Вера Дорди

Жили-были

Он прижимал меня к груди,
меня и куклу Олю.
Потом стоял совсем один,
и на моё "не уходи!"
поморщился от боли.
Он протянул мне пирожок
и с видом виноватым
сказал: "Вот вырастешь большой...",
ещё запомнилось про шок
и про какой-то фатум.

И всё казалось не всерьёз,
так странно и тревожно.
А поезд нас куда-то вёз,
солёным от беззвучных слёз
был пирожок творожный.
"Никто не дёрнул за стоп-кран", —
шепнула мама тихо,
а я смотрела на стакан,
на удивительный стакан,
с какой-то уткой дикой.

Ещё не ныло день-деньской
не вынутое жало.
Был неприкаянный покой
под тёплой маминой рукой,
и ложка дребезжала
о том, что "жили-были" — ложь,
запущенная в небо,
и мир нисколько не хорош,
и это — "вырастешь, поймёшь" —
очередная небыль.

И смех, звучащий за стеной,
и острые осколки,
и сон, где я бегу домой –
как поцелуй судьбы самой,
спасительный и долгий.

Поговори

Там желтоватая слегка
посуда в трещинах,
и руки в тёмных узелках
ещё не скрещены,
не отдыхают на груди,
не ждут отплытия,

покуда ангел не трубил,
там неприкрытая
недолюбовь глядела вдаль
глазами блёклыми,
а мир, потерянный янтарь,
сиял за стёклами.

Она не помнила числа,
и даже имени,
я тихо рядышком росла –
люби, люби меня.
Дарила ей календари,
с луной и зебрами –

хоть раз со мной поговори,
и были первыми
её последние слова
«меня запомните»,
что различимые едва
остались в комнате.

Как будто вышла по делам
по снежной кашице,
а вместо – новенький диван,
зелёный, кажется.

Замри

Там, за единственным ДК,
где тихо и тенисто,
и мятой стелется тоска,
ты обнимал меня слегка,
наивный и речистый.

Одно касание – «замри»,
полёт ладони узкой,
и что-то ёкнуло внутри,
ведь было их всего лишь три,
три пуговки на блузке.

И прикрывала алыча
бедовые детали –
бретелька падала с плеча,
и наши губы сгоряча
надолго совпадали.

В твоих руках теплым-тепло,
и музыкой из зала
меня бы в омут увлекло,
когда бы муха о стекло
так сонно не жужжала

о том, что вздохи сплетены,
взволнованные слишком,
но от стены и до стены
мне эти улицы тесны,
как старое пальтишко.

Хотелось крикнуть «ну и пусть!»,
но где-то на аллее
томилась маттиолой грусть
что я уеду-не вернусь
и, кажется, взрослею.

Илл.