Денис Дымченко

Рассказ-портрет

Преподаватель сидел за столом, цокал, пытаясь языком выковырять мясную жилку из зубов, поглядывал то на расположившегося рядом  студента, то на экран небольшого офисного ноутбука. Решал, посылать парня на экзамен или нет.

Третьекурсник Боря прибежал с другого конца города на отработку небритый, в джинсах и затёртой кофте, в общем, в чём попало. Учился он сносно, но не более того, и на подобных «судах» оказывался всякий раз, когда сессия нависшим грозовым облаком давала знать о своём приближении. Каждый семестр приходилось прибирать два-три небольших хвоста перед зачётной неделей. А после – обратно к повседневности.

Сегодня состоялась защита его реферата по философии на тему «Философская онтология: основные понятия и проблемы» – нагло скатанного с первых попавшихся в поисковике статей. Но ни преподавателя Евгения Геннадьевича, ни самого Борю это не беспокоило. Оба хотели скорее закончить с формальностью, надоевше-привычной, и заняться своими делами. Студент – сидением с другом в кафе, препод – выслушиванием других таких же незадачливых студентов (в аудитории их сидело ещё шестеро).

– Что могу сказать, Расседин, к материалу, да и в целом к вашей осведомлённости, у меня претензий нет, вы знаете, что пишете, и даже список литературы правильно оформили с первого раза, – начал он обычную свою речь, пригибаясь поближе к выведенной на монитор таблице с баллами и поглаживая реденькие седые волосы на затылке и висках.

Сидящий за партой студент знал эти «подытоживания» наизусть. Евгений Геннадьевич «в целом» хвалил выступающего, указывал на некоторое количество недочётов, чтобы не хвалить слишком сильно, снисходительно рассуждал о молодости и тогда уже отпускал, бросая напоследок: «Пожелания, предложения, жалобы?»

– Да и по рейтингу, чего уж, всё в порядке. Работаете. Долги вот сдали. Ещё бы лекций не пропускали – вечная ваша студенческая напасть! – Евгений Геннадьевич тыкнул в сторону Бори пальцем, как бы грозя, – И знаю, что справки о болезни есть, они у вас у всех есть…

Боря кивал и улыбался, делая вид, что искренне прислушивается к советам и обязательно исправится в дальнейшем, а сам прятал беспокойные руки под партой и крутил в пальцах пятирублёвую монетку. Следил за отползающей в сторону тенью на соседнем здании, считал минуты до заветного вердикта: «Четвёрка-автомат, шуруй!».

– А касаемо конкретно вас вот что скажу, – Преподаватель чуть наклонился вперёд, отодвинув пузом ноутбук, – Вот неглупый парень, а говорить вообще не умеешь, у тебя в голове как паника вечная, когда выступаешь. Борис, борись как-то с неуверенностью, слышишь? – студент кивнул, нахмурившись, и отстранённо уставился на головку шурупа в углу парты, – Хорошо? Хорошо. Тебе же лучше будет. Ладно, автомат поставлю, только сегодня отправишь фото конспектов, и, в целом, – всё. А теперь – свободен. Пожелания, предложения, жалобы?

Убрав монетку в карман, Боря перевёл взгляд с шурупа на лицо преподавателя, напряжённое и полунасмешливое. Евгений Геннадьевич ни о каких высоких материях не думал, ему, как и всем в аудитории, хотелось скорее покинуть стены вуза.

– Никак нет. – Как мог вовлечённо произнёс Боря, подтягивая к себе рюкзак.

– Тогда до свидания! – провозгласил Евгений Геннадьевич, схватив съехавший на край стола компьютер, – Кто следующий?

У входа во двор института стоял светловолосый высокий парень с отёкшими от недосыпа веками. Слушал музыку в наушниках и ждал.

– Ну чё, рассказывай! – крикнул он, завидев Борю, – Сильно долбал?

Лёша, именно так его звали, учился в энерготехникуме и должен был этим летом защищать диплом, а сегодня решил проветриться и мало-мальски себя разгрузить. Последние три ночи строчил конспекты под энергетиками и зубрил свои каракули с сигаретой в зубах. Экзамены в самом разгаре, и он умудрился загреметь на все. В глубине души ему не терпелось услышать о чужих проблемах с учёбой, чтобы не мучиться в гордом одиночестве.

В последний раз они виделись в конце декабря, когда вместе ехали на автобусе в родной город. Были рады друг друга увидеть, проболтали всю дорогу. Со школы дружили и до сих пор общались.

– Да не особо, – выдохнул Боря, пожав товарищу руку, – Он нормальный, ему самому в лом меня слушать. Попричитал и автомат поставил.

– Вот ты ж козлина фартовая, а! – Лёша хлопнул его по плечу и повёл вверх по улице. Принялся размышлять, – Вы ж языковики, на вас им по идее по барабану должно быть. Да и философия это вообще шляпа, чё ты парился-то? Гоббс, Тойнби, Маркс-Энгельс, всех этих ребят понятно, знать надо, императив Канта там. А всякое Возрождение, русское Средневековое, всё это – нахрен, – в действительности Лёша был образованнее, чем могло показаться, – А чё он причитал хоть?

– Что мне не хватает уверенности в себе, – вздохнул наигранно устало Боря.

Лёша рассмеялся так сильно, что крутанулся вокруг своей оси, хлопнул себя по колену и ещё несколько шагов просеменил согнувшись. Он любил выразительные жесты. Так ему казалось, что всем вокруг становится лучше.

– Классика, ё-моё… – ржал он.

Посмеявшись от души над лёшиными выкрутасами, Боря добавил:

– Ещё пошутил в духе «Борись, Борис».

– Не, ну это уже баянище. Так приелось, что грустно, – Лёша состроил серьёзную мину, под стать до комичного резко изменившемуся тону своих слов.

Говорили о том, как кто провёл прошедшие праздники. Хихикая от описаний грандиозного новогоднего «расколбаса», Боря повторял про себя совет преподавателя. Вспоминал такие же, точь-в-точь, слова, произнесённые родными, друзьями и знакомыми. Слишком часто ему это говорили – отсюда такая весёлая реакция друга.

Вышли на парковую аллею. Снег с тротуара сгребли грязными сугробами на клумбы. Люди попадались редко, и те спешили пробежать опустевшее место. Аттракционы не работали, как и большая часть заведений – рестораны и кафе стояли закрытые, только кофейни разряда «заказал и пошёл» принимали клиентов. Не сезон.

Они свернули с основой дороги на лесную тропу и, чавкая по грязи и листьям, выбрались на проспект. Перешли на светофоре и остановились. Лёша предложил пойти в недавно открывшийся «Дёнер» в соседнем квартале и, не дожидаясь ответа, зашагал в нужную себе сторону. Боря усмехнулся и двинул следом, – привык.

В полупустом заведении играла незапоминающаяся музыка, сливавшаяся со звуками кухни в монотонный фоновый шум. Со стен не успели снять украшения, хотя январь уже кончался. Столешницы украшали клеенки со снежинками, а кассирскую стойку – махонькая, сантиметров сорок искусственная ёлочка с насаженным на неё хлопчато-бумажным Сантой. Единственные посетители, – средневозрастная парочка, – сидели за столом в углу и обсуждали рабочие дела друг друга. Посмеивались с замусоленных шуток про своих коллег и знакомых. Ждали заказ, развлекались, как могли.

– Мне, пжалста, сосиску в тесте, и всё это в хот-доге! – наклонился Лёша симпатичной черноволосой работнице забегаловки.

Девушка, отстраннённо втыкавшая в телефон, обратила на клиента внимание. Мгновение осмысливала адресованную ей шутку. Опустила голову, прикрывая глаза козырьком фирменной кепки, с неудовольствием выдавила из себя улыбку.

– Заказывайте из меню, пожалуйста, – попросила она, как могла вежливо, а по лицу было отчётливо видно её желание Лёше врезать.

– Девушка, а как вас зовут? – не сдавался Лёша.

– Олег.

– А позавчера были Лера.

– Пол сменила.

– А чего так?

– Чтоб парни не приставали.

– Ммм, и как, ворк, не ворк?

Сколько Боре доводилось видеть общительность Лёши в действии, каждый раз – удивлялся. Немного и завидовал, как завидуют люди, осознающие свои слабости и свою роль в их взращивании и потому не желающие сильным людям неудач. Но «общительность» может быть назойливой.

– Пока не особо, – кассир свела челюсть набок, так своеобразно борясь с раздражением, – Заказывать-то будете?

– Мне, пожалуйста, гиро в ржаном кармане и колу, – вставил Боря, чтобы друг не продолжал своих попыток добиться внимания.

Лёша глянул на спутника и театрально воздел руки к потолку. Досаду выразил.

– Одну сырную шаурму. И апельсинку, – спрятав ладони в карманах брюк, пробурчал Лёша и добавил, посмотрев на друга, – Я плачу.

– С собой, здесь?

– Здесь, – произнесли в унисон парни.

– Картой?

Лёша оплатил по терминалу, взял и тут же скомкал чек с меткой «44», сел за первый попавшийся на глаза столик в полупустом «Дёнере». Скинул рюкзак, снял куртку, поёрзал для удобства. Пригрозил не всерьёз Боре: «Если начнёшь комментировать, тресну!», но тот и не собирался смеяться, только доброжелательно молчал, держал мысли при себе, зная, что сейчас не подходящий момент.

– Потом хоть расскажешь, что это было? – спросил Боря.

– Ладно, поедим только, – предложил Лёша и сполз по спинке красного псевдокожаного дивана.

В ожидании своего заказа скучали и смотрели в окно на улицу. Уже темнело, успели зажечься фонари и расходиться подростки. Прогуливались мимо кафе стайками по пять-шесть человек, ржали так громко, что средневозрастная парочка так же громко ржала в ответ, обсуждая поколение, к которому относились их дети.

– Аслан, один гиро в ржаном и одну сырную! – крикнула девушка в дверной проём.

В ответ раздалось гулкое, басовое «Ай-а!». На кухне зашипело, зазвенело в два раза громче.

– А давно открылось? – спросил Боря.

– Да вроде месяц уже, – ответил Лёша, – Тут нормально, посидеть в принципе можно, только картошка у них – лажа полная. И молочные коктейли так себе. Остальное нормально, пойдёт. У меня одногруппник тут рядом живёт, он дёнер-боксы здесь через день заказывает.

– Это то, что как шава, но в бумажной коробочке?

– Ага, такие картонки, в которых обычно лежит китайская лапша в боевиках нулевых, – Лёша поводил руками по воздуху, очерчивая квадрат, – Вообще не понимаю, как можно жрать вилкой начинку от шаурмы без, собственно, шаурмы.

– А оно ещё и дороже…

– А оно ещё и дороже!

Болтали о чем попало, тоже забивали время бессодержательными словами и смешками.

Лёша то и дело поглядывал на девушку, сидевшую за стойкой на пластиковом стуле и листавшую ленту соцсетей, и Боря невольно делал то же самое, неудобно поворачивая голову. Ей явно было лень работать. Боря представил себе, что работница уже нагляделась на людей за столиками, на мимоидущие под окнами группки школьников; наслушалась разговоров, пиканья терминала и шипения масла во фритюрнице. Наверняка устроилась на вечернюю подработку, – такая же штука, как и учёба в вузе, нечто необходимое для жизни, но не более, – только чтобы платить за квартиру и не клянчить деньги у родителей. И не очень-то противно ей, просто приелось, и не раздражение в ней сидит, именно скука.

Жалел её немного, чувствовал себя отчасти виноватым в настойчивости своего друга.

– Сорок четвёртый заказ заберите! – позвали из-за кассы минут через пятнадцать.

– Я заберу, – предложил Боря, чтобы не давать другу повода для очередной попытки заговорить с девушкой, в любой момент готовой дать кое-кому по роже.

Не дожидаясь ответа, встал и направился к стойке. Лёша развёл руками и состроил гримасу, выражающую что-то вроде: «Ой, да ладно тебе!», но вслух не возразил.

Пока Боря возился с подносами, в кафе зашли ещё два посетителя – девушки лет по двадцать пять, небогато одетые и расслабленные. Они никуда не спешили и не ковыляли, измождённые работой, пришли просто деть куда-нибудь свободный час.

С ношей в руках парень отодвинулся в сторону, улыбнувшись и кинув девушкам: «Прошу вас». Девушки же, одна низкая и чернявая, вторая высокая и светловолосая, улыбнулись в ответ, кто-то из них выдавил слабое «Спасибо».

Подносы грохнулись на стол, бутылки с лимонадами опрокинулись, но не разлились, – закрученные.

– Так что, расскажешь? – обратился Боря к другу, усаживаясь на место.

– А что рассказывать? – усмехнулся Лёша, обхватив ладонью крышку «апельсинки», – Понравилась, хочу на свидание позвать. Не даётся, блин.

– Зачем наседать тогда, раз не даётся? – искренне не понимал Боря.

– Хочется, Борь. Просто хочется и всё тут. Или тебе нужна особая причина и фрейдистские предпосылки типа: «Мой отец был ко мне холоден и теперь я влюбляюсь в недоступных женщин», а?

Крутил в руке половинку шаурмы и смеялся.

– Просто понять хочу, – вздохнул Боря и начал есть.

– Расхоти, а, – советовал Лёша, делая укус, – Здоровее будешь. Психически. Я и сам-то не понимаю, а ты-то как поймёшь?

– Ну, там… взгляд со стороны, все дела... – с полным ртом хлеба, мяса и майонеза предположил Боря.

– Ой, Борис, не смеши мои подковы! – воскликнул Лёша и хлебнул из пластиковой бутылки.

– Извини, я не хотел как-то тебя…

– Так, без этого! – перебил Лёша и замахал рукой, – Задолбал вечно за всё извиняться, ты ж не японский офисный планктон, в конце концов. Сказал и забыл, как я вот – половину времени в душе не гребу чего несу, и всем либо пофиг, либо весело, – И добавил с нарочито умным выражением лица, – А у тебя беспокойство – результат слишком тщательного обдумывания вещей.

– Наверное...

Наелись, наболтались, и насмеялись. Совсем стемнело, настала пора выбираться обратно на холод и расходиться. Боря крутился у выхода и ждал, когда друг отстанет от работницы. Краешком ума желал Лёше очередной неудачи. Открыл и придержал дверь всё тем же подружкам, низкой чернявой и высокой светловолосой, и вторая ему улыбнулась, поблагодарила. Чернявая уже на улице расхохоталась, воскликнула: «Не перевелись ещё джентльмены!», и Боре стало за себя почему-то стыдно.

Ветер напирал в спины, крал срывавшийся с губ пар, сам накидывал капюшоны на затылки. Огни автомобильных фар налетали, вспыхивая, и пропадали. В глазах после мелькали разноцветные пятна и точки.

Леша кряхтел от мороза, а Боря думал: «Надо было одеться потеплее», пряча озябшие ладони в продуваемых карманах бомбера.

– Вот что скажу, – причитал Леша, – У Ставрополя есть три проблемы. Раз – самые охреневшие в стране менты. Два – кумовство, куда ни чихни. И три – восточный, сука, ветер!

Путь до остановки запомнился непрерывной полосой асфальта, ведь ничего не оставалось, кроме одеревенелой ходьбы и взгляда в пол. Пока ждали транспорт, переминались с ноги на ногу, матерились и наблюдали за перекрёстком.

Минут через десять автобус выехал из-за угла.

– Ну давай, удачи, – Боря протянул руку.

– А, ты что, куда-то сюда переехал? – спросил Лёша, пожимая руку в ответ.

– Не, всё там же, куда ж я денусь? – улыбнулся Боря.

– Так туда пилить как до Китая! – возмутился друг.

Автобус подъехал, проскрипел останавливаясь. Створки задних дверей-автоматов разошлись.

– Да нормально, всего шесть километров, всегда так хожу, – успокаивал Боря (он не сразу понял, что это звучит как издёвка), слегка подталкивая Лёшу.

– Тц, ну смотри! – Лёша помахал на прощание и спешно заскочил в автобус.

– Удачи! – ещё раз пожелал Боря и спрятал небритый подбородок в воротник кофты.

Подключив к телефону дешёвые проводные наушники, он направился на юг, подальше от центра. Делал широкие шаги, торопился. От холода тело тряслось, зубы стучали, ветер дул теперь в бок, вёл на лёд у бордюров, – ступая, думал, как бы не поскользнуться и не упасть на мокрую грязную брусчатку на глазах у вяло бредущих, как он, «домой», хмурых прохожих. Всю зиму в лентах соцсетей ему попадался один и тот же мем, как человек упал в снег и не захотел вставать, потому что это была единственная минута в бытовухе, когда он мог спокойно полежать. Боря чувствовал себя схожим образом, был уверен, что тоже не станет подниматься, отряхиваться, проверять, ничего ли не выпало из карманов, не разбился ли экран «самсунга».

Слушал американский хип-хоп новой школы. Английского языка он толком не знал (на соответствующем предмете вытягивал старанием, а не знанием, даже французский и тот каким-то образом давался проще), как не знал и того, как и о чём пелись эти тексты. Иногда выхватывал из общего потока ругательства, но не более. Некрасивые слова о красивой жизни. В голове его складывалась нечёткая картина – ночной Лос-Анджелес, даже в такой час и месяц – жаркий, улицы, растворённые в неоне, дорогие элитные машины, клубы для «селебрити». Боре туда не хотелось, в этот плохо очерченный пузырь-фантазию. Но отвлечься, отстраниться от напряга было жизненно необходимо. Помогали песни.

И настолько они не вязались с миром, что затягивали в себя. Татуированный мужик с дредами под синтезатор и тикающие как часы биты поет о «ламбо», шлюхах, наркотиках и богатстве, развлекая идущего мимо хрущёвок, лотков с шаурмой и дешевых алкомаркетов студента. Из красок только оранжевые фонари да пресно-пёстрые бельма магазинных вывесок, из авто – семейные хэтчбеки, из развлечений – бары в подвалах домов-человейников. Никак иначе.

Певец зачитывает: «Dependin' how I'm feelin', take a drop of the extended[1]», а Боре без разницы, как это переводится на русский, о чём строка и имеет ли она хоть что-то общее с его жизнью. Идёт, не думает и радуется этому.

Заворачивая во двор, чтобы срезать путь, Боря только потратил больше времени. Его задержала растерянная женщина лет тридцати, в тоненьком халате на просвечивающую майку и домашних тапочках. В тени прохода она казалась ненастоящей, очередным незатейливым граффити на вечно сырой стене. Вышла перед ним, заговорила, как-то панически изучая незнакомое лицо. Боря выдернул наушники и остановился.

– Пожалуйста, помогите мне, – начала женщина, – Я здесь не местная, переехала с парнем, он меня бьёт, убить хочет, я и сбежала. Пожалуйста, дайте хоть какую мелочь, хоть десять рублей, на маршрутку домой или на ночлежку.

Парень застыл на  месте от неожиданности, а незнакомка, поначалу казавшаяся Боре очередной городской сумасшедшей, всё вещала и вещала о своей ужасной жизни и том, как ей страшно. Часто, нездорово моргала, будто у неё нервный тик, плакала вполне искренне.

– Простите, ничем не могу помочь, – выдавил из себя Боря, вставил обратно наушники с Post Malone[2] и поспешил уйти.

Старался забыть о случившемся, но не мог. Заело.

Шёл и думал.

«Надо было предложить ей хотя бы обратиться в полицию, – загонялся Боря, – Даже если она действительно просто сумасшедшая или очередная попрошайка. Считай раздетая ещё. Неужели это её так нарядили и выпнули на мороз чтобы деньги у прохожих вымаливать? Это какими сволочами надо быть… А как до такого доживают вообще? Что она говорила? Муж привёз, бьёт, она хочет уехать, нужны деньги. Вот так внезапно из темноты вылезла, много кто стушуется и даст хоть мелочь, а если и немного, то кто-то точно попадётся, жалостливых всегда хватает. Я на первом курсе тоже такой сентиментальный был, кидал иногда даже по сто рублей одной купюрой музыкантам в переходах и бабушкам, сидящих на складных стульях или в инвалидных колясках у светофоров и перекрёстков. Они, бабушки, такие беспомощные на вид, и всегда что-то про Бога говорят. Только тогда мне деньги присылали, а сейчас нужно их зарабатывать. Конечно, своих уже жалко. Хотя даже так не хватает, накопить не получается ни рубля, и сейчас прусь домой пешком, потому что до стипендии не рассчитал. Такое чувство, будто, повзрослев, я стал хуже. Циничнее, ленивее, лишился напрочь энтузиазма. Есть же такие вещи, что кажутся важными в семнадцать, а в двадцать это уже бессмыслица, загон молодости. Нет, думаю так, будто мне за тридцатник, или все сорок. Ещё одна вещь, которая приходит в двадцать лет – ложное чувство взрослости. Будто новая пачка ответственности делает тебя человеком другого сорта. Знать бы ещё какого конкретно сорта. Может, мы так просто выпендриваемся? Или это способ борьбы со страхом старения, способ отвлечься от мыслей об упущенных возможностях? От всех тех выборах, в основном лажовых. Скажем, образование. На кой хрен я попёрся на языковеда? Ещё и на немецкий. Лёша про это долго шутил, когда узнал, просил ещё перевести ему Музиля, и даже скинул “пэдээфку” на полторы тысячи страниц с “Человеком без свойств”. А потом неделями скидывал песни из “Sehnsucht”[3] на перевод. Шутник. Я и в институт-то попёрся чтобы не загреметь (по крайней мере, сразу) в армию и отсрочить своё бултыхание в социуме на лишние четыре года. А с магистратурой и той же армией – на все семь лет. Но если я так не хотел самостоятельности, почему пошёл на работу параллельно с учёбой? Мог ведь и дальше сидеть у родителей на шее. А может мне просто захотелось больше, чем давали изначально. Но тогда не надо было говорить, чтобы платили только за съём квартиры, имел бы ещё больше. Скорее мне просто надоело их видеть и слышать каждый день. Эмансипация, стремление к формированию собственных достижений и семьи и прочая фигня из лекций по социологии, в которых фамилия Дюркгейма звучит чаще, чем упрёки в том, какая мы пассивная и безразличная молодёжь. Да, мы все эгоисты и потребители. Всё по Марксу, человек стремится к увеличению своих богатств. Поэтому мы, люди вообще, не можем договориться, даже в рамках одного задрипанного жилсовета. Ставить мусорки у подъездов слишком дорого, звонить провайдеру по поводу неполадок с сетью слишком хлопотно, подвинуть “опель” чтобы сосед мог выехать – слишком здорово живётся хозяину перекрытой “тойоты”, пусть постоит. И я такой же эгоистичный майонезный шлепок, не могу дать и десяти рублей бездомному или человеку в беде, не могу просто подойти к таким людям и искренне поинтересоваться, что же случилось, а предложить свою помощь – даже представить смешно. Та женщина… А если то, что она говорила – правда? Я что, не мог дать ей хотя бы ста идиотских рублей на маршрутку до родного города? Мог, но не стал. Просто отмахнулся и двинул дальше. Потому что не хотел никуда встревать, потому что мне плевать, вот какой я и вот какое у нас общество из таких, как я. Всё-таки надо было предложить ей обратиться в долбаную полицию…»

Рассуждения оборвал его собственный кашель. Беспокоило фантомное, будто собирающееся скоро появиться жжение в груди. Ветер сменил направление, занося под капюшон ледяной воздух. Ноги в кроссовках морозило. Пальцы онемели.

Полпути преодолел. Вокруг светилось, мигало, переливалось. Натыканные совсем близко друг к другу жилые комплексы соединялись в кварталы, формировали свою переполненную магазинами и заведениями инфраструктуру, и большая часть района была квадратная, геометрически выверенная; в просветах между зданиями виднелись огни прожекторов строительных кранов, скелеты будущих домов, которые создадут новые проспекты и кварталы. Он жил в таком же, но чуть поодаль, на выезде из города.

Свернул на перекрёстке к тому месту, которое обитатели многоквартирок называют «частным сектором». До его, Бори, ЖК так выходило короче, и не пришлось бы вилять между многочисленными посетителями гигантского торгового комплекса, что стоял дальше по пути. «Сектор» чересчур масштабное слово, скорее – линия. Ряд коттеджей, несомненно, дорого-богатых, растянутый по дуге вдоль улицы. Тротуар положили вплотную к их садам и дворам, и так как большая часть местных жителей совсем не жители, то и ходить по этой стороне некому. Потрескавшийся бетон местами зарос лишайником и развалился.

А на другой стороне мало используемого водителями транспортного узла живут, правда живут тысячи, ходят по узеньким аллеям с только посаженными голубыми елями, выгуливают собак, сидят на лавочках, водят детей в возведённый тут же детский сад. Контрастам Боря не удивлялся, а по вымершей стороне ходил, чтобы не стоять на светофорах.

Ещё километр. Мимо памятника, через заправку, и в переулок. Двор, плотно набитый машинами, как отпускной чемодан – ненужным скарбом, сжался меж новостроек, пользуясь немногим отвоёванным у жилплощадей пространством. Едва растущие деревья на въезде как всегда гнулись под нажимом непрекращающихся «тридцати метров в секунду». Кто-то в такой час и такую погоду умудрялся гулять с совсем малыми детьми.

Открыл дверь, пропустил вперед женщину с орущим в коляске младенцем. Мать кивнула и закатилась в подъезд, Боря вбежал следом. Внутри горела одна энергосберегающая лампочка. В предбаннике на полу лежали вытянутые сквозняком просроченные платёжки и рекламные буклеты. Всякий бумажный мусор, исклеймённый следами подошв.

Спустился малый лифт, грузовой не работал, как всегда застрял на восьмом этаже. Соседка с ребенком заняли все место, пришлось ждать следующего, и пока выдалась минута, проверил свой почтовый ящик. Одна реклама, всё равно, что ничего. Счета оплатил давно.

Вернулся малый лифт. На одной из стенок было выцарапано слово «лох». В остальном чисто, только дымом воняло, – кто-то снова выкинул окурок в шахту. Сеть в кабине не ловила, и за кончившейся песней не последовала другая. Поднимался в тишине, разминал пальцы на ногах, – понемногу восстанавливал чувствительность.

Зашёл в квартиру. Зажглась лампочка в прихожей. В этот момент музыка заиграла снова (связь восстановилась), и Боря отсоединил провод от телефона. Голова болела, то ли от усталости, то ли его продуло. Квартира, как и всегда пустоватая, была прибрана и вымыта. Хозяину некогда и нечем было её засорять.

Скинув обувь, Боря выбрался на кухню, ещё одетый, и поставил чайник (на ночь решил не есть) на электрическую плиту, после чего поковылял в зал. Не трогая выключатель, рухнул в кресло. Лечь на кровать и уснуть нельзя, файлы с отработками ждали, когда их отправят на преподавательскую почту. Но и в кресле умудрился он задремать, а очнулся только минут через десять от свиста. Заварил чай от утреннего пакетика, отнёс кружку к столу с ноутбуком, достал из-под дивана тетради с конспектами, включил свет, – подготовил рабочее место.

Сделал фото рукописного конспекта, закинул через телефон в облако, уже с компьютера накопировал из облака «джипеги»  и вставил один за другим в вордовский файл. Отправил документ с вписанными в название фамилией и группой. Сделано. Ушло минут пятнадцать.

Перед сном проверил соцсети. Несколько десятков болтательных и неинтересных сообщений в институтском чате, один лайк на комментарии недельной давности, вот и все новости. Боря собрался закругляться, но завис перед монитором на минуту и вбил в поисковик «Валерия, Ставрополь». Нужную девушку нашёл на удивление быстро – она не скрывала своей внешности и в профиль поставила собственную фотографию.

Щёлкнул курсором, увеличил.

Улыбается, стоит на пирсе, позирует на фоне моря, в зелёном раздельном купальнике и солнечных очках. Маленькая грудь, обтянутая лоскутом ткани только подчёркивала изящность и умилительную хрупкость фигуры. Волосы, собранные в хвост, ещё мокрые, а загорелая кожа – нет, успела обсохнуть. Ладонь с цветастым маникюром лежит на талии поверх всё равно видимой бледной полоски. Понятно, почему другу так понравилась эта девушка, – красивая, нечего и говорить.

Через полчаса позвонили родители. Говорила мать, отец поддакивал и бубнил невпопад. Они посылали ему деньги раз в неделю, и каждый день осведомлялись о его состоянии, будто обновляли статус в метафорическом каталоге.

– Привет, Боренька, как у тебя дела? – спрашивала мать.

– Привет! Да пойдёт, как обычно, – отвечал Боря, – а у вас?

– Да тоже всё как обычно, – вздохнула мать.

– Ничего нового, – добавил отец откуда-то издалека.

– Скажи лучше, как день прошёл? – снова мать.

– Сессия теперь автомат, по полной, – перечислял Боря, – Отработал смену, завтра выходной. С Лёхой встретился.

– Это каким? – уточнила мать.

– Который Крещенка, – подсказал отец.

– Ааа. И как, нормально посидели?

– Да, пойдёт. Поболтали, повспоминали.

– Ну ладно. В остальном всё хорошо?

– Да, а как иначе?

Она собиралась ещё что-то спросить, но отец забурчал неразборчиво, и какое-то время пришлось молчать в трубку.

– Ну и хорошо, что всё хорошо, – зевнула мать, – Ладно, не будем отвлекать тебя. Спокойной ночи!

– Давай, сынок, – вставил отец напоследок, – деньги нужны будут, звони.

– Да, хорошо, давайте.

Отключились. Дежурный разговор, от начала до конца заученный, состоялся.

В одиннадцатом часу всё же заполз под одеяло, уткнулся лицом в щель между подушкой и стеной и прикрыл глаза. От целого дня в движении у него ныла поясница – будто её двенадцать часов что-то сжимало, а под ночь этот нажим вдруг ослаб. С восьми до трёх он разносил заказы. Ему разрешили уйти пораньше, не прерывая слот. Завтра должны были перечислить деньги. Завтра ещё и суббота. Ещё и в институт не надо.

«Красота…» – подумал Боря.

Заснул под завывание беспокойного ветра. Оно перекрывало гудение батарей и гудение музыки от соседей справа. Лёжа в постели чувствовал, что чем-то недоволен, но не было сил рассуждать.

Если сновидения и посещали его, то вспомнить что-либо оттуда он уже не мог. Сон – не сон, а телепорт в новый день. Не выключенный со вчера будильник прозвенел в семь утра. Боря отрубил его, улёгся обратно, уснул поверх скомканного одеяла и так проспал до десяти часов. Встал от головной боли и голода, одно наложилось на другое и стало невыносимо лежать, будто через затылок пробуют вскрыть черепную коробку.

Умылся, поставил на плиту кастрюлю, высунулся из окна в привычный туман, – полегчало. Хотя в висках ещё что-то билось. Боря разглядывал едва различимые сквозь серую муть горки и качели на детской площадке и прислушивался к причудливому ритму в собственной голове, пока вода не забурлила.

Сварил, не промывая, рис, нарезал в него остатки колбасы и залил это кетчупом. Лёша называл борин кулинарный шедевр «Breakfast of Chumpions», не поясняя, в чём собственно, шутка, – издевался над тем, что Боря плохо знает английский.

Зачерпнул месиво ложкой и отвлёкся на телефон, так и не донеся её до рта. В соцсети на Борю свалился пучок сообщений. Все от того же Лёши.

8:43 – Ну чё, поздравляю, гора пришла к Магомету!))

8:43 – Блин, я тоже так хочу, разок лыбу давануть – и на свидание)

8:44 – Давай, не жмись, отвечай)))

8:56 – И как всегда, падла, дрыхнет…

И ещё шесть сообщений-подтруниваний. Над ними всеми синела ссылка на пост в городской группе поиска:

Не анон.

Ищу человека! Пересеклись двадцать четвёртого в кафе на 50 лет ВЛКСМ часов в семь, я была с подругой, ты с другом. Ты открывал нам дверь, когда мы уходили, улыбался так по-доброму. На фото – справа, в серой кофте и капюшоне. Найдись, пж, хотелось бы познакомиться!

На изображении Боря и Лёша, идут в сторону остановки. Фото мыльное, но разобрать было можно.

Заглянул в профиль автора, указанный под публикацией. Милана Мелихова. Действительно, девушка из кафе, та, что высокая и светловолосая. Боря только это и запомнил, но глядя на обработанное фото напряг память и узнал. Отвечать на призыв не стал.

10:10 – Не буду я ей отвечать

10:10 – А чего так категорично?

10:12 – А зачем? Чтобы я первой же фразой испортил всё отношение к себе и загадил её представления? Пусть я лучше игнорщиком побуду, не хочу разбивать ожидания…

10:13 – Слишком. Тщательное. Обдумывание. Вещей >:(

10:15 – Да даже если так, что я ей могу дать?

10:15 – Студент с нищенской подработкой, сидящий на шее у родаков, к тому же нудный, неопрятный, ленивый… да и чего я, именно я ей вдруг понадобился?

10:15 – Может это развод какой-то

10:15 – Боже, да она же тебе не лесник, в парк в полночь звать, путник ты, блин :D

10:16 – Всё равно

10:16 – Чел, не будь Борисом-хрен-перепадёт, просто попробуй, а там посмотришь

10:17 – Да кому я нужен, шутишь, что ли?

10:18 – Тебя в детстве били?

10:18 – …нет.

10:19 – А надо бы!) Давай, пиши ей. И шоб скриншот был на моём столе к обеду вместе с фотографиями Человека-паука!))

10:20 – Я тебе уже объяснял, не хочу никого разочаровывать

10:21 – Чего я, собсна, ждал

10:22 – Ну прости…

Лёша не отвечал. Через десять минут вернулся и написал:

10:34 – Короче я сделал всё за тебя. И только попробуй её заигнорить теперь. Чеши, социализируйся, твою мать! ;D

И скинул скриншот переписки с Миланой. А вскоре написала и она сама.

10:35 – Привет!) Мы виделись вчера в кафе, ты нам двери открыл и улыбнулся. Решила, почему бы и не познакомиться? Извини, если так внезапно, просто хотелось пообщаться)))

Боря ругал вслух Лёшу и божился при следующей встрече всё ему высказать. Но отвечать пришлось, ему было неудобно игнорировать, человека находясь в сети. Старался формулировать мысли корректно и вежливо, думал над выражениями, тратил на это долгие минуты.

10:38 – Привет.

10:38 – Да не переживай, всё в порядке, я помню, ты с подругой ещё была.

Как смог вежливо. Хотя ему отправленное не понравилось. Он считал, что должен был подумать получше.

Ответ от девушки пришёл тотчас же.

10:38 – Да, именно!) Раз так, как насчёт познакомиться?

10:39 – У тебя же в профиле настоящее имя?

Знакомств заводить Боря не хотел, тем более с девушкой, – как он написал Лёше, так и думал в действительности. Только нельзя сразу и прямо сказать ей отстать, надо тоньше.

10:40 – Можно. Ну, познакомиться

10:40 – А имя да, настоящее

10:40 – Отлично.

10:41 – У меня тоже. Расскажи немного о себе. По твоей стене мало что понятно. Но очень интересно. Эти фото с облаками и всё такое.

Тут же Боря решил в ближайшее время скрыть и архивировать все свои записи.

10:45 – Эм, ну… Каких-то особых интересов и нет, как все, слушаю музыку, смотрю фильмы, читаю иногда книги.

10:46 – Обычно по городу гуляю, фотографирую что вижу, но так, без композиции.

10:46 – Как попало, в общем.

Стыдно было признаваться в собственной безынтересности. И про книги, и про фотографии он выдумал на ходу, – на странице в соцсети висели случайные изображения, скачанные из Интернета. А рассказывать подробно о своих вкусах в музыке ему не хотелось – их, в общем-то, и не было, по его мнению, в «сохранённом» получилась случайная солянка из разножанровых песен, попавшихся когда-то на глаза.

10:47 – Да брось, мне даже нравится. Есть в этих небесах какая-то атмосфера.

Отвечать теперь было не на что, и Боре пришлось придумывать собственные вопросы, чтобы поддержать разговор. Шли минуты, а фантазии у него хватило только на:

10:50 – А какие у тебя интересы?

Перенаправил чужой вопрос.

10:52 – Работаю. Профессия у меня такая, творческая и вольная. Дизайнер я. Но зарабатываю рисовкой артов, паблик для этого целый есть. Кино разное смотрю, вообще – киноманка, могу утром посмотреть «Госпожу горничную», а вечером Трюффо. Во всём есть свой шарм. Хотя может это странно, любить такие разные фильмы, мне, наверное, снобизма не хватает.

Невольно Боря задался вопросом, сколько же ей лет – в профиле возраст оказался скрыт. Дизайнер, зарабатывает творчеством, много чем интересуется помимо кино (это он уже додумывал), активный человек. Для него – слишком активный.

10:58 – Да нет, почему. У каждого свои вкусы.

Лишь бы сказать хоть что-то, показать свою нежелание говорить.

10:58 – Тебе тогда какие нравятся?

А тут ему и кривить не пришлось.

11:05 – Сложно сказать. Я не особо кино интересуюсь, смотрю то, что показывали по телеку, пока рос, почти что родное стало.

11:05 – Кино детства, значит. Многое из них запоминаешь наизусть, так часто смотрел.

11:05 – Особенно если телек ещё есть, xD.

11:06 – После долгого напряжённого рисования отвлекаешься на кривляния какого-нибудь Джима Керри и расслабляешься. Так что я тебя понимаю.

11:06 – Чем ещё ты увлекаешься?

«Надо уже заканчивать. Чем больше спрашивает, тем неудобнее становится…» – рассуждал Боря.

11:07– Да как-то и ничем.

11:07 – Тогда, может, начнёшь познавать новое? В это воскресенье на севере будет урок гончарного искусства, не хочешь сходить?

«Это какого хрена щас было…» – подумал Боря.

Неужели весь разговор и поиски по соцсети прошли только для того, чтобы прорекламировать какую-то сомнительную никому триста лет не сдавшуюся гончарную школу? Или это просто затянувшаяся несмешная шутка какой-то ненормальной, и всё утреннее беспокойство, все эти переживания как ответить и что сказать прошли даром? Боря принялся сочинять однозначный, неотложный повод соскочить с разговора, ему не хотелось больше маяться в непонимании происходящего. Набирал сообщение и тут же стирал, не в состоянии придумать сколько-нибудь достойный способ отвадить девушку.

11:18 – Да пошутила я, расслабься. Строчишь и стираешь уже десятую минуту. Мне было интересно, как ты отреагируешь. Но встретиться вживую всё равно предлагаю. Если честно, лицом к лицу мне куда комфортнее говорить, чем тыкать на кнопки. Сегодня в 16:45 в кинотеатре в центре будут показывать «Леона». Не знаю, где они его откопали, но фильм хороший, а я как раз сделала себе выходной. Пойдёшь со мной?

Глядя на последнее её сообщение, перечитывая всю непродолжительную переписку, он до последнего собирался отказаться. Но отстучал на сенсорной клавиатуре:

11:20 – Можно, почему нет.

И пожалел.

11:20 – Тогда встретимся в четыре, на главной площади. Перед сеансом зайдём куда-нибудь, не против?

«Деваться мне уже некуда…» – подумал он с досадой.

11:21 – Нет, не против.

11:23 – Хорошо. Тогда если что-то поменяется, я напишу. Ок?

11:29 – Ок.

На часах – полодиннадцатого, ровно. Боря посчитал в уме, сколько времени ему требуется на приготовления, на дорогу, и вскочил со стула. В ванной, набирая воду, прикидывал: час или час-пятнадцать понадобится, чтобы дойти; минут десять на мытьё, ещё десять на бритьё, сорок на стирку, если кинуть сразу – двадцать… нет, высушиться не успеет, придётся доставать выходную рубашку из шкафа и гладить, на это тоже около тридцати-сорока минут; доесть рис перед уходом, и чай, пожалуй, заварить и выпить; брюки тоже надо привести в порядок, грязь со штанин можно вытереть тряпкой, и на батарею, а потом туда же, куда рубашку, – под утюг; куда мог подеваться дезодорант? – вроде, он убрал его в диван, когда в последний раз убирался, половина расчёски-гребня должна лежать либо там же, либо под платёжками на холодильнике…

Большую часть прокрученных в голове дел он уладил за два часа. Но рубашка никак не давалась – складки деформировались или переползали на новое место, новые непрошеные линии появлялись на стираной белой ткани, а когда ему казалось, что вот оно – готово, стоило одеться и посмотреться в зеркало – нет, по-прежнему мятая, будто не бились над ней весь последний час. Сдавшись, Боря накинул кофту, чтобы не так бросалось в глаза. Отражение его всё же не радовало. Только подсохшие причёсанные волосы пушились, две царапины на подбородке и под ухом (порезался, один раз рука дёрнулась из-за сверления у соседа сверху, второй от спешки) краснели на и так розовой от духоты и беготни коже, одежда сливалась с бежевыми обоями за спиной, чёрные брюки эту общую бесцветность добивали контрольным выстрелом в лицо, – так себе парадный вид, как сам парень считал. Но до назначенного свидания оставалось слишком мало для каких-либо исправлений. Боря уткнулся лбом в стекло, дыхнул, нарисовал на запотевшей поверхности смайлик и, надев парку, вышел из квартиры. Доесть он так и не успел.

Нажал на кнопку. Пока ждал, крутил монетку в кармане, много думал, мало – по делу. Боялся опоздать.

На полу грузового лифта лежали иголки и ветки. Спустя месяц кто-то удосужился выкинуть ёлку. Боря улыбнулся своей догадке, представив мужика с перетянутой шнуром сосенкой, тужащегося вытолкнуть дерево в предбанник. Поднял несколько хвоинок, понюхал – пахло корой и смолой. Лесом пахло. Голос из динамика огласил этаж, и Боря машинально убрал хвою в карман куртки, но когда створки разъехались, выбросил обратно. Спрашивал себя: «Зачем вообще было поднимать иголки?..»

Туман успел рассеяться. Дорога тянулась километров шесть и Боря шагал вдоль неё, не останавливаясь, между рядом торговых построек с ресторанами быстрого питания, автомойками и прочими время-занимательными местами, и длинным каскадом панелек. Слушал музыку, а когда одна песня кончалась, доставал телефон, включал другую, заодно проверял четыре циферки в левом верхнем углу экрана. Если не хватит времени, он не хотел садиться на маршрутку и тратить лишние тридцать рублей, которых у него  собой не водилось, по крайней мере наличными. На кино, кафе и приятности для девушки и так оставалось немного.

Когда проспект упёрся в перекрёсток, Боря повернул направо. Сжимал в кармане монету и глядел рассеянно под ноги. Думал: «Надо было одеться попрохладнее…», – переживал, что за сорок минут ходьбы успел вспотеть, и в помещении от него будет неприятно пахнуть, или мокрые пятна появятся на рубашке, или волосы под шапкой сваляются в нелепое гнездо, или ещё что-нибудь составит о нём плохое впечатление, и для осознания этого «чего-нибудь» ему не хватает фантазии; переживал, что по собственной глупости и невнимательности не увидит и не найдёт Милану на площади, проглядит её, разминётся и просидит невдалеке как идиот, в то время как она будет искать его самого; переживал, что не смолчит когда надо, а когда настанет момент говорить, выдаст глупость или замнётся и смолчит. Предчувствие неловкости заранее портило ему жизнь.

Возле центрального автовокзала собралась толпа. Она перекрыла часть улицы, обойти такое сборище оказалось невозможно. Боря подошёл к курившему у ограды мужику лет пятидесяти, спросил:

– А что случилось?

– Сам не знаю, вроде как стрельба была, – неуместно бесцветно для таких слов ответил незнакомец.

– Как, стрельба? – удивился Боря и оглянулся.

Сквозь плотную стену зевак нельзя было ничего разглядеть, через гомон – услышать. Не чувствовалось в столпотворении отдельных людей – стоял незыблемый монолит праздного интереса, гудящий однотонно, односложно существующий.

– А кто стрелял? – спрашивал шокированный Боря.

– Сам спрашивал, ничего дельного не сказали. Кто-то говорит, мужик в бабу стрелял, кто-то, что баба в мужика. Хрен знает.

– А скорую вызвали? Ментов? – поинтересовался Боря.

– Менты уже тут, они в здании возятся. Скорую тоже должны были вызвать, щас пробки, тормозит, походу. Вот стою, развязки жду. Шёл домой с работы, а тут – вот! – Он как бы окинул ладонью всё действо, – Если минут через десять не прояснится, домой и двину.

– А я на свидание шёл, – чтобы поддержать разговор промолвил Боря и удивился тому, как произнёс слово «свидание». Поначалу он хотел сразу уйти, но то ли из вежливости, то ли из собственного праздного интереса остался не месте.

– Хех, чего тут торчишь тогда? – посмеялся незнакомец и кинул окурок в урну, – Шпилькуй к подружке, эти и сами разберутся.

Он и рад был бы, и порывался внутренне, но что-то удерживало его рядом с такими же случайными прохожими-наблюдателями, приковывало взгляд к ступеням вокзала, наполовину скрытыми за чужими шапками и капюшонами, к мерному пошатыванию народа.

Так и простоял десять минут, пока незнакомец зачем-то, может, из сочувствия к юности, может, из ехидства, не похлопал по плечу и не напомнил о «подружке», перед тем как уйти самому. Ещё насмешливо так ощерился, показав нижний ряд серебряных и верхний ряд жёлтых зубов. Боря опомнился, перебрался у светофора на другую сторону и пошёл дальше.

По площади бродили люди, обходя оставленные тут и там островки снега, грязные и плоские, как присохшие к полу обмылки. В самом центре рабочие разбирали каркас городской ёлки и складывали железные трубы возле повёрнутого задом к правительству памятника Ленину. А рядом, ближе к университетскому скверу, зазывал классической музыкой купол ледяного катка. Боря стоял неподвижно у входа, как привинченная к бетону декорация; некоторые посетители принимали его за плохой рекламный манекен и удивлялись, когда он вдруг доставал из кармана смартфон или начинал покручивать за спиной монетку.

Милана писала, что опоздает на пять минут, просила подождать.

Вскоре она появилась. Вышла из сквера и сразу повернула к катку. Она была одета в просторное синее пальто, красный шарф поверх чёрной водолазки, и кожаную мини-юбку. По площади стучали невысокие каблуки ботфортов. Короткая ассиметричная причёска растрёпывалась при ходьбе, и девушке приходилось каждые несколько шагов поправлять спадавшую на глаза прядь, перекладывая сумку из правой руки в левую. Боря не разбирался в моде, но подобный образ казался ему эстетичным.

– Привет! – улыбнулась Милана, опустив шарф, – Давно ждёшь?

Она оказалась довольно высокой. На каблуках – одного с Борей роста.

– Да нет, только пришёл, – соврал Боря.

Наконец ему удалось всмотреться в её лицо. Большие, широко открытые для всего интересного глаза то и дело замирали в созерцании вещей, для него привычных и осточертевших. Сам он пытался понять, какого же эти глаза цвета, – они в одну минуту казались то голубыми, то серебристыми, то изжелта-серыми. Улыбалась она часто, с заметным удовольствием, ни чуть будто не кривя душой, по-настоящему. Вокруг девушки возникала аура лёгкости, простоты и честности, несмотря на очень взрослый в представлении Бори внешний вид.

– Времени у нас ещё много, – продолжила Милана, роясь в сумочке. На недлинных ногтях блестел глянцевый лак красного цвета, – Здесь кофейня рядом, давай до сеанса там посидим?

– А билеты? – спросил было Коля.

– У меня уже есть электронные, – она достала из сумочки телефон, показала файлы с билетами и убрала его уже в карман юбки, – Пошли не будем мёрзнуть!

– Сколько я тебе… – обратился было Боря.

– Да нисколько, мне их подарили, – отрезала она и зашагала к подземному переходу. Боря запоздало двинул следом.

В переходе играл на гитаре молодой патлатый парнишка, бренчал «Нирвану», ревел слова песни с невиданным наслаждением. Милана не задумываясь достала кошелёк и положила в лежащую у ног музыканта-самоучки кепку сторублёвую купюру. Боря прошёл мимо. До самой кофейни девушка восхищалась незатейливым исполнением и душевностью гитариста, а спутник поддакивал как заведённая игрушка, пока ему не пришла идея для вопроса:

– А что ты обычно слушаешь?

Спрашивая, Боря открыл дверь в кофейню и уступил дорогу

– Ох, да всё на свете! – воскликнула Милана и зашла внутрь, – Хотя… я, наверное, больше по классике. Крис де Бург, «Рэдбоун», «Риччи э повери», «Ярдбёрдс». Из современного Барнс Кортни, «Крэнберриз», «Анимация». Много перечислять, если честно.

В ужасе Боря осознал, что не знает ничего из названного.

– Здорово… – протянул он и не нашёлся что добавить.

Небольшая, на несколько столиков кофейня располагалась в подвале огромного торгового центра, поэтому свет здесь был искусственный, приглушённый. Для антуража вдоль стен висели полки с книгами, с потолка свисали стилизованные под плетёные корзины плафоны. Из динамика под потолком играло что-то вроде джаза.

Они сели за свободный столик в углу. Пальто и парка остались висеть на вешалке у входа. Боря дёргал под столом заусенцы и драл ногти. Монетка осталась в кармане куртки. В глаза девушке старался не смотреть, и в целом не поднимать взгляда.

– Скажи, ты часто бываешь в таких местах? – пробовала расшевелить его Милана.

– Нет, – признался, как покаялся, Боря.

– По тебе видно, ты слишком нервничаешь, – произнесла Милана и подпёрла подбородок ладонью, так же по-доброму, доверительно улыбаясь, – просто расслабься и получай удовольствие от того, что происходит вокруг. Если так не делать, то с ума сойти можно. Считай, что сегодня у нас случайный общий выходной. У меня от работы, у тебя – от учёбы.

«Как мама ребёнка успокаивает…» – со стыдом подумал Боря.

– Ты же в универе учишься? Сколько тебе ещё, получается, учиться? – спросила Милана, зачерпывая ложечкой чизкейк.

– Два с половиной года, – ответил он.

– Это сколько тебе лет, выходит? – допытывалась она. Его ответ её будто озадачил.

– В декабре двадцать исполнилось, – нехотя сказал Боря и в два глотка выпил полкружки чая.

– Какой молодо-о-ой! – с досадой проскулила Милана и прикрыла лицо руками.

– А ты… – Боря осёкся. Нельзя было спрашивать возраст на прямую, – А как давно ты универ закончила?

– Если хочешь знать, сколько мне лет, то мне двадцать шесть, – усмехнулась она беззлобно и подшутила, – Что, старая, а?

Действительно, он удивился, что ей двадцать шесть. Она казалась ему, почему-то, моложе, на двадцать два, двадцать три. С низины своего возраста Боря ещё рассуждал так, будто между этими числами есть существенная разница.

– Да нет, ничего подобного! – замахал руками Боря, – Это я скорее мелкий, совсем сопляк.

Лучше способа выкрутиться он придумать не смог.

– Хочешь вредный совет? – подмигнула она и подняла кружку с кофе, – Торопись жить. Потом пожалеешь, что ничего не сделал, и будешь думать об этом без конца, как я.

Отпила, доела чизкейк и аккуратно поднесла салфетку к губам.

– Ты допил? – спросила она.

– Да.

– Тогда пошли. Минут за десять дойдём.

В зале помимо них сидело три человека, – после ухода почти всех западных прокатчиков мало кто ходил по кинотеатрам. Им достались места в самой середине. Сидений всего имелось на сорок зрителей. Боря фильм раньше не смотрел, нашёл только, что это боевик, потому купил попкорн и колу. Милана посмеялась и сказала: «Мило», но таким тоном, будто не издевалась она, а правда умилилась.

Потух свет. Осветился экран. Пошли титры на фоне нью-йоркского Центрального Парка. Картинки двигались, стены гудели от стереосистемы, попкорн хрустел на зубах. Маленький зал незаметно увеличился и превратился в темноту, рамку для происходящего на стене. Боря не любил ходить в кино с кем-то, чтобы не терять ощущения важности происходящего на экране, не осознавать себя сидящим в кресле от нечего делать и грызущим неоправданно дорогую кукурузу с сахаром.

Сидя рядом с Миланой, он не мог спокойно смотреть фильм, то и дело поворачиваясь в её сторону. А она неотрывно следила за героями, за сюжетом, переживала, радовалась и злилась, будто в цветастом прямоугольнике реальные люди и ей приходится наблюдать за ними впервые (что было явно не так). Боря завидовал такой вовлеченности, и скучал, не вникая в фильм и не думая о каких-то действиях. Развалился в кресле, жуя попкорн и попивая газировку, в ожидании конца. Не только и не столько фильма.

Успело стемнеть. Часы в холле кинотеатра показывали «19:00». Боря ждал, пока Милана вернётся из уборной и вместе с пятирублёвкой на столешнице прокручивал в голове отмазки для преждевременного ухода. Не хотелось и дальше мучить девушку своим присутствием. В очередной раз он щелчком пальца завертел монету, напоминавшую в таком состоянии «волчка» полупрозрачную сферу. Сидящие рядом зрители, ожидающие следующий сеанс, оборачивались временами на звон, но скоро теряли интерес к одиноко сидящему студенту.

Милана вернулась и сходу попросила:

– Слушай, проводишь меня до остановки? Тут недалеко.

С одной стороны – лучше сказать, что тоже спешит по своим делам, с другой – отказывать неудобно.

– Да, конечно, – поддался Боря.

«Провожу и – домой. Всё равно пилить полтора часа, хоть пешком, хоть на автобусе» – размышлял он, выходя на улицу.

Они не торопились. Милана шла медленно, глядела на засвеченное городом пасмурное небо, стараясь не отходить от Бори слишком далеко, но и не сближаясь. Улыбалась с грустным смирением, ступала легко, только лёгкость эта не та, дневная, а какая-то выстраданная, как свобода после долгого заточения.

– Спасибо, что позвала, – проговорил Боря и закашлялся, горло чуть саднило. Похоже, вчера он таки застыл.

– Что? – переспросила Милана, правда не расслышав его слов.

– Говорю, спасибо, что позвала! – повторил он громче.

– А, да брось! – рассмеялась она, – Не сидеть же дома и киснуть.

И замолчала. Боря в последние минуты свидания решился не молчать, с мыслью: «Ай, какого чёрта?!».

– Слушай, ты же... ну, творческий человек, – обратился он, – Рисуешь там, даже отдачу это свою приносит и... не бывает у тебя ощущения, что то, что ты делаешь, оно... ну, не получается, выходит не такое, как тебе хочется, да еще и не нравится никому? Бывает такое?

– Конечно, – ответила она запоздало. Не ожидала вопроса, еще и такого серьезного, поэтому подбирала слова и сдерживала то, что считала невозможным высказать в лицо, – Всегда есть момент, когда не нравится то, что делаешь, и, бывает, бросаешь какие-то работы со злости. Но это самокритика. Желание стать лучше. С чужим мнением так же. Часть развития, как-то так.

– А если вот вся жизнь такая? Просто жить стараешься, а даже из этого хрень одна получается...

– А почему ты спрашиваешь? – Вопрос прозвучал тихо, расстроенным тоном.

Боря не видел Миланы в отрезке между фонарями, только слышал её голос и стук каблуков по брусчатке.

– Просто так. Извини. Забей, – протараторил Боря и ускорил шаг.

– Подожди, – позвала она и взяла Борю под руку, чтобы тот не ушёл, – Давай сядем, и поговорим. Тебе легче станет.

Они стояли друг напротив друга, посреди аллеи, видя лишь силуэты, и говорили.

– Тебе не нужны мои проблемы.

– Я помочь хочу. Чтоб ты ничего не сделал.

– Не надо. Не сделаю. Я слишком ленив для такого.

– Один вопрос. И всё. Ладно?

Протянулась пауза.

– Ладно.

Послышался тяжкий вздох.

– Отвечай так, как реально думаешь. Ты себя ненавидишь?

Вздохнул уже Боря.

– Да. Всей душой терпеть себя не могу. Потому что только и делаю, что приношу людям неудобства и разочаровываю их. Я не имею права на всё то хорошее, что у меня есть, я его не заслужил, потому что не делаю ничего. Я искренне так считаю.

– Почему ты так о себе думаешь? – впервые вопрос прозвучал безучастно и отстранённо.

– Потому что так и есть.

Она повернулась к Боре боком, провела рукой по волосам. Опустила голову, будто рассматривала свои длинные ноги в ботфортах.

– Ты прости, но я, наверное, пойду, – сказала она и стала рыться в сумочке, – Не потому что мне противно, просто я в такое уже влезала. Вечное «я», «я», «я», самобичевание и никаких действий. Четыре года жила с «вечной жертвой», и всё, что мне удалось, это сбежать. Год прошёл, решила выбраться, и вот – тот же самый человек…

Из сумки она вытащила что-то прямоугольное. Пачку сигарет. Милана достала одну и вложила в губы.

– Зажигалка есть? – спросила она устало и безразлично.

Боря достал из заднего кармана брюк спички, которыми зажигал газовую плиту дома, и отдал девушке целый коробок. Вспыхнувший огонёк осветил насупленные брови и полоску от потёкшей туши на правой щеке.

– Люди меняются только сами. Борись, Борис, – сказала она и затянулась, – Спасибо за вечер. Будь осторожен по дороге домой. Хорошо?

Она повернулась к нему спиной и так же медленно, с вымученной лёгкостью застучала каблуками по аллее.

Боря повернул назад и на ближайшем перекрёстке  зашагал в сторону дома. Но не успел выйти из центра. Не выдержал. Слезы опустились к воротнику рубашки и впитались в наглаженную, жёсткую как картон ткань. Боря прижал руки к груди и сел на корточки. Прошептал:

– Что вы все хотите, чтобы я сделал?

Вопрос испарился на морозе вместе с сорвавшимся с губ облаком. Людей рядом не было, а от случайных зрителей спасал высокий от неровности ландшафта бордюр, никто не мешал трястись от бессильной злости и подвывать вполголоса: «Что со мной не так?». Вскочив на ноги, Боря швырнул монету в серо-жёлтый массив ближайшего дома. Она тыкнулась о бетон и упала в траву.

Завидев направлявшегося к нему человека, судя по цоканью тоненьких каблуков – женщину, Боря поднялся и пошёл домой. Глаза воспалились, губы потрескались. По бетонным ступеням поднимался к главной улице и как можно ниже надвигал капюшон.

Пар от котлов плыл подсвеченными пятнами над улицами, заслонял небо, а через какое-то время растворялся в воздухе. Температура ушла в минус. По пути домой он наблюдал как трава, лавочки в скверах и машины на стоянках индевели.

Хвою в лифте смели, что странно, обычно уборщицы работают по утрам. И не только лифт вымыли, а весь подъезд, на каждом этаже – чисто. Наверное, одна из тёток в совете жильцов всё-таки вынесла мозги людям из управляющей компании.

В квартире стояла духота. Боря снял парку и сел за обеденный стол. По привычке заглянул в соцсети. Очередные вузовские объявления, какой-то незнакомый мужик написал с предложением купить кальян, да Лёша спрашивал, как прошло свидание. Отвечать не было настроения. На электронной почте висело письмо от Евгения Геннадьевича. Одной лекции в конспектах не хватало.

Телефон остался лежать на столе. Боря положил голову на сложенные руки и задремал. Разбудил его звонок от родителей.

– Привет, сынок. Как твои дела? – спрашивала мать.

– Пойдёт. Всё как обычно, – отвечал Боря.