Виктор Озерский

15. «БЕЗУМСТВУ ХРАБРЫХ…»

Тридцатого апреля рано утром приехал из Макеевки Иван Карпович, и родители срочно засобирались, чтобы отправиться с ним на похороны его матери. Владика было решено с собой не брать. Людмила Васильевна, аккуратно растормошив, усадила ещё не проснувшегося сына на диван, где он спал, и сделала важные наставления.

– Ты всё понял?

– Мм-угу, – ответил Владик, с усилием раздирая ладонями слипавшиеся глаза.

– А ну, повтори!

– Три рубля лежат а-апха (мальчик протяжно зевнул) на буфете, – после чего сладко потянулся и уже осмысленно доложил. – Надо вернуть два рубля на место, а на рубль купить хлеб, молоко, двести граммов колбасы и дальше – что захочу.

К дивану подошёл дедушка.

– Ну, здравствуй, внучек! Вырос ты как – не узнать, прям! – сказал он, протягивая большой ржаной пряник (такие только в привокзальных буфетах продавали – сладкие, медовые); сел рядом и обнял мальчика за плечи.

Владик видел дедушку всего один раз, когда ещё в школу не ходил, и всегда представлял его высоким, худым, с помятым, как печёное яблоко, лицом. Теперь он стал почему-то меньше ростом, да и морщин прибавилось. В придачу ко всему, странно подкашливал, будто дремлющий, скоро собирающийся наружу вулкан у него прятался в груди. Правда, улыбка оставалась, как и прежде, робкая, добрая, виноватая какая-то, словно дедушка силился и не мог попросить за что-то прощения.

– Вон, на стуле висят брюки, и белую рубашку тебе погладила. Завтра на парад наденешь, – продолжала между тем инструктировать Людмила Васильевна. – Флаг стоит в углу за буфетом. Я его тоже погладила. Весь пожмаканный был. Как ты умудрился так помять?

В комнату торопливым шагом вошёл отец. В спешке начал переодеваться, попутно разговаривая:

– Люда! Ты готова? На автобус опаздываем… Следующий рейс аж через пять часов… Куда мои туфли засунула?

– Под раковиной – на газетке подсыхают.

– Ага, нашёл… Владик, я кур покормил, свежей воды налил. После обеда травы им нарвёшь, а завтра сам управишься. Яйца не забывай снимать. Смотри, ты у нас уже взрослый – за хозяина остаёшься.

– Ну, всё, сыночка, на обед суп подогреешь, курятина там есть. На ужин яичницу сжаришь или картошку в мундирах сделаешь, хорошо?

Они уехали. День был воскресный. Вряд ли кто из пацанов мог так рано выйти гулять, а ему после вынужденного пробуждения досматривать утренние сны расхотелось, и Владик взялся дочитывать книжку.

Правда, прежде он внимательно рассмотрел картинку – копию чертежа «Мёртвой петли», сделанного самим Нестеровым.

Вот самолёт находится на высоте тысячи метров. Выключается мотор, и он стрелой летит вниз. Через 300-400 метров пытается снова взмыть вверх – включает мотор и делает вертикальный круг. Описав последнюю дугу, спиралью опускается к земле.

«Его «Ньюпор», – прочитал Владик, – вышел на прямую.

– Вот так! Надо начинать!..

И вдруг лётчик почувствовал, что выключить мотор и ринуться вниз не так-то легко. Рука отказывалась сделать это простое и лёгкое движение.

– Инстинктивная боязнь опасности! – сказал Нестеров вслух и решительно взял ручку на себя.

Мотор смолк. Аэроплан устремился носом к земле. Воздух засвистел в тросах крыльев. Этот зловещий свист всё нарастал и переходил в визг.

Визг стал оглушительным, от быстрого падения кровь прилила к лицу, зашумело в ушах. Всем телом Нестеров ощущал, как вибрирует от страшной перегрузки аэроплан…

Когда над полем пронёсся чей-то испуганный крик: «Падает! Смотрите – он падает!», – сотни глаз устремились на аэроплан Нестерова.

Сразу же смолкли разговоры, смех – всё, что за минуту до этого оживляло Сырецкое поле.

Несколько женщин истерично вопили:

– Падает! Падает!..

Серебряный крестик аэроплана почти по вертикали мчался носом к земле.

– Что он делает, безумец?..

– Сейчас рассыплется его «Ньюпор», конец, – сказал кто-то из лётчиков, наблюдавших с перекошенными лицами за стремительным падением аэроплана.

На высоте около 600 метров «Ньюпор» вдруг выровнялся, загудел мотор.

– Ну, слава богу, выровнял!..

Весь аэродром вздохнул с облегчением, и снова с напряжённым вниманием люди стали следить за нестеровским аэропланом.

– Да, но что он теперь делает, смотрите, смотрите! Он пошёл свечкой вверх!

– Это какой-то сумасшедший!

– Он уже повис вниз головой!

– О, ужас!

– Боже мой!

– Погиб!

Кто-то из лётчиков, внимательно следивших за всеми движениями нестеровского «Ньюпора», сказал своему соседу:

– А знаешь, аэроплан ведь не падает, он летит! Даже в положении кверху колёсами…

– Смотрите, как он вывернул в планирование!

– Вот он уже планирует! Идёт на посадку!

– Ура! Ура! – закричали лётчики и мотористы, когда аэроплан легко коснулся земли.

– Ура! – подхватила публика.

Все бросились к «Ньюпору», уже замедлявшему свой бег.

Нестеров не успел спрыгнуть на землю, десятки рук подхватили его и понесли. Со всех сторон он видел дружеские взволнованные лица, взлетающие в воздух шляпы, картузы, солдатские бескозырки. Совсем рядом ему улыбалось бледное от волнения лицо Васи Найдёнова»…

А потом был ещё подвиг… Маленький «Моран» Нестерова, как сокол, ударом сверху обрушился на «Альбатроса». Огромный австрийский аэроплан медленно накренился набок и стал падать, как подбитая птица, но и наш «Моран» камнем понёсся к земле…

Последние страницы Владик читал с мокрыми глазами – не сдержался. Предательски защипало в носу, когда он вслед за Василием Найдёновым повторил вслух: « Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером!..».

Закрыв книгу, Владик первым делом решил навестить Ткачёва.

На стук в дверь никто не открывал. В это время со второго этажа стала спускаться пожилая женщина, которая с сердитым голосом набросилась на него:

– Что ты тут шастаешь?

– Я к дедушке Славе…

– Нету его – в больнице лежит. Шуруй отседова! Шуруй! Шуруй!

Владик уже закрывал за собой калитку, а она, выскочив вслед за ним на крыльцо, продолжала злиться:

– Ходят тут всякие, а после них чайники с печек пропадают – ищи-свищи!

На воротах под прорезью для почтового ящика висела табличка, на которую раньше Владик не обращал внимания: «Осторожно! Во дворе злая собака». В прошлый раз с дедушкой Славой, да и сегодня он входил без опаски, но сейчас, прочитав, подумал: «И впрямь, злая», – и улыбнулся.

Город уже подготовился к празднику. Центр горел кумачами: на столбах и зданиях развевались флаги, улицы по ходу первомайских колонн украсили перетяжками с призывами: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ!», «ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН – СОЕДИНЯЙТЕСЬ!», «СЛАВА ТРУДУ!», «МИРУ – МИР!». Витрины магазинов зазывали покупателей разноцветными тканями, модельной обувью, манекенами в модных костюмах и платьях, разнообразной посудой, пирамидами консервных банок со скумбрией, килькой и морской капустой. Даже раскрашенный под настоящего здоровенный осётр из гипса вальяжно распластался на подоконнике в «Рыбном».

Но Владику ничего этого нужно не было, да и продуктовые магазины он проходил мимо. Ему хотелось чего-то такого… такого, что и сам не знал чего…

Мальчик он был впечатлительный. Часто случалось, что мозг не успевал среагировать на те или иные события, а Владик уже отчебучивал что-либо.

На этот раз ноги сами привели в магазин на Красной, между улицами Гоголя и Свердлова. Снаружи он казался крохотным, неказистым, слипшимся с рядом стоявшими другими зданиями, но в глубину, как кишка, протянулся почти до Красноармейской. Купить там можно было всякую всячину. Когда родители получали зарплату, мама обычно говорила: «Я пошла в «Длинный» – в очередях потолкаюсь».

В отделе игрушек Владик сначала «глаз положил» на шашку, почти настоящую, в ножнах… потом на самолётик… потом на мотоциклиста, у которого под сиденьем можно было ключиком подзакрутить пружинку, и тогда мотоцикл мог бы сам мчаться по полу. Потом… потом он увидел небольшую очередь за шарами и пристроился к ней.

– Тебе сколько штук, мальчик?

– Мне… на три рубля.

– Красных? Зелёных? Синих? Жёлтых?

– Всяких.

Продавщица отсчитала сто шаров.

После покупки Владик забежал домой, взял в кладовке суровые нитки, моток бельевой верёвки; «стащил» у отца с буфета пачку «Беломора» и помчался к Мишке на чердак проводить испытания.

Мишка за любую заваруху, – любила повторять его бабушка, – лишь бы побеситься дали.

От Владикиной затеи, действительно, можно было свалиться к бесам собачьим, но впереди ждала большая предварительная работа – надуть дымом шары, хотя Владик уже заранее представлял, как даст команду: «Рубить концы», – и самодельный воздушный корабль начнёт свой полёт над крышами домов.

Для начала Мишка деловито отрезал кусок шпагата, один конец привязал к середине, другой – к балке возле окна. Оставалось с двух сторон длинной верёвки прикрепить по пятьдесят шаров и посадить друга в импровизированные качели.

Первым закурил Владик. Попытался сразу вдохнуть в себя побольше дыму и… зашёлся кашлем.

– Эх ты, слабак! Дай – я!

Мишка забрал папиросу и поступил хитрее – набирал дым в рот маленькими порциями и быстро выдувал его в шарик.

– Давай, давай проверим! – торопил его Владик.

– Маленький ещё.

– Потом додуем!

Мишка закрутил горлышко, и они завязали его суровой ниткой. Подброшенный вверх шарик несколько секунд повисел в воздухе и плавно спустился на пол.

Второй шар надували, пока папироса не докурилась до картонной трубочки, но его ждала почти та же участь.

– Ну что, может, ещё попробуем? – спросил Мишка.

– Да нет – ничего не получится, – проговорил Владик, уныло глядя на результаты неудачного эксперимента, слегка раскачиваемые проникавшим через окно чердака свежим воздухом.

– А я ещё слышал – можно углекислым газом надуть, – не унимался Мишка. – Надо в бутылку насыпать соды и налить туда уксусу, а шар на горлышко нацепить. Давай попробуем!

– Не хочу. Всё равно ничего не получится, – с грустью в голосе произнёс Владик, уже осознавая, что подвиг откладывается на неопределённое время и приближается час расплаты за «Беломорканал» и бездарно потраченные деньги.

Родители вернулись первого поздно вечером. Владик отпёр им дверь и сразу же юркнул на диван, под одеяло, будто уже спал. Но взрослым было не до него. Они вернулись без дедушки, которого завезли по пути с автовокзала в приёмное отделение.

Иван Карпович простудился, видно, ещё в поезде, но крепился до последнего, а после похорон расслабился, как-то сразу обмяк, стал вялым, с багровым лицом и капельками пота на лбу. По дороге в Краснодар, в автобусе, у него начался сильный жар. Когда в больнице померили температуру – она подскочила под сорок градусов.

Утром Владика разбудил возмущённый голос мамы.

– Коля! Я ничего не пойму! – говорила она громко ещё не поднявшемуся с постели отцу. – В буфете, на столе хоть шаром покати! И сдачи ни копейки! Он опять что-то вытворил! Буди его сейчас же!

– Вла-дя! Владь! Поднимайся! – отец подошёл к дивану, присел на край и начал тормошить за плечо.

Владик попытался укутаться одеялом и сделать вид, что ещё спит, но Николай Иванович не поддался на уловку.

Мальчику стало ясно: оттягивать расплату и отпираться бесполезно. Он открыл глаза и преданно глядя в лицо отцу, признался:

– Пап, я книжку дочитал. Хотел соорудить воздушный корабль, как, помнишь, в «Таинственном острове»?

– А деньги куда дел?

– Шары купил.

– На все?

– Д-да, – выдавил из себя Владик. Взгляд у него был настолько жалкий, как у загнанного котёнка, что Николай Иванович не смог удержаться и рассмеялся.

– Какие шары? Какой корабль? Коля, он что? Над нами издевается? – подскочила к дивану возмущённая Людмила Васильевна.

– Ладно! Ладно! Успокойся! – пресёк её крик Николай Иванович и обратился к сыну:

– Ну, давай, давай, рассказывай, что вышло из твоей затеи…

В итоге отец только посмеялся, и очередная проделка Владика не получила неприятных последствий.

После завтрака Людмила Васильевна приготовила сумку с продуктами, положила сменное бельё и отправила Николая Ивановича с сыном в больницу.

Проведав Прибыткова-старшего, они вышли из терапевтического отделения. Похоже было, что все больные, свободные от процедур, радуясь погожему дню, высыпали во двор нагулять перед обедом аппетит. Кто-то встречался с родственниками на лавочках, кто-то просто дышал ароматами парка; самые азартные  «забивали козла».

Начало мая на Кубани – как благодать природы в садах Эдема. В воздухе пахнет сиренью, душистой акацией, цветущими каштанами. Купаются, нежась в ярком ультрамарине небес, белоснежные облака. Солнце пригревает, но не печёт, позволяя весеннему ветерку одаривать людей своей свежестью.

Ленивую тишину двора нарушали лишь щебет воробьёв да гудение собирающих нектар пчёл.   

– Папа! Папа! Во-он, дедушка Слава идёт! – радостно закричал Владик и кинулся навстречу рослому пышноусому старику в синей больничной пижаме. Тот, не по годам стройный, вышагивал с прямо поднятой головой по асфальтовой дорожке между двух приземистых, длинных, как бараки, зданий.

– Дедушка Слава, я вашу книгу прочитал, – подбежав к Ткачёву, отрапортовал Владик.

– Ну, и как?

– Классная! Вырасту, я на лётчика пойду учиться!

– Молодец! – похвалил мальчика старик и потряс его за плечи.

– Я тоже одолел вашу книгу в один присест, – подключился к разговору, подошедший к ним Николай Иванович. – Очень нужная и полезная. И фантазию развивает. Правда, Владя?

– Угу, – по инерции, не глядя на отца, согласился мальчик и тут же спросил у Ткачёва:

– А вы сами когда-нибудь «мёртвую петлю» делали?

– Всю жизнь только этим и занимался, – добродушно, в усы, усмехнулся старик. – Ну, а если серьёзно – чуть позже попробовал, но не на «Ньюпоре», как Нестеров, а на другом самолёте, с более мощным мотором.

– Получилось? – поинтересовался Николай Иванович, решив уточнить деликатно сказанное Ткачёвым слово «попробовал».

– Что ж могло не получиться? Теоретически «мёртвую петлю» обосновал ещё в конце девятнадцатого века профессор Жуковский, а Пётр Николаевич показал практически. Правда, до него никто из нас не решился на такой рискованный шаг. Знаете почему?

– Нет, вы об этом не писали, – ответил отец.

– У «Ньюпора» совершенно отсутствовал запас прочности мотора, и Нестеров искусственно увеличил скорость, круто пикируя с тысячи до шестисот метров. Помните, там, в книге, на чертеже показано, – взгляд лётчика скользнул по внимательным лицам слушающих. – Его аэроплан не был рассчитан на такую скорость, и в любой момент могли отвалиться крылья. Поэтому «петля» на «Ньюпоре» всем казалась безумством, но он сделал это.

– Ух ты! – восхищённо выдохнул Владик. Он смотрел, не мигая, снизу вверх на Ткачёва, словно боялся пропустить что-то важное.

По возрасту Николай Иванович, был, естественно, гораздо приземлённей сына – в эмпиреях уже не витал, – поэтому позволил себе кое в чём усомниться:

– Получается, подвиг Нестерова равносилен самоубийству? Подвиг ради подвига?

– Ткачёв! На капельницу! – крикнула вышедшая на крыльцо женщина в белом халате.

– Спасибо, Серафимовна, иду! – отозвался Вячеслав Матвеевич, но решил не оставлять без ответа заданный ему вопрос. – Не могу с вами согласиться, уважаемый…

– Николай, – смущённо поклонился Прибытков, вспомнив, что не представился прославленному авиатору.

– Николай, очень приятно, – старик пожал мужчине руку и стал рассказывать. – В то время законодателями в лётном деле и фигурах высшего пилотажа были французы, а подвиг Нестерова наглядно показал, что русские офицеры не желали оставаться на задворках цивилизации. Они не жалели живота своего ради величия державы. Российская авиация тогда делала первые шаги наощупь. На долю многих из нас выпадала необходимость что-то совершать впервые.

При воспоминании о былом перед глазами старика забегали «мушки», белки, переплетённые сетью из красных ниточек, увлажнились, но он быстро-быстро поморгав, просушил слёзы и продолжил как ни в чём не бывало рассказ:

– Восьмого сентября тринадцатого года, то есть через двенадцать дней после полёта Петра Николаевича, Адольф Пегу во время публичного показа в Бюке тоже описал «мёртвую петлю» на специально подготовленном для него фирмой «Блерио» самолёте.

Парижские газеты подняли шумиху, восхваляя его подвиг. Но сам Пегу в мае четырнадцатого, когда после демонстрации «петли» на Ходынском поле выступал в Политехническом музее, признал первенство в выполнении этой фигуры за Нестеровым.

Вот так всё было на самом деле. Ну, а теперь извините – мне надо поторопиться.

Вячеслав Матвеевич ещё раз пожал руку отцу и самому мальчику, как взрослому, и, словно бравируя выправкой, не сгибая головы, направился к крыльцу больничной палаты.

…Всю дорогу они шли молча. Каждый думал о чём-то своём. Один – о прошлом, другой – о будущем. Николай Иванович вспоминал свою юность и пытался понять: сожалеет ли он, что не стал лётчиком, – но однозначного ответа себе так и не дал.

Перед домом Владик неожиданно спросил:

– Пап, а почему дедушка Слава сказал, что он всю жизнь делал «мёртвую петлю»?

– Не знаю, сынок. Может, это судьба – постоянно балансировать на краю бездны. Но, мне кажется, так поступают только сумасшедшие, хотя их упорство и величие духа достойны уважения...

– Папа! Папа! Смотри! Они летят! – неожиданно, перебив отца, радостно закричал Владик, протягивая руку к небу, где высоко вдалеке плавно и величаво парило три красных магазинных шара. И пускай это были пока не его шары, но всё-таки, сколько по-детски неподдельного счастья читалось в глазах мальчишки. – Значит, могут! Мо-о-гут!..

Примечания к 15 главе.

1.«Безумству храбрых поём мы славу!» – цитата из «Песни о Соколе» М. Горького.

2. «Ньюпор» – самолёт французской фирмы с двигателем «Гном»(70 л.с.), на котором 27.08.1913г. (до 1918. все даты указаны по старому стилю) П. Нестеров выполнил «мёртвую петлю».

4. Сырецкое поле – ипподром, построенный в Киеве в 1906 г. (рядом с Пушкинским парком), где лётчики совершали показательные полёты. С 1928 г. на месте Сырецкого скакового поля – киностудия им. А. Довженко.

3. «Моран-солнье» – французский аэроплан эпохи Первой мировой войны(1914-1916гг.), на котором П. Нестеров 28.О8.1914 г. в районе г. Жолкиева протаранил австрийский самолёт.

4. «Альбатрос» – немецкий истребитель-биплан, использовавшийся войсками Тройственного союза в Первой мировой войне.

5. «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером!» – цитата из «Песни о Соколе» М. Горького.

6. «Беломорканал» (сокр. «Беломор») – самые массовые папиросы эпохи СССР. Существует миф: диаметр папирос 7.62 мм сделан специально, чтобы производство можно было легко переориентировать на выпуск патронов.

7. «Таинственный остров» – роман Жюля Верна и одноимённый советский фильм.

8. Сад Эдема – райский сад, место первоначального обитания Адама и Евы до грехопадения.

9. Жуковский Н.Е. (1847-1921) – русский учёный, чл.-кор. Петерб. Акад. Наук (1892), основоположник совр. аэродинамики.

10. Витать в эмпиреях – как считали философы Древней Греции, небесный свод состоит из нескольких сфер. Самая высокая из них – эмпирей, наполненная чистым огнём и ясным светом, где обитают боги.

11. Пегу Адольф-Селестен (1889-1915) – один из пионеров французской авиации, удостоившийся первым почётного титула «воздушный ас», означавшего лихого пилота, мастера воздушной акробатики.

12. Бюк –предместье Парижа.

13. «Блерио» – самолёт с двигателем «Рона» (80 л.с.) был специально оборудован для Пегу беспоплавковым карбюратором.

14. В 1910г. Московскому обществу воздухоплавания часть территории Ходынского поля была выделена под аэродром, где проходили показательные полёты.

15. Политехнический музей – один из старейших научно-технических музеев мира, расположенный на Новой площади. Здесь на собрании Московского общества воздухоплавания 17.05.1914г. выступал проф. Н. Жуковский с лекцией о «мёртвых петлях», где А.Пегу в присутствии Н.Нестерова публично заявил, что выполнил «петлю» после русского лётчика.