Яна Бондарь

Холодное кавказское утро. В квартире бабушки настежь открыты все окна, поэтому дождь, едва начавшись, разнёс знакомый землистый запах по небольшой гостиной. Мы приехали погостить всего на неделю. Сейчас, спустя 13 лет, мне кажется, что это слишком мало. Но тогда всё было иначе: как будто утро становилось полноценным днём, пять минут ощущались как десять, неделя — половиной месяца. Как будто каждую секунду ты проживал маленькое, но очень осязаемое впечатление. Так было и в то утро: мне не хотелось торопиться с подъёмом, да и в целом, некуда было торопиться. Я слышала, как кипит чайник на кухне, слышала голоса родителей, смех дедушки и звон посуды. Но больше всего меня занимал ливень: казалось, что с каждой минутой он становился всё сильнее, превращаясь в моих глазах в шелковистый водопад. В комнату незаметно вошла бабушка.

— Ну ты посмотри! Льёт, как из ведра! — громко сказала она. 

«Почему как из ведра?» — пронёсся вопрос в моей голове. Но детские размышления о необычном сравнении прервала бабушка. Она позвала меня завтракать и попыталась поторопить, отметив, что все ждут только меня. «Ленивыми шарканьями» (так называла бабушка мои шумные шаги) я дошла до кухни. Не решившись подойти к маме (по опыту знаю: когда она накрывает на стол, лучше не мешаться), я сразу же обняла папу и заняла самое удобное место — на его коленях. Когда я сидела с папой, мне можно было всё: и недоедать, если не хочется, и конфету — до еды, а не после. Папа был моим самым лучшим другом, супергероем, с которым можно было выйти на полчаса позже и всё равно успеть в детский садик, человеком, который никогда не ругался и всегда защищал меня. На работе папа часто возился с документацией, одно время руководил фирмой, поэтому у нас с ним тоже были заключены негласные договоры: во-первых, мне было запрещено рассказывать маме о будущих подарках, во-вторых, если мне чего-то сильно хочется, я всегда должна приходить к папе и говорить об этом. С первым пунктом, признаюсь честно, проблемы были, а вот со вторым — ни разу. Вот и сегодня утром, придя на завтрак и примостившись к папе, я заулыбалась и попросила какао, отодвинув небольшую кружку чёрного чая без сахара. Он казался мне самым невкусным и горьким напитком на земле. 

Пока папа, как настоящий волшебник, исполнял моё очередное желание, я села на его стул и устремила взгляд на посуду. Фарфоровая ярко-красная кружка, позолоченные белые чашки с цветочными узорами и бабушкин любимый, уже слегка потертый сервиз. Тарелки из сервиза слегка переливались пурпурным светом, а блюда, с едва заметной лепниной, были украшены изображением трёх юных девушек.

С самого детства бабушка ставила на стол именно этот сервиз: она не берегла его для особых случаев — украшала любимыми тарелками даже самый обычный завтрак. Этот сервиз всегда ассоциировался у меня именно с бабушкой, с её домом. Со временем я стала замечать, как на нем появляются сколы и потертости. Но от визуальных дефектов отношение бабушки к посуде не менялось: всегда, когда я пыталась проскользнуть в носках по полу с тарелками в руке, бабушка очень ругала меня. Доставалось и моему брату, с которым мы любили устраивать догонялки, драться (в шутку, конечно) и проползать под столом так, чтобы никто не заметил. 

Мне всегда казалось, что бабушка слишком переживает за сервиз. Поэтому, спустя несколько лет после описываемого мной утра, готовясь к 70-му дню рождения бабушки, я принесла к маме копилку с небольшими накоплениями и попросила сходить со мной за подарком — новыми тарелками. Я была уверена, что они будут ничем не хуже сервиза, а бабушка, убрав его в шкаф, перестанет бояться, что мы с братом его разобьём и наконец разрешит нам бегать по квартире. Промучившись, но всё же сумев открыть поющую копилку-обезьянку, мы засобирались в торговый центр. 

— Смотри! — крикнула я маме и указала на красиво освещённую витрину магазина товаров для дома. 

Уже тогда появились тарелки с мраморным рисунком. Они казались мне такими красивыми, блестящими своей новизной, что я была уверена — бабушке понравится! К моим накоплениям мама добавила совсем немного (по ее словам), и мы отправились домой продолжать собирать вещи к бабушке. 

Когда мы подъезжали, меня охватило волнение. Это был первый мой подарок для бабушки. Переживания закончились лишь с тёплыми объятиями: бабушка приняла подарок и, как мне показалось, была рада ему. Но ни в тот день, ни спустя год я не увидела его на столе. С присущей мне эмоциональностью, особенно сильно заметной в детстве, я спросила у бабушки: 

— Тебе что, совсем не понравился мой подарок?  

— Внученька, — расплылась в улыбке бабушка и убрала прядь моих волос за ухо, — я знаю, ты хотела меня порадовать, но видишь, старенькая я совсем у тебя стала, не могу от старого и любимого отказаться. Кажется мне всё, что нет в этом мраморе души. 

Недавно моей бабушки не стало. Я не помню, как мы собирали вещи, не помню дорогу до Пятигорска, не помню, что было, когда приехали в город и зашли в до боли знакомую квартиру. Не помню, были ли открыты окна, шел ли дождь, светило ли солнце, не помню, куда постоянно уходили мама и папа. Но мне казалось, что время бежит слишком быстро: две минуты — за одну, день — за полдня, полмесяца — за неделю. Когда мы вернулись в родной город, я открыла багажник и увидела несколько коробок. «Посуда!»  — было написано чёрным фломастером на одной из них. С замиранием сердца я несла эту коробку домой: дорога из Пятигорска в Краснодар не самая лучшая, а мама, безумно уставшая за этот месяц, очень быстро упаковывала вещи без присущей ей аккуратности и терпеливости. Небрежными движениями я раскрыла коробку и увидела расколовшиеся тарелки. Мне казалось, что я чувствую эту чёрную, кривую трещину, будто вместе с сервизом сломалось что-то внутри меня. Мои воспоминания, мое детство, моя детская ненависть к этой оберегаемой посуде, то дождливое утро, вкус какао, приготовленного папой — всё это было сломлено. Сидя на полу, я оглядела комнату и увидела, как папа ставит бабушкины книги к себе на полку. Впервые за 20 лет я не увидела в нём силы, того супергероя из детства, который всегда решал проблемы с лёгкостью, мог за минуту рассмешить меня до боли в животе и даже после самого трудного дня говорить, что не устал. Слабыми руками я продолжила перебирать сервиз и увидела одну сохранившуюся тарелку. От радости ли или правда, она показалась мне новой, нетронутой, но в то же время такой родной и ценной. Подпрыгнув, я бросилась к папе, обняла его и без слов указала на тарелку. Я увидела, как заблестели его глаза, как неподдельная радость пронзила не только мое сердце. И в этот момент я впервые поняла слова бабушки — в мраморе действительно нет души.

^{Илл.: Екатерина Калининская}