Проза

13.06.2024

Мёртвая петля Ткачёва

Виктор Озерский

9.ДЕБАРКАДЕР, ИЛИ ПЛАТФОРМА ДЛЯ ЗАВИСТИ.

Если мужчинам за шиворот не капает, они обычно относятся саркастически к агентству «ОБС» («Одна бабка сказала»). Но когда к январю восемнадцатого в Новороссийске скопилось около шестидесяти тысяч солдат, возвращавшихся с турецкого фронта, а сарафанное радио распустило слухи, что белогвардейские банды, находящиеся в Екатеринодаре, препятствуют свободному пути на родину, тут уж не до сарказма. Большевики утверждали, что единственный способ – прорваться с оружием в руках.

Кубанская рада, осведомлённая о происходивших в Новороссийске митингах, отправила туда воззвание, что никто не будет чинить препятствий свободному проезду демобилизованных солдат через Екатеринодар при условии добровольной сдачи оружия в назначенном контрольно-пропускном пункте на станции Георгие-Афипской. Кроме того, предлагала организацию питательных пунктов и санитарной помощи.

Не помогло…

Семнадцатого января Новороссийский совет прислал в Екатеринодар требование о признании там советской власти и немедленном расформировании добровольческих отрядов. В противном случае – город будет освобождён революционными силами.

На следующий день штабс-капитана Покровского срочно вызвали во дворец Войскового атамана. Филимонов нервно расхаживал по своему кабинету и с негодованием рассказывал о наглости большевиков, заодно пытаясь вслух осмыслить, как можно противостоять этому злу. Наконец, расписавшись в собственном бессилии, он остановился напротив сидящего за столом штабс-капитана и с надрывом произнёс:

– Делайте всё, что только возможно, требуйте от меня всё, что в силах и власти моей, но спасайте положение! Вся надежда только на вас…

Девятнадцатого января разведка и прибывшие из станицы Северской казаки сообщили, что красные сосредотачивают свои силы на железнодорожных станциях и уже находятся в двадцати двух верстах от Екатеринодара. Численность противника определялась в четыре тысячи штыков, а в распоряжении штабс-капитана находилось не более семисот человек.

…Покровский принял решение: направить двадцатого января из Екатеринодара головной отряд войскового старшины Галаева для защиты железнодорожного моста возле аула Энем; со своими же бойцами выдвинулся через Тахтамукайский аул для атаки на красногвардейцев с тыла. Но вскоре на марше от разведчиков пришло донесение об опасности. В бинокль хорошо виднелись окопы и торчащие из них бараньи казачьи шапки.

Штабс-капитан приказывает:

– Огонь не открывать! Двигаться цепью!

Жуткая тишина. Лишь хруст стекла от покрытых тонким слоем льда лужиц в подмороженной за ночь степи. И вдруг звонкий голос вестового: «Кто такие?».

Шапки зашевелились. Сначала робко, поодиночке, потом всё решительней стали подниматься казаки и в знак покорности втыкать винтовки штыками в землю. Оказывается, их насильно «сгорнызовалы» большевики и заставили прикрывать правый фланг, откуда добровольцы, пользуясь внезапностью, в полдень начали атаку на Энемский разъезд.

Ошарашенные натиском, красногвардейцы, побросав пушки, пулемёты, ружья, в панике бросились в бегство вдоль насыпи и, меся грязь, рассыпались по придорожному полю. А пулемёты косили и косили их как глупых куропаток. Покровский приказал: «В плен никого не брать. Сдавшийся красногвардеец – тот же враг. Всех уничтожать!».  Поэтому после боя добровольцы шашками добивали раненых. Немногие из оставшихся в живых после разгрома смогли добраться до расположенной в шести верстах от Энема станции Георгие-Афипской.

Всего в тот день убито было до тысячи красногвардейцев. Победителям достались богатые трофеи: полевые орудия, пулемёты, винтовки, неразгруженные составы с обмундированием и провиантом. Собственные потери составили двенадцать человек – погибших и двадцать один – раненых.

Радостная весть о победе разнеслась быстро. Городское самоуправление срочно прислало свежеиспечённый хлеб и медикаменты. Поздно вечером прибыла и вошла в состав отряда сотня гвардейского Кубанского дивизиона (бывший конвой Его Величества). К покровцам из Екатеринодара потянулись добровольцы –  офицеры, казаки, кадеты, юнкера, студенты и даже гимназисты. К двадцать шестому января отряд увеличился до полутора тысяч человек. Штабс-капитан принял решение: внезапным ночным ударом застать врасплох и выбить противника из Георгие-Афипской.

И вновь ошеломительный успех! Разбитые части большевиков отступили к Тоннельной и перешли к обороне Новороссийска, а Екатеринодар готовил торжественную встречу героям.

На привокзальной площади их ждал почётный караул со штандартом и оркестром Кубанского гвардейского дивизиона. В начале ведущей к центру города Екатерининской улицы юнкера Кубано-Софиевского военного училища, студенты Мариинского института, гимназистки устроили живой коридор. Публика заполнила дебаркадеры (платформы) и залы вокзала.

Отмытый до блеска перрон оцепили казаки, куда из подошедшего эшелона высадились и выстроились покровцы. Коренастый штабс-капитан, чеканя шаг, подошел с рапортом к Войсковому атаману. Приняв рапорт, расчувствовавшийся Филимонов по-отцовски обнял и трижды расцеловал Покровского. После чего обратился со словами благодарности к добровольцам за успешное начало боевых действий, которое должно послужить для всех колеблющихся призывом встать на защиту родной Кубани.

– Имена ваши, – говорил он, срывая голос в дрожащий фальцет, – история внесёт на свои скрижали и передаст из рода в род ваш подвиг!..

В конце выступления атаман торжественно, от имени казачьего войска и Рады, за исключительные заслуги перед областью наградил Покровского чином полковника.

По перрону разнеслось громогласное «Ура», когда адъютант атамана пристёгивал бывшему штабс-капитану новенькие золотистые погоны. Под шум беспрестанных оваций подбежавшие соратники подняли на руки «героя Энема» (так назвал его Филимонов) и понесли к запряжённой тройкой белых лошадей и украшенной национальными флагами тачанке.

Ткачёв с Бабиевым находились на дебаркадере, между первым и вторым путями, поэтому высадку покровцев из вагонов видеть не могли. Зато, когда, разгрузившись, локомотив, на прощанье обдав зевак быстро улетучившимся облаком пара, отошёл от перрона, наблюдали сценическое действо как почётные гости в партере театра. Правда, пригласительных билетов сюда им никто не выдавал. Места выбирали самостоятельно, протискиваясь в толпе. Оба полковники, молодые, солидные, рослые. Герои мировой войны, не щадившие жизней за Россию. Но об этом нынче никто не вспоминал. Пришло время более страшное, жестокое и бездушное…

В декабре Черноморский полк Бабиева, единственный из Кубанских воинских частей, в полном боевом порядке вернулся с турецкого фронта и по приказу командования области занял узловые станции Тихорецкая и Кавказская, чтобы обезоруживать проходившие через них эшелоны революционно настроенных и постоянно митинговавших военнослужащих.  Однако большевистская пропаганда, как чума, проникла  в ряды его полка. Черноморцы заколебались  и по примеру «товарищей-солдат» тоже стали выдвигать требования о демобилизации. Бабиев вынужден был распустить всех желающих по домам, а с офицерами и частью рядовых влился в добровольческий отряд полковника Кузнецова для борьбы с большевиками.

В Екатеринодаре он жил у своего отца на Штабной улице, недалеко от дома сестры Вячеслава, с которым подружился ещё в детские годы, что позволяло им быть откровенными между собой.

– Что ты, Коля, глаза в него пялишь, будто проглотить пытаешься? – громко, стараясь достичь слуха товарища сквозь аплодисменты и приветственные крики встречающих, воскликнул Ткачёв, когда шесть офицеров несли Покровского по перрону.

–А тебе не хочется быть на его месте? – резко, с хрипотцой отпарировал Бабиев и в этот момент уловил на себе оценивающий взгляд статной кареглазки.

– Ой! Какой красавчик! Лапочка! – восторженно, подтягиваясь на носочках и в порыве восхищения отбивая свои ладошки, щебетала её подруга, в любую секунду готовая рвануться на перрон.

– Мелковат для меня, – ответила, словно пришла на ярмарку женихов, первая барышня и звонко рассмеялась.

– Я многое сейчас готов отдать, чтобы этого вообще ничего не было. Все прямо с ума посходили… Друг дружку убиваем на потеху немцам, – услышал Бабиев, но пропустил мимо ушей слова старшего товарища, с интересом поглядывая на кареглазку.

Из открытых окон вокзала и на дебаркадере женщины махали платочками. Толпа неистовала, угаром восторга поддерживая творящееся на перроне представление, а ему вдруг захотелось притянуть, прижать к себе эту прелестную незнакомку.

Полковнику Бабиеву шёл тридцатый год. Одет он был в тонкую суконную черкеску верблюжьего цвета. На голове – чёрная каракулевая кубанка. Затянутую в «рюмочку» талию венчал кинжал с рукояткой из слоновой кости. Мужественное лицо, чуть подёрнутое оспой, расплылось в сладострастной улыбке, отчего усы, как у мартовского кота, ловя тепловые волны, зашевелились и поползли вверх, предвкушая удовольствие от разыгравшихся в голове фантазий.

Сразу после триумфального отъезда Покровского казачья цепь снялась с перрона. Народ с дебаркадера схлынул и растворился в толпе собравшихся на привокзальной площади, где играл оркестр.

Ткачёву больше не захотелось оставаться на празднике. Он потащил за собой товарища на Екатерининскую, и тот потерял из виду девушку, казня себя, что не познакомился и не договорился о встрече.

Торжества на улице уже завершились. Скрипя колёсами, по ней тянулся обоз из подвод с завоёванными в Георгие-Афипской трофеями. Его с любопытством разглядывали стоявшие возле своих калиток казачата да изредка из-за заборов облаивали собаки.

– Если бы моих казаков не превратили в жандармов, а поставили боевую задачу, то они бы справились не хуже, – угрюмо посмотрев на наваленные в насыпь винтовками телеги, произнёс Бабиев.

– В смысле?

– Заставили на вокзалах фронтовиков разоружать. А ты знаешь казачью душу: хоть сабля, но должна быть в хате. Вот и начали они брататься с солдатами. Вместе ж кровь на войне проливали.

– Что, Коля, жабо душит? Завидуешь Покровскому?

– Уже нет. То была минутная слабость. Обидно другое: молодайку прелестную из-за тебя упустил. Не успел познакомиться.

– Ничего, ты мужик лихой, задористый. Вот будут на ипподроме скачки – сама найдёт. Я видел, как она на тебя посмотрела.

– Смеёшься, Слава, а мне не до шуток. Вечно на пути какие-то непонятные препоны возникают… Помню, в восьмом году, тогда ещё юнкером был, в «Огоньке» вычитал про олимпиаду в Лондоне и решил сам миру показать казачью джигитовку. К двенадцатому, в Стокгольм, подготовил коня «на барьеры». Подал рапорт отправить меня туда. И что же ответили командиры сотен? «Ну-у… ты, Николай, вечно что-нибудь выдумаешь! Словно люди джигитовку не видели…». Так и «затёрли» мой рапорт. А ты представь – казачий офицер участвует на Всемирной олимпиаде! Это ж «марка»!

– Меня, Коля, до войны в Екатеринодаре и без олимпиады на руках носили. Женщины «в воздух чепчики бросали». Сам атаман Бабыч тост «За здравие!» поднимал… Каких-то четыре года прошли, а никто уже не помнит… Ну и ладно!.. Страшно другое… звериное нутро наружу прёт… и дороже ценится…

Ткачёв взглянул на мостовую и показал рукой, говоря: «Вон, видишь винтовки? Это столько наших, русских, мужиков побили! А они домой хотели вернуться!».

– Сами виноваты!

– Может, виноваты. Хотя большинство из них было просто одурачено «свободой». И за это без разбору... пленных… раненых… шашками… Меня за месяц с небольшим красногвардейцы дважды арестовывали. Я шкурой ощущал на себе их неприязнь, даже враждебность. Однако убить никто не пытался.

– Так, то ж не в бою…– начал было возражать Бабиев.

– И наши уже после боя черепа, как горшки на плетне, кромсали, – перебил его Ткачёв и тут же спросил. – Ты помнишь, когда атаман оговорился и назвал Покровского героем Эдема?

– Ха! Разволновался, расчувствовался старик. С кем не бывает.

– Бывает. Но я о другом. Боюсь, чтобы райские кущи Энема для новоиспечённого полковника не стали всем нам началом грехопадения. Неоправданная жестокость озлобляет – превращает человека в зверя…

– Хочешь, чтобы большевики Екатеринодар взяли?

– Боже избавь!

В это время из ближайшей подворотни на улицу выкатилась небольшая лохматая собачонка и с остервенелой трелью: «Г-аа! Г-аа!», – бросилась к мужчинам.

– Пошла вон! – грозно крикнул Бабиев и, взмахнув рукой, словно шашкой, рубанул воздух.

Псина притормозила, но злым рычанием и резкими выпадами вперёд давала понять, что в любую секунду готова рвануться на незнакомцев, покусившихся на её территорию. Тогда Николай поднял с земли камень и метко швырнул. Заскулив от боли, собачонка подалась назад, к подворотне.

– Вот, видишь, зверьё только силу и понимает!

– А ты возьми другой камень и добей! Добей, чтоб больше не гавкала! – произнёс, будто подстрекая, Ткачёв, и испытывающе взглянул на товарища.

– Каждая собака должна знать своё место! – ответил всё ещё чем-то недовольный Бабиев, и в глазах его сверкнул недобрый огонёк.

Незаметно, за разговорами, офицеры подошли к центру. На Красной гремела музыка. В нескольких самых вместительных ресторанах отцы города устроили торжественный обед победителям, который к вечеру перерос в пьяную оргию с гиканьем и свистом, плясками и стрельбой…

С тех пор покутить после очередной мясорубки стало визитной карточкой для «героев Энема». В борьбе с советской властью они всегда действовали жестоко и беспощадно, а кубанское правительство предпочитало не мешать их «проказам», лишь бы остановили «красную угрозу». Сам Покровский любил повторять: «Вид повешенного оживляет ландшафт и повышает аппетит».

Опьянённый первым успехом, он рвался закрепить его, настаивал на окончательной ликвидации большевиков в Новороссийске и освобождении от них всей Черноморской губернии. Однако Филимонов принял решение перебросить отряд в направлении Тихорецкой, откуда теперь надвигалась главная опасность Екатеринодару.

К концу первой декады февраля добровольцы с боями овладели и закрепились на станции Выселки. Очередная удача, видимо, притупила их бдительность. После победы несколько дней подряд самогон лился рекой, чем и воспользовались большевики. В ночь на пятнадцатое февраля они подорвали железнодорожное полотно и, зайдя с тыла, ворвались на станцию. Захваченный врасплох, отряд с тяжелыми потерями отошёл и закрепился на разъезде  Козырьки. Силы его таяли…

В Екатеринодаре возникла паника. Поползли слухи, что «покровцы пропили Выселки». Власти начали подготовку к эвакуации из города.

Бабиев рвался в бой. Видно, энемские события по-прежнему будоражили его воображение. Но отряд полковника Кузнецова, где он был командиром взвода, находился в резерве, в то время как партизаны Лесевицкого сдерживали красногвардейцев на усть-лабинском направлении.

После поражения под Выселками приток добровольцев почти прекратился, многие из мобилизованных казаков дезертировали и разбежались по своим станицам. Большевистское кольцо с каждым днём сжималось, всё отдаляя Ткачёва от встречи с женой.

Двадцать второго февраля в Атаманском дворце на совещании с руководством Рады Филимонов принял решение: ввиду невозможности обороны города готовиться к эвакуации.

Бывший авиадарм записался рядовым во взвод полковника Бабиева.


 

13.06.2024