тогда слушай приказ!..

Они расходились по машинам, оживленно переговаривались, еще раз уточняли маршрут.

Сидя на парашюте у шасси, Клюшкин составлял штурманскую справку. Рядом с ним лежали планшет и карта. Вокруг уселись Миша Дюков, Шика Корданский со своими штурманами и Саша Рыхлов.

Еще раз учтены точки боевого развертывания, момент сброса торпеды. Констанца была перед ними, как на фотографии. Данные о вражеских судах, расположении цистерн с горючим были предоставлены 30-м разведполком.

− Ну, кажется, все, −подытожил Рыхлов.

И, будто дожидаясь этой завершающей фразы, вдали показался вестовой.

− На митинг! На митинг! − созывал он всех.

Полковник Токарев, открывая митинг, посвященный предстоящему рейду, будто выполнял поручение Генштаба. Он держался излишне официально, время от времени поглядывал на незнакомого офицера из штаба армии, который будто штырь проглотил, фиксируя в уме каждое его слово.

− Такого в истории авиации еще не было!!! − расставлял восклицательные знаки полковник Токарев. - Первыми это делают советские летчики!!! Черноморцы!!! Вы!!!

А они стояли перед строем - шесть экипажей, лучшие среди лучших, стояли и думали, что им очень хочется жить, им хочется вернуться назад. И дарить свои фотокарточки девчонкам из батальона аэродромного обслуживания, а не красоваться в траурной окантовке на страницах фронтовых газет. Им очень хотелось жить, хотелось вернуться, снова встать в этот строй и, равняясь направо, ждать выноса знамени.

И прощаясь, ребята жали им руки.

− До побачення!..

− До встречи!...

− Будь здоров, и не кашляй!..

− Зай гизунд!..

Техник-лейтенант рыхловского “Бостона”-торпедоносца Блударев протянул Клюшкину свою каску.

− Пригодится, − сказал он, − в небе-то. От осколков в самый раз. Ты там повнимательнее обзор веди.

− Не волнуйся, зевать не буду.

Самолеты готовы к вылету. И вот она, команда:

− От винтов!

− Есть от винтов!

Гортанная медь духового оркестра провожала летчиков в полет. Только она, взамен истребителей, дана была им в сопровождение над Черным морем.

2.

“Шестьдесят человек спас, а выдает это как какой-то заурядный эпизод − точь-в-точь как Шика Корданский. Тот тоже вытащил ребят с того света − весь свой экипаж. Сам ранен, в самолете две сотни пробоин, и ничего − дотянул до аэродрома, - подумалось Клюшкину. Невзначай вспомнив об однокашнике, с кем вместе учился в Ейской военной школе морских летчиков и впоследствии попал в 36-й авиационный полк, он посмотрел вперед - туда, где в авангарде шел его самолет.

Еврейское имя Шика некогда было для курсанта Леши Клюшкина в новинку, и он называл Корданского на свой лад Шуриком. Потом, правда, приноровился и к необычному имени. Так привыкают к прозвищам и всякого рода кличкам. “Гвоздь” − можно? “Лихач” − можно? Почему “Шика” −нельзя? Даже смешно порой получается, если сморозить по адресу какой-нибудь его возлюбленной: “Живет себе с Шиком. Шикарно живет. Шикует!”

В небе воспоминания-размышления наплывают автоматически, ибо время тянется медленно: это утомляет, клонит ко сну - если не занять мозг какими-то, оживляющими сознание, возбуждающими мыслями, то случаем зазеваешься и проглядишь противника.

Делать было абсолютно нечего. На море нет приметных ориентиров, не с чем сверять карту. Определяться в воздухе не к чему. Этим занимается штурман ведущего торпедоносца. Готовиться к выходу на цель еще рано. Но на всякий случай Клюшкин вынул из планшета схему порта, внимательно посмотрел на нее, затем закрыл глаза. Перед ним возникли широкий волнорез, два мола, причалы на внутреннем рейде, вражеские корабли.

Погода ухудшалась. Появились седые клубы облаков. Эскадрилья снизилась. Ритмичный гул моторов нагонял сон. Веки едва не слипались. Казалось бы, закрой глаза - и тотчас уснешь. Но не тут-то было. Клюшкин отлично знал, насколько обманчиво это состояние. Просто один перед выходом в бой чрезвычайно возбужден, другой якобы совершенно спокоен. Понятно, внешняя безмятежность сразу не дается. Во время первого боевого вылета было далеко не так.

...Керчь защищалась из последних сил. Войска отходили. Город предстояло отдать. Минеры спешно взрывали бункеры укрепрайона.. Но не успевали. На помощь вызвали авиацию.

Приказ: уничтожить с воздуха крупный склад с боеприпасами, чтобы не достался врагу.

Три бомбардировщика уходят в небо. На борту каждого по две “пятисотки”. Выход на цель. Серия бомб ушла к земле. Сполохи разрывов.

Есть попадание.

Но результаты налета не удалось зафиксировать на пленку, а без фотографий − никто не поверит, что цель поражена.

Воентехники с удивлением разлядывали машину Клюшкина, штурмана звена: 882 пробоины и никто из экипажа не ранен. Лишь осколком пробит противогаз стрелка-радиста Пети Конкина. Остальные самолеты, такие же отечественные тихоходы, называемые между собой “воздушными гробами”, не дотянули до своего аэродрома. Покалеченные зенитным огнем противника, сели на запасных.

Война имеет свою арифметику: она складывалась у старшего лейтенанта Клюшкина из более ста боевых вылетов, четырех потопленных транспортов, шести уничтоженных барж, трех сбитых самолетов, множества бомбовых ударов по вражеским аэродромам и различным коммуникациям. И вот теперь - путь на Констанцу. По расчетам, ей надлежало появиться на горизонте. Сонливость испарилась. Ларингофон донес голос радиста:

- Самолет справа!

Это был “гамбург” с его неуклюжими ногами-поплавками. Он шел в лоб, затем развернулся вправо, пытаясь с виража зайти в хвост эскадрильи. Только “гамбург” вышел из виража, как Афанасий Фокин, идущий впереди, развернул группу и повел ее на форсированной скорости в противоположную от Констанцы сторону.

“Хитер Афанасий, вздумал обдурить немца”− усмехнулся Клюшкин. - Как это он говорил насчет географии? Мол, лучше стал разбираться в этой науке за войну. На вторую страну идет как-никак! В сорок первом бомбил Берлин, чтобы Геринг слопал свою шляпу. Теперь долбанет по Констанце, чтобы той же шляпой заткнуть глотку Геббельсу.

Фокин вновь развернул группу. Было ясно, что хитрость его не удалась, немец не введен в заблуждение и дал знать своим о приближении эскадрильи торпедоносцев. На внезапность уже нельзя было уповать.

3.

Духовой оркестр бесновался в мозгу − Клюшкин пришел в себя, когда его выносили из приземлившегося самолета.

− Потерпи, все будет в порядке, − услышал он голос Рыхлова.

− Спасибо, Саша, что домой привез, − вытолкнул из себя с трудом и опять “поплыл” в беспамятство. А в нем, в небытие этом, тяжело плескалась мелодия марша. Этим маршем провожали в полет их - шесть лучших экипажей Черноморского флота. Этой мелодией их и встречали. Их... Вернувшихся... Но небо неохотно отпускает назад на землю тех, кто поднялся высоко над ней. Три самолета из шести небо не отпустило... Три экипажа, девять человек, и все не чужие - полковник Бидзинишвили, Шика Корданский...

На аэродроме Клюшкину оказали первую медицинскую помощь. Но ранения были очень серьезны: эрликоновский снаряд, пройдясь по каске, выбил левый глаз. В правый попал осколок. Второй снаряд изуродовал левую руку, изрешетил осколками грудь.

Потребовалось срочное вмешательство специалиста-глазника. В Геленджике ограничились перевязками.

− Везите его в Сочи, - сказал хирург Левин, − к профессору Сабурову. Это ученик самого Филатова, большой мастер.

Санитарный самолет подкатил к госпиталю. За штурвал сел Володя Рукавицын, один из немногих, кто без ранений вернулся из рейда на Констанцу. Опытный летчик легко поднял машину. Клюшкин не почувствовал взлета. Он лежал на носилках, с черной повязкой на глазах, и старался думать о чем-то постороннем.

Однажды доктор сказал:

− Ну-с, Алексей, сегодня будем видеть.

− Боюсь, − выдохнул Клюшкин.

Его повели непонятно длинными коридорами. А может, они не были настолько длинные, просто казалось так из-за волнения. Он шел, опираясь на руку врача. И сердце надрывно стучало, как моторы, отрывающие самолет от земли. В памяти почему-то всплыл эпизод из довоенного фильма “Истребители”. Летчику, потерявшему зрение, снимали повязки. Клюшкин тогда недоумевал: отчего тот боялся открыть глаза. А сейчас словно сам перенесся на экран: его усадили в кресло, сняли повязки, а он... он...

− Открывайте глаза! − послышался повелительный голос Сабурова.

А он? Он мямлит:

− Доктор, я буду видеть?

− Открывайте глаза! Я вам сказал, старший лейтенант!

− Какие глаза? Один выбит. Второй... У меня в живых только один и остался...

− Разговорчики!

И вдруг, будто бросаясь в пике, из которого уже не выйти, Клюшкин резко вздернул веки. И блестящие пуговицы сабуровского мундира засверкали перед ним, слепя, как трассирующие пули в ночи.

− Вижу!

− Что именно?

− Пуговицы, китель ваш...

− Какого он цвета?

− Белого.

− Еще что видите?

− Небо вижу за окном. Ваше лицо. Доктор, я вижу!

− Ну и молодцом, старшой. Теперь дайте глазам отдохнуть, и сами не переутомляйтесь.

Опять повязки. Опять переход в палату. А там его уже ждал Рукавицын, прилетевший сообщить, что полк перебазируется на другой аэродром.

− Поправляйся скорей, − обрадованно говорил он, услышав, что к другу вернулось зрение. − И возвращайся. Все тебя ждут. И Саша Рыхлов, и Жора Блударев, и Леня Зимницкий, и Афанасий Фомин и Коля Поярков − все... все, кто покуда жив и здоров. А мы перелетаем в Скадовск, так что не скоро увидимся. Но пиши... пиши...

4.

Снег плотно лежал на госпитальной крыше, пролысинами покрывал траву.

Старший лейтенант Клюшкин уже числился среди выздоравливающих. То и дело он тренировал левую руку, изуродованную осколком. Пальцы повиновались с трудом. Но Алексей заставлял их сгибаться. Для этого изобрел хитрый прием: он рассыпал горох по столу, затем по горошине собирал его в коробку от папирос. Наполнял ее, и давай все сначала.

…Клюшкин оглянулся на окно своей палаты. “Что-то стряслось! − екнуло под ложечкой, когда он увидел, что в комнату набилось народу −не продохнуть. − Неужто Валера Бершадский? Нет, не тот он человек, чтобы руки на себя накладывать!”

Клюшкин поспешил в палату.

− Что случилось? − спросил, видя, что с Бершадским все в полном порядке. Лежит себе на кровати, лыбится, будто даровым стаканом вина угостился.

− Газеты читать надо, Леша! − многозначительно сказал Валера. − Полезно для пищеварения. А иногда − и прибавка уму.

На столе рядом с рассыпанным горохом лежала армейская газета. Машинально начав перекладывать горошины в коробку, Клюшкин разглядывал первую полосу. Крупным шрифтом было напечатано.

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали “Золотая Звезда” летчику старшему лейтенанту Клюшкину Алексею Степановичу.

5.

Поезд ритмично подрагивал. Придорожные столбы стремительно проносились мимо окон. Клюшкин возвращался в полк. Он стоял в тамбуре вагона, мерно попыхивал папиросой.

− Закурить не дадите? − обратился к нему пожилой офицер, из штабистов.

− Пожалуйста.

Зацепившись о выдернутую из кармана пачку “Беломор-канала”, на пол упала почернелая на сгибах бумажка. Клюшки нагнулся, поднял ее. Это была, невесть как попавшая в карман давняя справка о количестве его боевых вылетов до мая 1942 года.

СПРАВКА

Дана штурману звена 2 АЭ 5ГАП (второй авиационной эскадрильи пятого гвардейского авиационного полка) старшему лейтенанту Клюшкину Алексею Степановичу в том, что он имеет боевых успешных вылетов в 5-м гвардейском АП с 23. 06. 1941 г. по 13. 05. 1942 - 35, из них ночью −18. На нефтепромыслы Румынии “Плоешти” совершил 13 боевых вылетов, на Констанцу − 2, на Черноводский мост − 1, на постановку мин в районе Сулина − 3. Дневных бомбардировок по судам противника в районе Сулина − 2.

Нач. штаба 2 АЭ 5ГАП

капитан Грызлов

С такими незамысловатыми справками прибывали на одну из засекреченных станций, где формировался 36-й авиационный полк, сразу прозванный отборным, летчики со всей страны. Им предстояло осваивать американский двухмоторный бомбардировщик “Бостон”.

Там, на этой засекреченной станции, вновь сошлись пути выпускников Ейской военной школы морских летчиков Алексея Клюшкина и Шики Корданского, там они обрели и новых боевых друзей Рыхлова, Рукавицына, Зимницкого, Фокина. Там они опять засели всей компанией за изучение матчасти и снова стали учиться взмывать в небо.

6.

После возвращения в полк Клюшкин получил новое назначение. Из-за инвалидности в штурманы он не годился. Но быть адъютантом эскадрильи мог вполне. Вот и дослуживал в этой должности, а затем поступил на Высшие офицерские курсы.

Потом судьба закинула его в Ригу, он демобилизовался и стал мастером производственного обучения в Рижском мореходном училище.

Мне помнится, как я бывал у него в мастерской, когда собирал материал для этого очерка. Помнится, о чем мы беседовали. Помнится, как мы прощались в парке у “мореходки”. Ему надо было домой, жена приболела. А мне в редакцию “Латвийского моряка”, дописывать статью в номер.

Это было в далеком 1970 году, зимней порой, когда и в Риге наметало сугробы.

Стоит закрыть глаза, и мне представляется, как он идет - удаляется от меня. Неторопливой походкой, чуть-чуть вразвалку. Ноги будто скованы унтами. И снег скрипит под его ногами.

Илл.: https://www.goodfon.ru/wallpaper/voyna-ostrov-amerikancy.html

17.07.2020