Максим Сметанин

Я посадил дерево.

Я знаю, мое дерево завтра может сломать школьник.

Я знаю, мое дерево скоро оставит меня,

Но пока оно есть, я всегда рядом с ним:

Мне с ним радостно, мне с ним больно.

Мне кажется - это мой мир.

Мне кажется - это мой сын.

Я посадил дерево.

Виктор Цой “Дерево”

Каждую неделю в выходные я прихожу к своему дереву. Это клен. Он растет на небольшой возвышенности. Летом в его тени отдыхают голуби, а зимой, с первыми заморозками, в ветвях копошатся снегири.

Я стою и прислушиваюсь к теплому ветру, а он нежно шуршит листву. Не знаю почему, но рядом с кленом хочется остаться подольше. Было бы замечательно построить рядом фонтан и наблюдать, как счастливые пташки плещутся в холодной воде, не замечая ничего на свете.

Осенью дерево скидывает листья. В один из таких серых дней я чуть не потерял его. Когда я подходил к подножию холма, на горизонте увидел двух рабочих. Они к тому времени уже приладили здоровенную пилу и пропилили одну четвертую часть ствола… У меня на время помутился рассудок, очнулся я уже в участке.

Очень хотелось побыстрей покинуть это место и лечь в свою кровать. Ужасная духота и затхлость навевали тоску на маленькую с виду, но вместительную комнатку. На лицевой стороне двери было написано: «Старший участковый уполномоченный полиции, МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ КОНЕВ».

Не было никакого желания метать бисер перед упитанным, удобно распластавшемся в своем кресле, Михаилом Сергеевичем и что-то ему объяснять. Мне грозило минимум четырнадцать суток, я смирился с этим, вернее мне было все равно: я знал, что прав. И не только знал. Я был прав. Я молча сидел и смотрел по сторонам.

Ты что, совсем дурак? Зачем людей калечишь, они свою работу делали, а тут ты, идиот, выскочил, как бельмо на глазу?.. - сказал старший участковый. - Или ты думаешь, что я пять лет на юрфаке кис, чтобы на таких как ты время свое тратить?

Я не ел уже сутки из-за чего начал болеть живот. На его столе стояла бутылка дорогого коньяка, конфеты и прозрачный кулек с виноградом. Когда я на них посмотрел, он, перехватив взгляд, отщипнул от грозди одну виноградину и кинул себе в широченный рот.

Я промолчал и ждал, когда он кончит жевать, чтобы ответить на вопрос, но Михаил Сергеевич пододвинул себе пакет и уже, не останавливаясь, опустошал его. Я почему-то представил, как он жует своими огромными челюстями целый стог сена и хотел понять, смог бы он проглотить живого коня...

Но зашедший в кабинет следователь не дал ни мне, ни ему продолжить разговор.

Здравствуйте, Михаил Сергеевич, - следователь неодобрительно посмотрел на меня, - а это что за … го… гра-жданин?

Да так, не обращай внимания, один выискался тут, герой, - сказал старший участковый. - Ты прикинь, мэрия дала задание срезать эти чертовы деревья на кладбище, чтобы никого случаем не прибило, так этот кретин накинулся на рабочих, - сказал Михаил Сергеевич, чувствуя некую гордость, что может похвастаться перед коллегой своей работой, при этом ни на секунду не прекращая трапезу.

У меня болела скула. Выступил пот. От вида этих людей (и голода)  стало настолько плохо, что чуть не стошнил прямо на стол участкового.

Не забудьте, Михаил Сергеевич, - перебил следователь, даже не вникая в суть его слов, - на вас одна надежда. К вам сейчас подойдет один человек - не оставьте без внимания. Обещанное с моей стороны будет сделано, не сомневайтесь, - сказал следователь и многозначительно подмигнул Михаилу Сергеевичу. Видимо, я был лишним. При мне не хотели разговаривать.

Старший участковый, обижаясь на неуслышанное бахвальство, кивнул так, что всем стало понятно - его это не волнует. Он лишь сильнее углубился в пакет и громче чавкал. Следователь удалился из кабинета  так же быстро, как и вошел, пронзив меня напоследок презрительным взглядом.

Ты вообще думаешь головой? - прервал продолжительную паузу Михаил Сергеевич.

Скажи спасибо, что их бригадир на тебя заяву не накатал - у парня, которого ты треснул, только ушиб. Повезло тебе, дураку, - громко чавкая и глотая, сказал он. - Ну хоть тебе, ироду, тоже досталось, - ухмыльнулся старший участковый и противно засмеялся, - щека-то небось чешется?

Я ничего не отвечал. Я был прав и этого было достаточно. Минут пять я подписывал документы по делу и Михаил Сергеевич, участковый, протянул мне паспорт.

Они не доделали свою работу, - сказал я, глядя ему прямо в глаза, - и это главное.

Что ты несешь? А ну быстро свалил отсюда, дрянь поганая, чтобы тебя больше не видел или пеняй на себя, - сказал старший участковый, наливая в стакан содержимое бутылки и подтягивая поближе конфеты.

За дверью стоял какой-то субтильный парень с дорогой на вид коробочкой и поглядывал в кабинет через щель. Как только я открыл дверь и стал выходить, он прошмыгнул за моей спиной.

Домой я вернулся с ссадиной на щеке. И кисть сильно распухла. Один парень костяшкой пальца прочесал мне правую скулу и рассек кожу. На белой майке осталась запекшаяся кровь. За все в жизни приходится платить.

 На следующей неделе, когда я очередной раз оказался на своем месте, что возле дерева, там по-прежнему лежал выбитый мной зуб и огромная пила. Довольно иронично для данной ситуации, но это была старая советская пила «Дружба».

Странно, что никто не подобрал. Видно, сильно напугал их. Пусть еще  вернутся, - подумал я.

О драке, об участке и об упитанном старшем участковом никому не рассказал. Даже своему другу Никите. Когда он увидел меня сперва рассмеялся, а потом стал необычайно серьезным.

Где ж тебя так угораздило? Подрался что ли с кем?

Упал со ступеньки, - ответил я.

Не хотелось портить его день, да и к чему? Было дело и прошло.  Это мои проблемы, и я хотел сам с ними справиться. Тем более я умел за себя постоять.

Когда-то отец учил меня драться... Как сейчас помню, он надевал на мои хилые ручки две огромные боксерские перчатки, становился на колени и заставлял меня бить со всей силы. При этом отец держал свои руки за спиной. Один раз я так сильно ударил, что у него пошла кровь из губы. Он был очень доволен. В этот день у меня было мороженое...

Некоторые скажут, что такое воспитание неприемлемо, неправильно, и они будут правы. Но ребенок не выбирает родителей и как его будут воспитывать, поэтому я такой. Не могу представить себя другим...

Отец научил меня всего добиваться самому и никогда не сдаваться. За это я ему очень благодарен.

Как-то раз я попросил у него немного денег для какой-то детской ерунды, сейчас даже не вспомню какой. Деньги у него были. Но я их не заслужил!

Он знал цену деньгам, как никто другой. Ему приходилось по многу часов заниматься тяжелым монотонным трудом. Размешивать раствор, штукатурить и класть кафель. Укладывать кафель, штукатурить и размешивать раствор.  И так без конца. Без определенной цели. Без конечного результата. Просто для того чтобы наша семья могла существовать. Он знал цену деньгам…

Вроде бы, это была жвачка. Я попросил денег, чтобы купить одну. Он согласился, только я должен был показать силу духа - подтянуться десять раз на перекладине.

На тот момент я мог осилить только пять. Он научил меня добиваться цели. Я начал делать пятнадцать подтягиваний уже через две недели. Первая задача была успешно выполнена.

Я купил жвачку, но она меня не так сильно обрадовала. Я гордился тем, что подтягивался больше, чем все мальчишки во дворе… Это слаще любой жвачки.

Было бы замечательно построить рядом с деревом небольшой фонтан, чтобы смотреть, как веселые пташки плещутся в холодной воде. Они, громко чирикая, как по команде, опускали бы свои маленькие головки, чтобы утолить жажду, а затем ныряли бы полностью. А после их мокрые крылышки взъерошивались и разбрасывали бы капли животворной воды по округе.

Перебирая в голове воспоминания из своего детства, я постоянно  возвращаюсь к образу отца, который остался в моей памяти. Мне кажется, я несколько идеализирую его и не могу из-за этого оценивать здраво...

А ведь, если подумать о маленьких воробьях… даже у них было правильное детство. Их родители по первой просьбе приносили им огромного, жирного червя, и они росли и крепли с каждым днем. Я тоже креп, но другим путем.

Когда наступали крещенские морозы, отец заставлял меня выходить нагишом на улицу и обливаться холодной водой. Мне было десять, и я часто болел. Легко мог заразиться от общения с болеющим ребенком или легкого ветерка из форточки. Один раз я облился и слег с простудой на неделю. Через год обряд повторился, но я уже не терял сил. Сейчас, к слову, я редко болею.

Иногда в тени клена я думаю о фонтане. Как его блестящие струи нежно подлетают до самого неба, до желтого солнышка, а потом с грохотом, как низкая нота, падают в мраморную чашу.

Как же страшно ставить мраморную чашу возле дерева. Она такая холодная, такая мертвая. Вода оживляет все вокруг, плещется, давая жарким летом прохладу для птиц. Мрамор - камень мертвецов. Все время боялся мрамора плит. Чувствуешь неминуемое приближение чего-то страшного, неизвестного.

Поэтому всегда надо добавлять что-то живое к мрамору. Для фонтана - это вода, а для кладбища - деревья. Они добавляют жизнь в царство смерти.

Мне нравится традиция сажать дерево, когда в семье рождается сын, но мне также стоит сказать и о другой традиции. При смерти близкого человека тоже нужно сажать дерево. Человек, как бы возвращается в этот мир, становится опять живым…

Встарь, еще наши предки, древние славяне, помнили о данном порядке. Считалось, что, если дерево принялось на могиле, человек был при жизни праведником, если нет - грешником. Дерево на могиле было неприкосновенным: его нельзя было жечь, рубить, срывать с него плоды, иначе можно было навлечь на себя несчастье. Дерево для древних - сакральный покровитель. Оно есть мир и сама вселенная.

Да и сейчас многие не забыли этой традиции, только перевернули ее с ног на голову: после смерти можно поместить человека в специальную урну, из которой вырастет дерево на ваш вкус. Правда это стоит очень дорого. Теряется таинство, сакральность, к тому же не каждый может себе это позволить… да и, впрочем, какая мне разница, что станет с моим телом после смерти - я уже все равно не буду прежним. Как-то я задумался об этом и понял, что всего-навсего стану частью природы и мое сознание растворится во всеобъемлющей пустоте… Может, так даже лучше...

Но все же хочется верить, что есть что-то большее; хочется верить, что все не напрасно; хочется верить…

Вот я опять прохожу по еженедельному маршруту. Вокруг меня ряды холодных мраморных плит. Рядом с ними растут дубы, ивы и тополя. «Никаких урн… Посадили родные или сами выросли, кто их теперь разберет?..»

Хорошая традиция. Все-таки чувствуешь себя не так одиноко: каждое дерево - это чья-то жизнь, - подумал я. -  Сегодня замечательная погода. Можно не спешить.

Выемка на стволе клена не затянулась и еще не скоро затянется. Справа, в траве на неприметном месте лежит пила. Я не стал ее трогать: «если еще не подобрали, пускай лежит, будет трофеем».

Слева стоит серая мраморная плита за небольшой металлической оградкой. Каждый раз когда подхожу к ней, чувствую неприятное сдавливание в области шеи и висков: притекает кровь. Обувь, как осторожно не ступай, цепляется за гравий на дорожке. Сквозь тишину пробивается противный шаркающий шорох. Каждый раз такое. Но как только я открываю калитку и подхожу поближе к могилке, становится легче. Тут же в двух шагах растет клен.

Вспомнилась одна похожая история, но она вызвала у меня смешанные чувства. Когда я посадил жухлый еще очень тонкий ствол клена, кажется это было на Пасху, мальчик лет шести-семи стал играть с неокрепшим саженцем и чуть было не переломил его пополам палкой. Я подбежал к нему и слегка толкнул. Мне показалось, что это было несильно, но мальчик упал, выронил палку и заплакал. Подбежала мама и, увидя, выругала его за “раздолбайство”, извинилась передо мной и потащила его по тропинке.

Я знал, что не был полностью прав. Знал, что я причинил боль человеку, который не заслуживал этого и, к тому же, не мог за себя постоять. Я просто застыл и ничего уже не делал. Отец бы это не одобрил. Позднее часто вспоминал этот случай и винил себя. Да и сейчас виню.  На душе остался осадок, который уже не смоется.

Хотя рабочих мне не было жалко. Они, в отличие от ребенка, понимали, что творят, и ни один не подумал: «Да, может быть, это дерево чья-то память! Давай-ка лучше не будем трогать, пускай растет». К тому же, я себя не контролировал, когда увидел надпиленный ствол. Вот им и досталось.

Взгляд упал на пилу, потом на гравий. Неподалеку стояла ваза с засохшими цветами - я считал, что цветы уже никому не помогут, от них будет только больнее и не менял их. Внизу на  плите, рядом с фотографией было написано всего две даты…  начало и конец…

Все-таки конец есть, но раз есть конец, может, существует и цель?..

Мне кажется, что у каждого человека во время рождения появляется росток. Росток есть у меня и у вас, у рабочих и даже у Михаила Сергеевича. Во время взросления он вместе с человеком становится больше и сильнее. И так всю жизнь он находится внутри и оберегает нас от зла. Просто некоторые люди не слушают его. Знаю, звучит по-детски, но разве дети не смотрят на мир самым искренним взглядом?

Я стою и прислушиваюсь к теплому ветру, а он нежно шуршит листву. Не знаю почему, но рядом с кленом хочется остаться подольше. Этот росток пережил своего владельца и стал величественным древом... Наверно, таким он и был при жизни. Жаль, что уже не узнать.

Как бы я хотел построить фонтан и наблюдать, за счастливыми  пташками, которые плещутся рядом в холодной воде, не замечая ничего на свете.