* * *

Запираем замки,
Опускаем тяжёлые шторы на окна
И притворно молчим,
Ожидая всеобщей любви к тишине.

Будоражат звонки,
Из которых наш мир одурманенный соткан,
И в молитвах звучит
Эхо сводок о новой прошедшей войне.


* * *

И пусть сегодня смыслы между строчек,
И серость неба давит на мозги,
И видится во всем знакомый почерк,
Хотя реально — не видать ни зги.

И тем не менее из чёрных буден
Мы выбираем самый важный цвет
И кисти с красками. А значит, будет
В картине жизни негасимый свет.


Айсберг

Открываю коньячные дали,
Настроение — ноль к одному,
Тает айсберг в хрустальном бокале,
И «Титаник» стремится ко дну.

Наливаю, края не помеха,
С неизбежным исходом знаком,
И бульбульное звонкое эхо
Поглощается с каждым глотком.

В градус жизни смертельно влюблённый
Огурец, как корабль, пополам
Разломлю и безбрежно солёный
Поднесу к пересохшим губам.

Знаю то, что другим неизвестно,
Не уплыть, как в дурацком кино…
Снова айсберг, холодный и пресный,
И такое же мерзкое дно.


Жирафы

Послушай,
далёко-далёко на нашей земле,
Где озеро Чад высыхает к бесснежной зиме,
Теперь не жирафы, а люди мычат на луну,
И жёлтыми перьями пальмы склонились ко сну.

Послушай,
далёко-далёко, лет сотню назад,
От озера Чад не отвесть было пристальный взгляд,
Там смуглая дева, к губам прижимая зурну,
Баюкала песенкой нежной жирафов стада и луну.

Послушай,
далёко-далёко не надо ходить,
Чтоб озеро Чад и пятнистых жирафов любить.
Из дымки рассвета случатся закаты в дыму,
И снится всё это сегодня не мне одному.

Послушай,
далёко-далёко на озере Чад
Жирафы о прошлом счастливом своём не молчат,
А ночью, тайком, пробираются в вещие сны
И пятна на шкурках считают до новой весны.


А. Блоку

Город всё тот же —
Улицы, фонари,
Только аптек больше.
Много прохожих,
Видимо, в три
Раза живут дольше.
Время циклично,
Снова грядёт весна,
Всё набирает скорость.
Если о личном —
Странные времена,
Что для тебя не новость.


Интеллигенции

Что делать? Каждый третий – враг,
А каждый первый – неприятель,
И во главе гибрид-атак —
Их длиннорукий содержатель.

В чём выгода? Людская кровь
В чьи банки золотом прольётся?
Крест, распинающий любовь,
Какой спиралью изогнётся?

Кто виноват? Хрипит наш спор,
Доходит иногда до драки
На кухне под прикрытьем штор,
В телеэфирном полумраке.

Одна Русь-матушка молчит,
Ответ на все вопросы зная,
Напрасно ухают сычи,
Она бессмертна, и святая.


Шарманшик

Заводи свою шарманку
Старичок седой,
Рядом спляшет обезьянка
Танец шебутной.

Добрый бросит пять копеек,
Злобный — три рубля,
Чтобы стала веселее
Песенка твоя.

Видно, нотки не пустые
В музыке твоей,
Если люди непростые
Что-то слышат в ней.

Не спеши менять мелодий
Ты на злобу дня,
Вряд ли будет всем угодна
Песенка твоя.

Запускай свою шарманку
Старичок седой,
Пусть попляшут обезьянки
Танец заводной.


На смерть эпохи

Уходит цельности эпоха...
Рыдает рифменная медь.
Неужто в мире всё так плохо,
Что мир решился онеметь?

Эпоха ценности уходит…
В слезах немой оркестр страны
Ее овацией проводит
Туда, где песни не нужны.

Уходит целости эпоха...
И окриком не удержать!
Но подворотен зычный хохот
Не должен больше побеждать!

Эпоха целая уходит,
Не оцененная ещё...
А новой, на её восходе,
Певец уже за всё прощен!


* * *
Всегда и всюду надо быть поэтом,
Хоть мир к словам извечно глух и слеп,
Ведь каждая свеча — звезда завета,
И каждый дом — евангельский вертеп.

И, оставаясь всюду иноземцем,
Волхвов обряды надо совершать —
Одаривать и взрослых, и младенцев,
Помазанных на царство утешать.

Писание припомнилось. Подробно —
Когда, откуда это повелось…
И всё же странно, страшно и огромно
Всё то, что по словам других сбылось.

Тогда поэт писал, не знавший меры,
Сгущавший боль и страх, добро и зло,
Теперь гораздо проще можно — вера —
И чудо не случиться не могло.

И кто бы там потом ни балагурил,
Какие б ни пришлось стихи читать,
Мы рождены в рождественской лазури,
И надо ли ещё чего-то ждать!


* * *
И опять иероглифы вместо слов,
Соразмерные черточки вкривь и вкось…
Выбирает рыбак свой ночной улов —
Доставать из глубин, из души пришлось.

Кто прочтёт эти странные письмена,
Красно-черной мелодии жильный скрип?
Кто узнает, как жажда была сильна?
Небом залито море, Гольфстрим, старик.

Бесконечные стаи слепых акул,
И от пойманной рыбы к утру скелет…
Он едва на ладони свои взглянул —
Иероглифов не было. Счастья — нет...

Вырывается лев из кошмарных снов,
Примиряющий разум с игрой судьбы,
Только внутренний мальчик еще готов
Продираться сквозь тощие волн горбы.