Что говорить, встречались, разошлись. 
А может быть, осталось что-то? Может. 
Хотя… «Она вас больше не тревожит». 
Мечты, как говорится, не сбылись. 

Что говорить, зеленая вода, 
Нева, мосты, ампир и все такое… 
И двое – над ноябрьскою рекою… 
Что говорить, исчезло навсегда. 

Но вспомнишь все – и кажется тотчас: 
А может, мы и не были такими: 
Влюбленными, счастливыми, иными? 
И что вода не отражала нас? 

И что, как век назад, она текла, 
И жизнь текла, похожая на кому: 
Вне нас, без нас, над нами, по-другому – 
Без божества, без чувства, без тепла. 

Что губ твоих не пил и не кусал, 
От запаха не млел, не полоумел, 
Не знал тебя, не видел, не искал, 
Не потерял, не тронулся, не умер… 

Приду в себя… и вымою посуду, 
Побреюсь, причешусь, включу кино. 
Что говорить? Не важно. Все равно. 
Но говорю. И говорю. И буду. 

* * * 

Наваливалась тишина, 
и воздух становился гулким. 
Тревогой вся окружена 
ходила мать по переулкам, 

стучалась в двери. Только стук 
молчаньем отзывался сиро, 
как резонирующий звук 
богооставленного мира. 

А я сидел в своем дому 
и материнский голос слышал. 
Никто не отвечал ему, 
никто на стук и зов не вышел. 

Тогда я женщину позвал: 
«Вернуть ты сына захотела? 
Я так же точно мать искал, 
но мать моя давно истлела. 

Увы, предел любви таков, 
предел любви, закон разлуки». 
Я смолк. Мне не хватало слов 
для этой нашей общей муки. 

И тут внезапно я постиг, 
что с нею мы теперь стояли, 
как сын и мать, что в этот миг 
сквозь боль друг друга узнавали. 

* * * 

«Соли нет!» – сказали в магазине. 
Неужели вправду соли нет? 
В деревенском старом магазине 
Я купил для сына пистолет. 

Если соли в мире не осталось, 
Если друг на друга наплевать, 
Если соли в мире не осталось, 
Надо научиться убивать

Пусть мой сын играет с пистолетом, 
Это в современности нужней… 
Но когда подумал я об этом, 
Стало гадко на душе, верней, 

Сердце вдруг пронзило острой болью: 
Что бы я мальчишке объяснил? 
Нет, уж лучше сам я стану солью, 
Чтобы сын патроны не купил. 

* * * 

Ни льдинок, ни снежинок. 
Снегурочка пьяна, 
Все спят, пустует рынок, 
И нет нигде вина. 

Закончится похмелье, 
А там глядишь: опять – 
Рабочая неделя, 
Рабочая тетрадь. 

И все ж с утра недолго 
Мерещится слегка 
Украшенная елка 
И мамина рука. 

* * * 

Я без спроса, я без стука, без звонка, 
Пожалей меня, подруга, дурака. 

Сядь. Не надо суетиться. Нынче мне 
Ни в любви, знать, не забыться, ни в вине. 

Захмелею я вином или виной – 
Все покойники встают передо мной. 

Лучше так со мной, подруга, посиди, 
Да в окно со мной, подруга, погляди. 

Посмотри, какая вьюга – вьет и вьет. 
Человек в такую вьюгу пропадет. 

Да останется в снегу лежать ничком 
У красавицы-зимы под каблучком… 

Успокоюсь я, родимая, с тобой, 
А потом уйду, веселый и чужой 

В эту вьюгу, в эту стужу, в этот мрак. 
Больше нам с тобой не свидеться никак, 

Потому что эта вьюга – отопри – 
Изнутри меня исходит, изнутри. 

* * * 

Осень поздняя. Сад молчит. 
И веранда стоит в воде. 
Там хозяйка одна сидит, 
И хозяина нет нигде. 

Тихо. Дети не закричат. 
Припадает к земле трава. 
На веранде вдвоем молчат 
Осень черная и вдова. 

Выйдешь, станешь чинить крыльцо, 
Глянешь в тихий соседский сад: 
Неподвижно ее лицо 
Сколько дней, сколько лет подряд? 

* * * 

Мой друг, мне снится иногда 
Мой двор и детские качели. 
Они качаются тогда, 
Поскрипывая еле-еле. 

Дорога снится в шуме дня. 
И каждый раз так происходит – 
Дорогой той, забыв меня, 
Мои родители уходят 
И пропадают без следа. 
Качель застонет и споткнется. 
И никогда, и никогда 
Мне их догнать не удается.

* * * 

Когда-нибудь, в тяжелый жизни час, 
Меня, как саваном, накроет сном. 
Так иногда Господь спасает нас, 
Когда не знаем мы, как мы живем. 

И будет поле, поле в этом сне, 
И будет обязательно весна, 
И вся природа, верная весне, 
Вся будет к небесам вознесена. 

И детство, детство будет там мое, 
И будут там родители мои, 
Но все мы будем – только часть ее, 
Большой Земли, одной большой семьи. 

Тогда и мы преобразимся вдруг, 
И будем к Славе Божьей причтены! 
И я проснусь. Но я пойму, мой друг, 
Что дни мои еще не сочтены. 

* * * 

Нету сил. Опускаются руки. 
Но держись, моя радость, держись, 
Эти слезы, обиды и муки – 
Это все называется жизнь. 

Мы учились не этому зренью, 
А достоинству, воле, борьбе, 
И совсем не учились терпенью – 
Слишком сложно – и мне, и тебе. 

Ничего, что мы это не знаем, 
Наверстаем, изучим, поймем, 
Книгу жизни еще полистаем 
И параграф искомый найдем. 

Посидим над учебником этим, 
Мудрость каждого зная листа, 
Как послушные малые дети 
На уроке Иисуса Христа. 

*** 

О, не рви здесь цветов, ибо тоже созданья 
живые! 
Лучше в поле уйди и навек потеряйся в траве, 
Где никто не окликнет, и лишь небеса голубые 
Будут грозно молчать, наклоняясь к твоей 
голове. 

И увидишь ты, как на тебя это небо обрушит 
Безымянную тяжесть сиротской своей пустоты, 
И смешает с землёй твою трудную, смертную 
душу, 

И на этой земле белоснежные будут цветы. 
И сорвёт их другой или, может, другая, другие, 
Но поймёт он едва ли, гадая судьбу в лепестках, 
Что не землю одну, не одни небеса голубые, 
Что не просто цветы — человека он держит в 
руках. 

*** 

Девочка качалась на качели, 
Волосы по ветру распуская. 
Синие глаза её блестели, 
Солнечными бликами играя. 

Девочка жила в таком богатом 
Мире собственном, среди цветов и песен, 
И была душа её крылата, 
А обычный мир неинтересен. 

А невдалеке, за огородом, 
Зеленели старые берёзы, 
Плавилась железная дорога 
И стучали мерные колёса. 

И смотрели люди из вагона, 
Мрачные, с сутулыми плечами: 
Девочка смеялась беззаботно 
На руках у ангела печали.