И.Н. Ремизов

Деятельность Владимира Ивановича Вернадского (1863-1945), выдающегося отечественного  ученого и мыслителя, протекала в условиях социальных катаклизмов и революционных преобразований в мире и отечестве.

В России это кризис монархии и становление институтов буржуазной демократии (революция 1905-1906 гг.); свержение династии Романовых и кратковременное пребывание у власти буржуазного Временного правительства;  установление власти большевиков и строительство нового общества.

Не обошли его стороной испытания гражданской войны, а также двух мировых войн.

В канве этих событий Владимир Иванович не был пассивным зрителем происходящего, а активным участником.

Его научная деятельность, а также вузовского педагога сопрягалась в дореволюционный период с активной общественно-политической и государственной работой.

До революции он участник земского движения, один из организаторов, а затем членов ЦК конституционно-демократической партии (кадетов), член Государственного Совета империи, товарищ министра народного просвещения Временного правительства, создатель и активный деятель Академического Союза, председатель Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС).

Проявил он себя также в качестве публициста и философа.

В период революционных событий 1917 года он занимал определенную социальную позицию. Был в числе подписантов обращения в пользу отречения императора Николая II, а затем в числе тех членов Временного правительства, которые выступали в защиту созыва Учредительного собрания, против большевиков.

Опасаясь репрессий с их стороны, бежал на Украину, а затем оказался во врангелевском Крыму.

После 1918 года академик прекращает членство в партии кадетов и любую иную политическую деятельность и уже в условиях Советской России целиком отдается исследовательской работе, вопросам организации и совершенствования системы высшего образования и научных учреждений страны. С 1922 года и до своей кончины он – гражданин страны Советов.

Социально-политический выбор дался профессору и академику не просто. Он не разделял принципов большевизма. Его сын и дочь эмигрировали (в конечном счете стали гражданами США), как и многие из его коллег дореволюционного периода. Эмиграция звала его в свои ряды. Условия работы за рубежом были более благоприятными, чем в разоренной войнами стране.

Однако Владимир Иванович преодолел эмигрантские побуждения, чему способствовали: «чувство России», верность традициям отечественной науки, позиция «государственника», то есть приверженца сильной страны, понимание того, что за большевиками  пошло большинство населения и они способны вернуть величие державе.

Повлияли также призывы части научной интеллигенции и членов Академии наук, оставшихся на позициях служения отечеству, обещания властей содействовать в разработке близкой его уму и сердцу проблемы живого вещества.

Он продолжает академическую деятельность: академик АН СССР, руководитель Радиевого института и ряда других научных учреждений и организаций. Продолжает активное исследование проблем живого вещества, радиологии, автотрофности человечества, минералогии и кристаллографии. Разрабатывает учение о ноосфере, философские аспекты естествознания.

В 1943 году в связи с 80-летием со дня рождения награжден орденом Трудового Красного Знамени. За исследовательскую деятельность ему присуждена Сталинская премия 1-го ранга.

Вернадский имел возможность общения с рядом руководителей советского государства, ежегодно выезжать в зарубежные научные командировки, участвовать в научных форумах, получать иностранные издания, переписываться с коллегами из других стран.

Такое положение позволяло ученому быть в курсе достижений зарубежной научной мысли и техники, особенностей политической и духовной жизни и соотносить их с происходящим на родине.

Как и другие сограждане он находился под влиянием руководства страны – лидеров партии и правительства, среди которых ведущую и определяющую роль играл И.В. Сталин.

Относительно его деяний, исторической роли велись, ведутся и будут вестись острейшие дискуссии с самыми противоречивыми выводами и оценками.

Обращение к дневниковым записям Вернадского в  этом аспекте не поставит точки в истолкованиях, но позволит дополнить сложившуюся картину и раскрыть некоторые исторические корни современных авторитарных проявлений.

Представления и мнения академика о вожде и его деятельности складывались на основе информации, почерпнутой из зарубежных и отечественных газет и журналов, из официальных документов (правительственных актов, решений и материалов партийных форумов – съездов, конференций, совещаний и т.пр.); радиопередач; свидетельств современников, встречавшихся с руководителем; на основе личных встреч с работниками партийного и государственного аппаратов. Питательной почвой были и факты повседневной жизни, а также «слухи», «мнения», бытовые «разговоры», что «говорят».

Записи, относящиеся к И.В. Сталину, содержатся в 20-24 томах его сочинений. (В.И. Вернадский. Собрание сочинений: в 24 т. – М.: Наука, 2013). Первая из них относится к 21 ноября 1928 года, а последняя – 24 ноября 1944 года.

Они имеют сугубо личный характер, писались для себя. Отличаются искренностью, пронизаны эмоциональным настроением. Несут печать жизненного  и общественно-политического опыта автора. Раскрывают отношение далеко незаурядного человека и гражданина к такой личности, которая в течение нескольких десятилетий существенно влияла на ход отечественной и мировой истории. За некоторые из своих высказываний его могла ждать трагическая судьба академика Н.И. Вавилова.

Все происходящее в стране Вернадский связывал с многогранной деятельностью Сталина, строительство социализма рассматривал как социальный эксперимент, как «опыт» с трудно предсказуемым результатом. В таком подходе сказывался его метод естествоиспытателя.

Суть его он охарактеризовал в ряде записей. В сочувственном цитировании в дневнике текста письма известного металлурга В.Е. Грум-Гржимайло (11.10.1928 г.), пошедшего на компромисс с Советской властью. А тот писал: «… Фактически власть в России у большевиков. Это факт, с которым надо мириться. Большевики хотят сделать опыт создания социалистического построения государства. Он будет стоить очень дорого» (выделено нами – автор) (20/233).

Близкой по смыслу была беседа Вернадского с директором Института Маркса и Энгельса Д.Б. Рязановым (10 июня 1931 г.). Их общее мнение – «выйдет огромное дело», «будет большое дело, хотя и страшной ценой» (20/329). Ученый дополняет сказанное своими личными наблюдениями: «Сейчас вся страна приведена в движение. Совершается огромное дело. Но никто не может сказать, к чему это приведет…. Но идет опыт интереснейший» (выделено нами – автор). (Там же).

В строительстве нового общества Вернадский рассматривал И.В. Сталина как продолжателя дела В.И. Ленина: «…Неожиданно для себя сейчас русские революционеры получили власть и благодаря крупным людям (Ленин и Сталин), прежде всего их воле и желанию – пошли по новым путям». (20/333).

Если Ленин стоял у истоков и в начале пути, то Сталину выпала, по его мнению, не менее трудная задача: «Мало построить, надо ввести в жизнь, то есть ввести устойчиво, а пока этого совершенно нет. Бивуак в полном смысле слова» (выделено нами) (22/333).

Будучи свидетелем и участником этого процесса, он делает вывод: «Сталин может быть крупнее Ленина» (10/329).

Записи по следам событий, в конечном счете, позволили дать в развитии характеристику И.В. Сталина в качестве руководителя партии и государства.

На этот аспект обратила внимание академика М.Ф. Андреева: «Говорила о росте Сталина после смерти Ленина. Он вырос и Ленин его таким не знал». (33/17).Это тем более важно в соотнесении с известной ленинской характеристикой его отрицательных качеств.

Вернадский отразил метаморфозы характера вождя на этапе с 1928 по 1944 годы, фиксируя отдельные моменты и черты его деятельности, лишь иногда прибегая к ретроспективному анализу и обобщениям.

По мнению автора дневников И.В. Сталин обладал рядом достоинств и способностями как государственного деятеля. Эти констатации отражены в ряде записей – «действительно мировая фигура», «человек государственного калибра», «крупнейшая фигура», «исключительная одаренность реально». Относил его  к «государственным людям божьей милостью», «прирожденным руководителям» и др.

Он выделяет его среди сподвижников. В качестве близких ему по уровню называет только нескольких человек: В.М. Молотова, К.Е. Ворошилова, С.М. Кирова, М.Н. Тухачевского, Г.Ф. Гринько. Других деятелей он относит к среднему уровню и ниже.

Не проигрывает Сталин, по его мнению, в сопоставлении с зарубежными лидерами – Ф. Рузвельтом, У. Черчиллем, К. Чемберленом, Э. Даладье, Чан-Кайши, Д. Неру и др. Считает, что его «положение глубже», в основе «сила и государственные интересы и интересы рабочих и крестьян» (21/499).

Вернадский отмечает широкий диапазон проблем, находящихся в поле зрения вождя, принимаемых им решений и действий.

Это выступления на партийных конференциях и съездах, заседаниях партийного актива и общественности. Публикации, посвященные актуальным и острым политическим проблемам, определяющие курс страны (коллективизация, деятельность МТС и др.), вопросам искусства, литературы, философии и т.д.

Большое впечатление производили на него, как и на современников, выступления лидера по радио, несмотря на внешне непривлекательный характер речи. Так 12 декабря 1939 года записывал: «В радио впервые слышал прием и голос Сталина. Удивительно, как при таких неблагоприятных посылках – голос и акцент – некультурный – и такой успех» (21/515).

Влияние выступлений он связывал с их содержательностью, программным и мобилизующим характером. В таком ключе он оценивал и доклад И.В. Сталина «24-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции» на торжественном заседании Моссовета в подземном зале метро «Маяковская» 6 ноября 1941 года. В нем говорилось о волновавших всех россиян вопросах: причинах неудач в первые месяцы войны, о неизбежности победы и др. (См.: 22/228).

В годы борьбы с фашистской агрессией Сталин возглавил все управление страной, осуществлял общее руководство военными действиями, вел переговоры с руководством стран антигитлеровской коалиции о совместных действиях, об открытии «второго фронта», о военно-промышленном сотрудничестве и т. пр. Поддерживал патриотическое движение советских граждан на фронте и в тылу.

Владимир Иванович почерпывал эти сведения в отечественной и зарубежной печати. Делал вырезки и выписки из публикаций. Так в «Хронология 1944 г.» (II) он приводит текст выступления по радио Уинстона Черчилля («Британский союзник» - 14 (86). 2IV-1944), в котором тот  оценивал полководческую деятельность советского деятеля: «Народам России повезло, что в час своего величайшего и серьезного испытания они нашли воина и вождя, маршала Сталина, авторитет которого позволил ему координировать и контролировать движение армий, численность которых определялась миллионами, на фронте протяженностью в 2000 миль и обеспечивать единство и согласованность военного руководства, что было весьма ценно для Советской России и для всех ее союзников» (24/253).

Одним из залогов победы, по его мнению, стала конструктивная внешнеполитическая деятельность сталинского руководства в предвоенные годы. Об этом он, в частности, писал 30 июля 1941 года: «Основные линии верны. Создание сознательной могущественной военной силы, независимой от извне в своем вооружении, примат в данном моменте этого создания в государственной жизни – правильная линия, взятая Сталиным. Настроение кругом это создает здоровое» (22/193).

Будучи выходцем из среды дворянской научной интеллигенции, он в 1937 году писал: «Среди интеллигенции ясно слушается и распространяется убеждение, что политика Сталина–Молотова – русская и нужна для государства. Их партийные враги – враги и русского народа…» (21/158).

В оценке внутренней политики и политического режима в стране мнение академика не было столь положительным и однозначным. Сказывались и его конституционно-демократические убеждения и представления.

Социально-политическая ситуация в стране характеризовалась им как противоречивая. Ее отличала – «Двойственность – великие идеалы и политический режим, террор?»; (21/489), «противоречие словам и идеям коммунизма», проявлявшееся в том, что «Настоящая власть – ЦК партии и даже диктатура Сталина»  (выделено нами – автор) (22/235).

К выводу о диктатуре Сталина ученый пришел гораздо раньше, чем в процитированном. Основанием послужил эпизод из его личной жизни.

Дело состояло в том, что в конце 20-х годов, по совету А.В. Луначарского, который в то время занимал пост руководителя Ученого Комитета при ЦИК СССР, он обратился к И.В. Сталину за содействием в предоставлении очередной зарубежной научной командировки, в чем, не мотивируя, инстанции отказывали.

Последствия этого отражены в дневниковой записи 25 января 1931 года: «Луначарский: Сталин выражал ему и мне неудовольствие, что направил меня к нему: хотя партия – сила, - но непартийный ученый должен обратиться к Калинину, а не к нему» (20/318).

А в «Хронологии 1931 г.», признавая правомерность замечания, он заключает: «Мне кажется, с 1930 г. впервые в партийной среде осознали силу Сталина – он становится диктатором» (выделено нами – автор) (20/346).

Диктаторские проявления у лидера партии он связывал с сосредоточением у него все большего числа властных функций.

Сталин становится председателем Совнаркома, а В.М. Молотов его заместителем и Вернадский констатирует: «Личная диктатура выявилась наружу» (22/106). 1 июля 1941 образуется Государственный Комитет обороны в составе Сталина, Молотова, Ворошилова, Маленкова, Берия, он резюмирует: «В общем ясно, что идейная диктатура Сталина» (22/276). При этом им признавалась необходимость единовластия в условиях военного времени.

В его понимании, диктатура – это следствие и проявление тоталитаристского политического режима («тотализаторское государство»), сложившегося «вопреки тем принципам, которые вели нашу революцию» (22/234), а это были принципы широкого народовластия. Сложившийся режим – он характеризует как «сталинизм».

Владимир Иванович сравнивает его с теми режимами, которые сформировались в Италии и Германии. Выделяет общие черты: «В обоих случаях диктатура и в обоих случаях жесткий полицейский режим. В обоих случаях мильоны людей неравноправны» (22/175). В обоих случаях – «личная диктатура».

Анализируя тоталитарный режим в стране, Вернадский называет ряд его проявлений, в их числе - «государства в государстве: власть реальная ГПУ и его дальнейших превращений»; «власть в руках лиц типа Ягоды и Ежова»; «истребление ГПУ и партией своей интеллигенции»; «мильоны заключенных – рабов, в том числе – и цвет нации, и цвет партии…» (22/235) и др.

В его записях, относящихся к сталинскому периоду российской государственности, постоянные ссылки на репрессии в отношении партийных и государственных деятелей, деятелей науки и культуры, в том числе и из ближнего своего окружения (Д.М. Шаховского, Б.Л. Личкова, П.П. Кудрявцева и др.). Известно, что и в отношении его самого формировалось «дело».

Им отмечалось бесправие большинства сограждан, жестокость и  неправомерность наказаний, применение пыток, неправедный суд и др.

Он винит в репрессиях силовые ведомства и их руководителей. Лишь дважды проскользнула мысль о санкционировании террора вождем: «Большая тревога в связи с борьбой внутри партии – борьба однобокая… По-видимому, возглавляют репрессии Сталин, Каганович (выделено нами – автор). Будущее тревожно при внешнем столкновении» (21/357). Пишет о «ревности» к старой гвардии.

Ученый также отличает тоталитарные режимы в условиях различных социальных систем. 13 июля 1941 года пишет, например, следующее: «В этот исторический момент резко проявилась совершенно разная сущность «тоталитарных организаций» нашей коммунистической и германской национал-социалистической». (22/175).

В первом случае исходят из идей патриотизма и идеалов «вселенского» равенства, а во втором – из принципа неравенства людей и притязаний на мировое господство.

Сложившийся режим диктатуры и связанные с ним репрессии негативно, по мнению Вернадского, сказывались на условиях жизни и духовном мире советских людей. По его мнению он опасен не только для настоящего, но и будущего социалистического общества. Об этом писал так: «Одно время я думал, что происходящий гнет и деспотизм может быть не опасен для этого будущего. Сейчас вижу, что он может разложить и уничтожить многое то, что сейчас создается нового и хорошего» (выделено нами – автор) (      ).

Он наблюдает за перерождением в этих условиях деятельности самой партии, ее рядовых членов и актива. Фиксирует свои впечатления о делегатах XVIII партийной конференции (15-20 февраля 1941 г.): «Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно упала их умственная сила. Собрались чиновники, боящиеся сказать правду» (выделено нами – автор) (22/119).

Столь же критичны замечания о работе XVIII съезда партии (10-21 марта 1939 г.): «Все время длится съезд ВКП(б), и газеты еще более скучные. Удивительное впечатление банальности и бессодержательности, раболепства к Сталину (выделено нами – автор). Только интересны речи Сталина, Ворошилова, Молотова (первая)». (21/479).

Тут же он дополняет, что в жизни коммунистов академии то же самое. Прозревает опасность для судеб партии настроений самодовольства достигнутым, разрыва между рядовыми коммунистами и руководством. 19 мая 1941 года делает заметку: «Я боюсь, что официальную лесть и пресмыкательство ЦК партии принимают за реальность, - а между тем грозное всюду идет недовольство и власть может оторваться от реальности» (выделено нами – автор) (22/156).

Называет несколько причин ослабления партии: это «самоедство» в ее рядах – уничтожение «цвета партии»; пополнение ее людьми, не прошедшими школу революционной борьбы, с низким культурным и образовательным уровнем, «буржуазными по привычкам элементами»; прессинг буржуазных привычек и психологии, воинствующего мещанства. 5 октября 1939 года он писал об этом: «Поражает «наживной» настрой, берущий верх в массе коммунистов» (21/489).

Сформировалась своеобразная социальная прослойка из членов партии, в особенности из числа руководящих работников, несущая отрицательные черты и традиции бюрократии: «Уже сложилось нечто среднее – ниже уровня интеллигенции и морально, и как специалисты» (23/297).

Создался разрыв между официальной идеологией, ее теоретиками и пропагандистами и основной массой населения, что проявлялось в отношении к государственным и партийным документам: «Обыватель, если не заставляют, их не читает. Люди думают по трафаретам. Говорят, что нужно… Это заставляет сомневаться в будущем большевистской партии. Во что она превратиться?» (выделено нами) (21/479).

Официальная пропаганда формировала культ вождя.

Вернадский описывает несколько следствий этого: «Создается фольклор: где-то (называют точно!) при обсуждении одна простая работница выступила и сказала: «Я вижу, что можно верить одному Сталину, кому же еще – все вредители» (21/277).

В другом случае пишет о самоубийстве женщины-хирурга в Малом Ярославце, муж которой – комсомолец был сперва сослан, а потом расстрелян». Она оставила записку, где написала, что ее охватили «тоска одиночества и отсутствие выхода в лучшее будущее». И тем не менее она заканчивает предсмертную записку словами: «…Благодарю тов. Сталина за счастливую жизнь» (22/19).

В интересах лидера перекраивалась история революционных событий, менялось истолкование роли отдельных личностей в них: «Несомненно, вся историческая обстановка фальшивая – например, роль и значение Сталина (а не Троцкого-Каменева и т.д.), в эпоху междоусобных войн» (21/289).

Вместе с тем Вернадский отмечал наличие в обществе понимания того, «что реальность не отвечает тому «счастью», о котором кричат официальные лакеи. Всюду фальшь. Но жизнь берет свое, и я думаю, что совершается и творится большое дело».  (выделено нами – автор) (22/19).

Здесь он возвращается к характеристике «двойственности» политического режима. С одной стороны реализация идей научного коммунизма и творчество нового, а с другой отсутствие от принципов достигнутого.

Остро критикуя недостатки политической жизни, он в то же время видит и указывает на то, «что свершается и творится большое дело».

Как естествоиспытатель, историк науки и философии академик был приверженцем правды научного факта, в том числе и в жизни советского общества. Видел не только недостатки, но также достижения и исторические новации.

В августе 941 года писал: «Сейчас исторически ясно, что большевики несмотря на многие грехи и ненужные - их разлагающие жестокости, в среднем вывели Россию на новый путь». Если – как я уверен – есть все основания думать  - борьба с Гитлером кончится нашей победой – исторически Ленин и Сталин стояли на правильном пути». (выделено нами – автор) (22/197). Отмечал также – «в идеологии положительные идеи», «принципы большевизма здоровые», «большое дело, что сделано большевиками» и др., хотя проявления культа и репрессий дискредитировали пафос созидания и достигнутое в различных сферах жизни общества.

Он считал, что советский общественный строй позволил вынести испытания фашистской агрессии и победить, поднять уровень образования и культуры широких масс населения в стране. Об этом он писал в последний период своей жизни: «Думаю, что большой шаг сделал народ благодаря большей грамотности. Я не думал, что доживу до таких высот всеобщего образования» (23/309). А в письме в США сыну Георгию 11 мая 1944 года передавал в этой связи свое оптимистическое мироощущение: «Мы привыкли уже к  тому, что вся Россия грамотная и студенчество идет главным образом из того же крестьянства. А также генералы… Я смотрю на будущее по-прежнему оптимистично» (24/339).

Отмечал подъем национальной культуры и прогресс социальных отношений в национальных республиках. Прочитав в Боровом книгу «Казахстан» - XX лет Казахской СССР». Алма-Ата. 1940, - отмечал: «Я ясно почувствовал глубину и силу большевиков на этом примере. Здесь революция еще глубже, чем у нас: сметен тот эксплуататорский слой (баи), который царил. Лицо народа изменилось. Прежние батраки идейно сознательно создают новое общество, например наш Кунаков».

Создались и литература, и новые музеи, и новый театр – огромный сдвиг. Эта сила большевиков, отличающая их от других» (22/202).

Подъем отечественной науки происходил на его глазах и при его активном участии. Дневники насыщены заметками в этой связи.

Академик считал необходимой после окончания войны демократизацию политического режима в стране и связывал  с этим дальнейший прогресс советского общества. Видел в сотрудничестве в годы войны со странами, представлявшими демократические режимы (США, Англия, Франция) фактор того, что «великие демократические идеи избавят от временных нарастаний, таких как ГПУ, фактически разлагающих партию большевиков» (22/207). Предполагал, что углубление демократизации станет в послевоенное время уделом не только России, но и других стран мира: «… Война, кто бы ни победил, поставит вопрос о социальном сдвиге, который так или иначе может привести к революционно-насильственному-социальному перевороту – «левому» - в пользу народных масс» (22/113). Владимир Иванович полагал далее: «Впереди неизбежны коренные изменения…особенно на фоне свободы нашей и англосаксонской демократии. Будущее ближайшее принесет нам много неожиданного и коренные изменения условий нашей жизни» (22/236).

Судьба любого политического режима всегда связана с жизнью и судьбой его лидеров с их возможной кончиной, с последствиями этого. Подобное беспокоило Вернадским и его современников. До него доходили разговоры и слухи о болезни вождя. Он считал нежелательным трагическое развитие событий, обосновывая это тем, что партия «обезлюдилась», среди «серой» массы коммунистов и их лидеров выделяются только Сталин и Молотов» (См.: 22/235)…, «смерть Сталина может ввергнуть страну в неизвестное» (Там же/236). И позднее: «Если верны были разговоры о болезни Сталина – то ближайшее будущее может быть так же тревожно, как я думал год назад, но в новой обстановке» (22/380).

О том, что произошло в дальнейшем в жизни страны и мирового сообщества, о политике вождя в послевоенные годы Владимиру Ивановичу не довелось узнать, так как он скончался в январе 1945 года.

Ряд его прогнозов и предположений оправдались. Кризис партии и государственного аппарата, их бюрократизация привели к крушению советской системы, поставили под сомнение идеи социализма и коммунизма. Диктаторская практика сталинского правления, его последователей и сегодняшняя привели к принижению институтов демократии и снижению социальной активности трудящихся масс.

«Двойственность» политического режима не исчезла. Диктатура со всей определенностью и последовательностью является инструментом реставрации капитализма. Однако идеалы и наработки социализма сохраняют свое значение и влияние среди трудящихся, питают надежду на ноосферное будущее человечества, которое прогнозировал академик.