Проза

13.07.2024

Отчий дом

Татьяна Радионова

Была весна в самом ее прекрасном проявлении. Ласковое солнце уже распустило траву по округе, весело играло с листьями деревьев, подсвечивая их хрупкие полотна медовым светом. Нежная сирень украшала собой все сущее здесь: покосившиеся доски от старого забора, полуразрушенную постройку, заброшенный дом. Казалось, что не было ни единого места, к которому бы не прикоснулась ее зеленая длань. Но, пожалуй, самым потрясающим в этой картине было небо. Высокое синее-голубое небо с большими белоснежными облаками, которые неспешно плыли над землей, будто отмеряли ход времени.

Все вокруг дышало молодостью, самозабвенно отдавая свою красоту под счастливые переливы птичьих голосов. И только дом, объятый этим буйством новой жизни, дышал немощной ветхостью, смотрел пустыми глазницами из прошлого. Таким он предстал пред Ольгой, тот, с которым она так долго искала встречи и о ком годами лелеяла мечты. Она стояла перед домом, как перед чем-то великим, священным, не решаясь ни войти, ни уйти прочь. Скованная воспоминаниями, переполняющими ее счастьем и печалью. Казалось, что не было этих долгих лет, не было революции, голода, войны, а была лишь безликая пустота, в которой она существовала с тех пор, как покинула свой дом, свою малую родину.

Многое переменилось в станице, многое исчезло. Ольге было нелегко ступать по родной земле после долгой разлуки. Каждая пядь, каждый закуток улицы отзывались воспоминаниями, от которых перехватывало дыхание.

Набиравший силу ветер забавно лохматил тонкие прядки уже подернутых редкой сединой волос, подбрасывая их причудливыми завитками в воздух. Ольга спешно приглаживала и уводила волосы за уши. Периодичность этого действия придавала ей детскую непосредственность, будто она вновь превратилась в девчонку из тридцатисемилетней женщины. Наконец Ольга шагнула вперед, в травяную гладь, оставляя за собой примятую тропу первопроходца. С каждым шагом ее все больше захватывали воспоминания. Ольга видела девочку, которая играла возле колодца. Мгновение и громкий крик «эй!» приглушенным эхом уползал на дно. Было жутковато, но так заманчиво-интересно рассматривать лицо, с любопытством выглядывающее отражением на темной толще воды.

Вспомнилось маленькое ведерко, которое сладил специально для Оли «деда» Федор, маленький веничек, который он также сплел для внучки. Оля очень гордилась тем, что у нее, как и у взрослых, есть свои собственные хозяйские пожитки.

Дед Федор виделся маленькой Оле чудным, не похожим на других членов семьи: веселый, мастеровой, с вечными шутками-прибаутками, в которых проскальзывали словечки, за которые часто Ольгина мать Елена, или, как ласково называли ее в семье, Еля, строго окидывала уставшим взглядом отца, но ничего не говорила ему. Она же часто ходила за ним в корчму, и почти каждый раз уводила оттуда, оперши на себя, горланящего на распев частушки. Федор когда-то был собственником-крестьянином, то ли из Владимирской, то ли из Рязанской губернии при загадочных обстоятельствах попавшим на Кавказ. Но никто подлинно не знал, откуда корни Федора и кем он был на самом деле. Говорят, что в молодости он был очень красив, и Оля часто слышала в свой адрес: «Чернявая, вся в деда».

Бабку Прасковью Оля помнила плохо. Умерла она рано, когда внучке минуло четыре. В воспоминаниях Оля видела ее большую, в блеклом красном фартуке, с повязанной назад косынкой. Видела крупные руки, ловко мутузящие большой ком теста. Вместе с бабушкой не стало и Олиного отца. Так в один день они просто ушли и не вернулись. Куда ушли, зачем? С того ли дня начались дедовы запои? С того ли дня дед Федор так невзлюбил церковный люд? Оля не знала, да и в семье не принято было говорить на такие темы.

Как и бабушку, отца Оля помнила плохо, но его образ запечатлелся в памяти теплым чувством, иногда так сильно щемящим сердце. В ее голове часто всплывал мерный, будто маятник, размах кадила, окутанный легкой дымкой ладана. Виделась застывшая фигура русоволосого священника, чинно произносящего молитвы.

Волосы у отца были мягкими. Ощущение мягких папиных волос в своей ладони Оля запомнила навсегда, на всю жизнь. Это драгоценное воспоминание хранилось у нее глубоко-глубоко в сердце, приходя иногда во снах, когда она вновь видела отца, который берет ее на руки, сажает на колени и что-то говорит. Но ни слов, ни голоса, ни лица Оля не помнила. Может, из-за этого в сознании девочки его образ сливался воедино с прадедом Арсением, старым священником, мирно доживающим свой век. Он уже давно не служил, мало выходил на улицу, да и в церкви уже бывал редко, поскольку само хождение сделалось для него чрезвычайно сложным. Оле думалось, что это ее отец и есть, что и не умер он вовсе, а просто очень быстро постарел.

Оля любила бывать в «кели» у отца Арсения. Так домашние называли небольшую хату, в которой обитал убеленный сединами старец. Здесь всегда по церковному пахло ладаном, было спокойно и прохладно даже в летний зной. Два окна, что находились со стороны изголовья кровати, мама заботливо завешивала тонкими покрывалами, так как на окнах дедовой кельи не было ставень, а третье окно, возле которого стоял незатейливый столик на толстых ножках, укрывали лозы усатого винограда. И если Оле вдруг случалось забежать ранним утром к деду, то можно было увидеть, какие резные узоры рисовали тенью его большие листья. Еще Оля любила подолгу рассматривать иконы, забравшись на стул возле высокой кровати. Особенно волновало Олю изображение мытарства души после смерти. Ее взгляд пристально всматривался в мелкие надписи на иконе, в крылатые фигуры чертей и ангелов, спорящих меж собой за душу, как ей казалось, маленькой девочки. Ей так хотелось, чтобы обязательно победили ангелы, защитили душу Федоры от коварных страшных бесов, и каждый раз Оля переживала эту историю, вновь и вновь, обуянная страхом. И каждый раз радовалась победе добра над злом. Часто засматривалась она на образ Богоматери, написанный на небольшой доске, словно было в этой иконе больше других доброты и красоты. Богоматерь на руках держала младенца, а он своей детской любовью, всем естеством своим прильнул щекой к ее щеке. В этом благословенном объятии Ольга чувствовала безбрежную любовь и в то же время видела в их взгляде неотвратимость, неизбежность чего-то печального. Это изображение рождало столько чувств, что хотелось плакать. Многие сюжеты на иконах она уже угадывала, а о тех, которых не знала или забывала быстрым детским умом, спрашивала Арсения. И тогда старый священник заводил неторопливый рассказ. Говорил он всегда интересно, будто сам был очевидцем событий, им описываемых. А еще рассказывал о том, как жили люди в старину, о славном городе Бирюче, откуда Арсений был родом.

Иногда деда Арсения навещали внуки, тоже священники. В длинных черных подрясниках они неспешно шли от калитки к хате по этой самой дорожке, на которой вновь стояли истоптанные туфли той самой девочки, которая так любила наблюдать за этим. Оле казалось, что не идут они вовсе, а плывут и происходит что-то необычное, торжественное. Матушка всегда выходила из дома поприветствовать их, еле заметно склоняя голову в ожидании благословления, будто чего-то опасалась. Дед Федор, напротив, не любил их приездов и всячески избегал этих встреч.

В сознании маленькой девочки сталкивались два мира: живой, бойкий, кипучий мир деда Федора и спокойный, строгий мир деда Арсения с запахом ладана, молитвенным пением, неспешностью. Кажется, что и цвет у каждого из них был свой. У деда Федора – красно-оранжевый, жаркий, а у церковных – иссиня-зеленый, умиротворенный. И эти два мира рождали в Ольге что-то свое, особенное. И оба были любимы, и оба чем-то страшили ее.

Ольга с грустью смотрела на руины повалившейся хаты, некогда бывшими той самой «келей», ее истоком жизни, так бесцеремонно разрушенным временем.

Вспомнился тот день, когда последний раз она пришла к старцу. Дед Арсений лежал, тяжело вдыхая воздух и Оля почувствовала что-то недоброе. Она стояла молча рядом с его кроватью. Показалось, что он ее совсем не замечает, но Арсений, тяжело поднимая иссушенную временем руку, указал на ту самую икону Божией Матери. Выталкивая из себя еле слышимые звуки, произнес: «Возьми». Оля мигом влезла на кровать и сняла со стены заветный образ. «Пусть будет у тебя», – голос его был слабым, мгновениями совсем не слышим. Веки Арсения закрывались, казалось, что он очень устал и засыпает. Девочка стояла, не шелохнувшись, прижавши к себе икону, и не ведала, что происходит. Ей было страшно. Вдруг Оля рывком подалась к нему, тормоша за плечо, пыталась разбудить: «Деда! Деда!»

– Арсений! Арсений! Где теперь могила твоя?

От воспоминаний по щекам текли слезы. Было больно от несправедливости, от беззащитности перед судьбой и временем. И все же ей так хотелось попасть в дом, чудом сохранившийся за эти годы. Будто само его существование говорило, что не так просто сломить его, уничтожить. Ольга ступила на сильно покренившееся деревянное крыльцо, старые доски отзывались стонущим скрипом. Охваченная волнением и любопытством, она осторожно шагнула в проем зияющей сумрачной пустоты, которую кое-где оживляли лучи веселого солнца, падающего в пустые окна.

Вспомнилась ночь со сладким запахом липового цвета, по-летнему теплый свежий воздух, как любила тайком выскользнуть из дома ночью, когда не спится и долго сидеть на порожках, обхватив колени руками, смотреть на небо. Луна светится острым серпом, а звезд больших несчетное множество. И так хорошо, и так просторно душе. Поют свою полуночную песнь сверчки и редко где-то далеко подаст голос собака.

Вспомнилась и та ночь, с которой начались ее мытарства, тот внезапный, спешный визит отца Андрея, который торопил с немедленным отъездом.  Мама, сонная и перепуганная. Спокойный и угрюмый дед Федор. Он будто ждал этого часа и сказал о. Андрею: «Никуда я не поеду. Это Ельке с Олей уезжать надо, а мне ничего не будет».

– Как же Нила с Аней – воскликнула мама. – Что с ними-то будет?

Две сестры были намного старше Оли. Они совсем недавно вышли замуж и жили недалеко, на хуторке, что был окраиной станицы.

– Не нужно, Еля. Уходите сейчас! Бог управит, – решительным голосом возразил о. Андрей.

Мама в бессилии заплакала, так, рыдая, пошла собирать узлы. Оля почувствовала, как в эту минуту мама превратилась в ребенка, которого несправедливо наказали, и он горько-горько заплакал. Наверное, это осознание запечатлелось на лице девятилетней девочки уродливой гримасой, смешавшись с животным первородным страхом неизвестности. Видя Олин испуг о. Андрей будто переменившись в настроении, подошел к ней и по-отцовски глядя в глаза, как бы весело произнес: «Ну ты чего? Всё будет хорошо!»

Ей очень хотелось поверить в это, хотя глубоко в сердце Оля знала, что это не правда.

Ольга и сама точно так же потом говорила своим детям, когда хотела подбодрить их, стараясь спрятать в улыбке грядущее горе.

– Ну, беги, собирайся, помогай маме, – сказал о. Андрей, стараясь держать хорошее настроение.

Но Оля отчего-то первым делом решила спрятать подаренную икону. Ей подумалось, что икону обязательно кто-нибудь отнимет, заберет себе. Она завернула образ в платок и спрятала в полу, где был ее тайник. Здесь Оля хранила любимые игрушки: стеклянный граненый флакончик с выдутыми на нем цветами ландыша, пестрые перья, что находила в поле, сплетенные мамой куколки из талаша.  Дощечка так славно укладывалась на место, что на первый взгляд нельзя было отличить ее от остальных.

Расставаться не хотелось. Все естество противилось отъезду. На прощание дед Федор подарил Оле маленькую деревянную птичку в память о нем. Крепко взял за плечи внучку:

 – Ну, бывай! Наверное, не свидимся более. – Не выдержав слез, рывком прижал к себе.

В памяти так и остался запах табака, который пропитал колючий дедов свитер. Где-то эта птичка потерялась, заигралась другими детьми, упорхнула в дивный край или сгинула в веренице лихолетий. Ни деда Федора, ни сестер, ни дядю Андрея Ольга больше не увидела и даже не знала, что стало с ними и где они сейчас.

Как во сне помнит дорогу, подводы, вагоны, причитания, холодный край и опять переезды. В голод не стало мамы, первого мужа и двоих детей, да и сама Ольга чуть не погибла. Изнеможденная, уже не шла, а ползла до ближайшего колхозного отделения, где ее смогли накормить добрые люди. Выходили, приютили. Что делать? Нужно было жить дальше... Второй муж погиб на войне. Казалось, что горю нет конца и края, но победа подарила Ольге надежду и возможность приехать на родину.

Теперь, оглядываясь назад, не верилось, что все это было с ней, а не в давно прочитанном рассказе.

От прежних хозяев в доме почти ничего не осталось: пара котелков, большая лавка да обрывки каких-то газет. В одной из комнат сильно провис потолок. Часть стены была выворочена словно каким-то ударом. Как раз на том месте, где был Олин тайник, лежала груда глины, но все же Ольга решила проверить: вдруг икона еще там. Она стала перекладывать грубые комья, пока не расчистила пол. Долго на ощупь искала то самое место, успев поругать себя за наивность мысли и одна доска все же неуверенно покачнулась под нажатием пальцев. Ольга попыталась сдвинуть ее с места, но тщетно, половица держалась крепко. Тогда Ольга стала искать, чем можно было бы поддеть ее. Возле печи нашла кочергу. Наконец дощечка не выдержала натиска и отскочила. Став на колени, Ольга почувствовала, как волнение жаром прилило к лицу. Она аккуратно просунула руку под пол. Вначале пальцы обнаружили какой-то небольшой незнакомый предмет: «Откуда он мог здесь взяться?» Особо не рассматривая, Ольга отложила его в сторону и вновь просунула руку в узкое отверстие. Под слоем пыли ощутилась ткань: «Неужели правда? Неужели двадцать восемь лет она была здесь!» Не веря в происходящее, она бережно развернула ветошь и увидела знакомый образ. Неизреченная радость встречи с чем-то родным, близким, единственным, что осталось от прошлых лет, охватила Ольгу. Будто вдвоем они пережили все невзгоды и остались одни друг у друга. Тут же кольнула мысль: «Тот, кто положил этот предмет, специально забил доску и схоронил тайник». Она стала рассматривать бирюльку. В загрязненном временем силуэте узнала знакомую ей фигурку птички, такую, что подарил ей дед Федор при расставании.

– Значит, вот как оно! Значит, вот кто сохранил.

Разные думы и чувства одолевали Ольгу. Бережно положив игрушку в карман платья, она еще раз окинула взглядом комнату и вдруг поняла, что все эти годы жила в страхе, но теперь ей не хотелось бояться, словно с души спали оковы. Она почувствовала, как силы наполняют ее тело, как внутри ощутимо возрастает жгучие чувство жажды жизни.

 Разыгравшийся ветер тревожил природный покой. Раскачивал зеленые ветви сирени, возмущал травяную гладь. Ольга крепко прижала икону, посмотрела на прекрасные лебеди-облака, и подумала, что в жизни отныне будет только хорошее, ведь теперь она здесь, на родной земле.

Илл.: Михаил Бровкин

13.07.2024