Юбки

Дед брюзжал незло: «Лахудра –
Жисть, не жисть, а ё-моё».
Хлопотал, проснувшись, хутор.
Бабы вешали бельё.
На юру дрожит верёвка,
Треплет юбки ветерок.
Сплюнул дед – глядеть неловко:
Ни одних мужских порток.
Шла война неспешно, косо –
Шаг вперёд и два назад.
Почтальонке от расспросов
Разъедала соль глаза.
Край берёзовых гнездовий.
Что война! Не съела б тля.
И, черней косынки вдовьей,
Грач разведывал поля.
Шебуршали мыши сеном –
Серопузое жульё,
И густился дух весенний
Над потеющим жнивьём.
Избы к Пасхе хорошели,
Подновить хватало сил.
День – до вздутых жил на шее,
Ночь догонит – голоси.
А мальцам – свои печали:
«Васька, в хату, где ты, плут?»
Мужикам пообещали,
Пуще глаза берегут.
Солнце день в зубах таскает,
Слава богу, что живой.
И кружится юбок стая
Над проклятою войной.

Уходили мальчики

Мать земного воина – чем не богородица...
Уходили мальчики умирать, как водится.
Землю шагом мерили – жирную, отталую.
Грело спины сильные солнце запоздалое.
Собирались лужицы в ранах снега ватного.
Уходили мальчики на работу ратную.
Пробивалась тра́вина молодой щетиною.
Шли войною мальчики умирать мужчинами.
Шли полями вязкими, чёрными дубравами,
Злые и упрямые, шли за дело правое.
А поля весенние ждут не крови – пахоты.
А дубы сутулятся, над судьбиной ахают.
Не убрать озимые, не посеять ярицу.
Уходили мальчики, не успев состариться.
Уходили попросту, презирая почести.
Помяни их, Родина, каждого по отчеству.

Две затяжки тишины

Две минуты тишины,
А потерь... потерь без счёта.
Месит матушка-пехота
Тесто вязкое войны.
Две затяжки тишины.
– То, что было, – то не страшно,
Не дошло б до рукопашной... –
Хриплый голос старшины.
Две минуты – разве срок,
Чтобы высохли подмышки?
Две щепотки передышки
На понюх – куда там впрок.
Ноет правое плечо,
Не привычное к прикладу.
Эхо дальней канонады,
Разговоры ни о чём.
Я пригрелся под полой
Ржавой, ссохшейся шинели.
Тащит в плен забытой лени
Синева над головой.
В рваном облаке дыра –
Лаз для солнечного круга.
Пулей чиркнула пичуга –
И затихла.
Всё, пора.
И стою я, не герой.
В сердце – тряс, колени – вата.
В голове засел треклятый,
Потом нажитый, пристрой.
Всё мерещится, маня,
Мамкин сад, тугие грядки...
Убежать бы без оглядки,
Только как же без меня?
Ладно, что там, стой не стой...
Догонять ребят – и с Богом.
Вон как взводный смотрит строго.
– Колька, мать твою, прикрой!

Песенка

Сентябрь, а кажется – зима.
Знобит простывшие дома.
Из труб печных дымок торчит упрямым колышком.
Не попадает зуб на зуб.
У человеков вечный зуд.
Чуть холоднёт – он тут как тут, нехватка солнышка.

Лес полысел от снежных брызг.
Сосед под вечер пьяный вдрызг:
Всё лечит свой осенний криз, лекарство верное.
Во мне же радость свиристит,
Что можно дух перевести,
Лежать часов до десяти (цифирь примерная).

Не торопясь, в окно смотреть,
Как солнце, вылиняв на треть,
Всё ищет в огороде плеть, хлопочет лучиком.
Упрятан в банки урожай,
Я в двух шагах от куража,
Хоть песни, хоть стихи рожай – и без, и к случаю.

Сентябрь – намёк, а не зима,
Но день сомовее сома.
Кураж сбежал, шепнув: «Сама цеди по капельке».
Строка хромает в па-де-жо,
И не поспоришь с падежом,
И куст малины стережёт всё те же грабельки...

Городок

Стоит видавший виды городок,
Корнями в берег на века врастая,
Кряхтит, кренясь. История простая:
Таких полно – ни низок, ни высок.

Ручьятся дни, спеша вперегонки,
Нагретым боком их встречает пристань.
Шумит река хозяйкой голосистой,
Скрипят мостки, хлопочут рыбаки.

Бродяга-солнце плавно, сбавив ход,
Садится в воду, золоча округу.
Стряхнув привычно чешую-кольчугу,
Спешит под вечер с промысла народ.

Провинция живёт, всё нипочём.
Рожает между делом самородков,
Усталость лечит по старинке водкой,
А то – первостатейным первачом.

Не блещут, как в столице, купола:
В цвет неба – не сусальным, тёмно- синим.
На мутных стеклах паутинный иней,
А подойдёшь поближе – седина...

Про «жили-были» – просто, без нытья,
Без судорог, припрятав боль в улыбку.
Надежду зазывая в кумовья, до смерти верят
В золотую рыбку.