А.К.Попов

«Неужели вы не знаете, что “России не будет””

так же, как не стало Рима - не в V веке после Рождества

Христова, а в первый год I века? Так же не будет Англии,

Германии, Франции. Что мир уже “перестроился”? Что “старый мир” уже расплавился?»

А. Блок

Россия вступила в новое столетие и тысячелетие своего существования в условиях очередной глубочайшей Смуты и разрухи, и кажется, что наконец исполняется вышеприведенное блоковское пророчество, которое он сделал в последний год своей жизни. История повторяется через сто лет: как ее понять? Очевидно, что одного экономического и даже социологического подхода к событиям совершенно недостаточно для объяснения рокового хода истории. Нужен учет духа времени, а точнее духовного вектора российской элиты. Именно поэтому особый интерес представляет творчество поэтов, философов, композиторов “Серебряного века”, в особенности Блока, выразивших этот дух времени и показавших свое духовное направление.

Религиозное пробуждение российской элиты. Говоря о российской злите начала ХХ века, мы вспоминаем таких ее характерных представителей, как император Николай Романов и Распутин, Витте и Столыпин, братья Рябушинские и Сытин, Плевако и Кони, Победоносцев и митрополит Антоний (Храповицкий), Бердяев и Булгаков, Блок и Белый, Врубель и Саврасов, Скрябин и Рахманинов, Бунин и Горький. В это время всех представителей российской элиты объединяло некое религиозное пробуждение, интерес к религиозным вопросам. что дало основание философу и писателю Мережковскому сделать вывод о появлении “нового религиозного сознания”. “Новое религиозное сознание", естественно, привело к появлению новой русской религиозной философии как особого рода исповедания и религиозного делания. Другим его проявлением стало новое искусство, во многом обращавшееся к религиозным темам и в живописи, и в музыке, и в поэзии и прозе.

Знаковым событием этого религиозного пробуждения интеллигенции стали “Религиозно-философские Собрания", которые происходили в Петербурге в 1901 — 1903 гг. и на которых Русская Православная Церковь пыталась выполнить свою миссионерскую задачу в отношении интеллигенции, воцерковить ее, а интеллигенция в свою очередь пыталась подтолкнуть Церковь к реформации для того, чтобы “приблизить Ее к земле”. Интеллигенты считали, что Церковь проповедует небесное и небрежет о земном. которое в основном их интересовало. И поэтому Церковь закономерно теряет свою влиятельность в мире. Она должна была освятить своим авторитетом общественное и государственное служение интеллигенции и оправдать его. Для этот, по мнению новых “религиозников”, нужно было реформировать Церковь и обновить само “обветшавшее" христианство, дать новое Откровение, Новый Третий Завет.

С такой радикальной и даже еретической постановкой вопроса Церковь. конечно, не могла согласиться, и “соединение Церкви с миром, по словам Мережковского, не состоялось”. “Собрания" прекратились. Интеллигенция не захотела воцерковиться и продолжила свои религиозные поиски вне Церкви. Более того, она сама стала претендовать не только на роль политического, но и духовного народного руководителя вместо "исторической” Церкви. При этом движущей и преображающей силой на этом пути должно было стать новое символическое искусство‚ его теургические, творческие способности по преображению мира и созданию нового человека.

Поэт-медиум Блок и его “творческий” дух печали. Тогда-то на первые роли выдвинулись тесно связанные между собой общностью религиозного настроения такие “теурги от искусства”, как Вяч.Иванов, Мережковский, Гиппиус, Белый и Блок, Кузмин. Поэт-символист Блок среди них был, по-видимому, самым талантливым и медиумичным, способным улавливать и выражать "зовы эпохи". Он, как и весь “орден российской интеллигенции”, был характерным зрелым плодом и представителем “петровских реформ” и трехсотлетнего царствования дома Романовых как в своем национальном генотипе, так и в чертах противоречивой и надломленной личности. Именно его творчество стало завершением и концом последнего периода русской словесности. Блок отдавал себе отчет в своей медиумической и теургической миссии и в том, что он делает. Еще в 1911 г. он писал: "Я помню ночные разговоры, из которых впервые вырастало сознание неразделенности и неслиянности искусства, жизни и политики”. В политике Блок тяготел к эсерам и мистическим анархистам. Его политическим кумиром был певец “творческой страсти разрушения" Михаил Бакунин, его "большевистски" настроенного антагониста Белинского он презирал. Блок был мятежником, “максималистом", “революционером духа”. Поэтому по логике политического действия, соответствовавшей политико-религиозным настроениям Блока, о которой он, правда, не задумывался, ему был близок и Троцкий и Парвус с их теорией и практикой перманентной революции. Другое дело, что Троцкого Блок не переносил на дух как политического жулика.

Не спрашиваясь Блока, эсеры и Троцкий взяли на себя политику, а Блоку досталось искусство. Он стал в определенном смысле “артикуляционным” центром всей культурной элиты начала XX века. О чем же вещал от лица своих единомышленников в своем поэтическом и прозаическом творчестве Блок?

В обстановке религиозного пробуждения Блок выражал общие религиозные поиски “ceребряной интеллигенции", а они, как уже было замечено, шли вне Церкви, по линии гностического учения о Третьем завете и Софии, Премудрости Божией, о которой возвестил недавно скончавшийся (1900) В.Соловьев. Философ еретически трактовал Софию, Премудрость Божию как женственное начало и особую четвертую ипостась Божества, отличную от Иисуса Христа и Троицы. Блок стал одним из первых воплотителей в своем искусстве еретических софианских и апокалиптических идей Соловьева, проповедовавшего сначал о близком приходе Софии-Девы Радужных ворот, а потом и о грядущем антихристе. В отличие от Соловьева Блок был не рационалистом, а эмоциональным мистиком-практиком. Он чувствовал себя творцом, пророком и даже священником. И для него философия Соловьева стала непосредственным руководством к жизненно-поэтическому и религиозному действию. Это мистическое действие было нецерковное, еретическое, т.к. Блок не был православным, как показывает его творчество, дневники и воспоминания современников. Он верил не во Иисуса Христа, а в Софию, был гностическим мистиком и богемой. Он признавался: “Мистика - богема души, религия — стояние на страже". На страже стоять не хотелось, богемствовать “безумными ночами” было легче.

Блок был не одинок в своих поисках и находках. Он примкнул к кружку юных соловьевцев-софианцев, в который входили, помимо Блока, Белый, А. Петровский, С.Соловьев, племянник В.Соловьева, жена Блока Л.Менделеева-Блок. По воспоминаниям Белого, в 1901 г. мы жили атмосферой его (Соловьева — авт.) поэзии как теургическим завершением его учения о Софии-Премудрости и старались понять связь эротической лирики и теософии, сделав соловьевство своим жизненным путем"". Когда в результате богемных бдений всем существом Блока овладела поэзия В.Соловьева, т.е. в него вошел “лилово-зеленый' дух печали, он же дух соловьевской Софии, то родились его песни о Прекрасной даме. Эти песни были выполнением заданий Соловьева, доведением их до логического конца, до предела, т.е. до “художественной блоковской секты" со своим учением. В то же время для самого поэта-медиума Блока это был уже не контролируемый поток поэтических эмоций, какое-то поэтическое радение, вихрь страсти, приведший поэта к оргиям "снежных ночей", a затем закономерно к отчаянию последних стихов и ернической поэмы "Двенадцать" с хлыстовским призраком “Исус Христа". По плодам узнаете их так же, как по последнему произведению — коренной пафос поэта.

Блок сознавал, что его душой все более и более овладевает дух отчаяния, дух печали. Он специально читал "Добротолюбие" в поисках откровений православной мистики и встретил там поучения о мучавшем его духе печали, но заключил, приписав на полях, “знаю, все знаю”,“этот демон необходим для художника”. А в поучении аввы Евагрия был дан не только диагноз, но и прогноз одержимости духом печали, который и исполнился не только на Блоке, но ранее на позднем Пушкине, Лермонтове и Врубеле. “Все демоны учат душу сластолюбию, один демон печали этого не делает, но расстраивает помыслы поступающих в пустынь, пресекая всякое удовольствие душевное и иссушая ее печалию, т.к. мужу печальну изсышут кости (Притч.17,23). Умеренно впрочем нападая, он делает отшельника благоискусным: ибо располагает его презирать все блага мира и отвращаться от всякой утехи. Но когда он долго и сильно томит, тогда порождает помыслы, которые советуют отшельнику извести душу свою; или понуждают ее бежать далеко от места того; что помыслив и пострадал некогда Иов, будучи томим от него; ибо сказал: аще бы возможно было самых себе убил, или молил иного, дабы ми то сотворил (Иов, 30,24) Символом этою духа служит ехидна, которой яд в малом количестве даемый уничтожает другие яды, а принятый в неумеренном количестве убивает принявшее его живое существо. Сему демону предал Павел коринфского беззаконника”. Таким образом, мы видим, что этот демон был человекоубийцей искони. И поэтому согласие на бесовской соблазн в цепях обогащения творчества и одновременно отпадение от Церкви и Господа Иисуса Христа погубили Блока. По свидетельствам современников в последний год жизни Блок впал в отчаяние, искал смерти, хотел умереть. Дух печали действительно “обогатил” лиру Блока, но чем? Он влил яд зла в его творчество и сделал его соблазнительным, а потом убил поэта, показав на опыте его жизни, к чему ведут мистические поиски вне Церкви, в том числе софианство, религия романтизма, религиозный эстетизм или эстетическая религия.

Выражая дух времени, Блок искал единомышленников, союзников и опоры не только среди своих братьев-интеллигентов, но и в народе. Со временем выяснилось, что для блоковской “поэтической секты” всего духовно ближе оказались хлысты. Не случайно, что Блок c начала 1900-х годов систематически интересуется сектами, в особенности сектой хлыстов, бдения которых он иногда посещает и остается премного довольным. Блок писал матери: “пошли к сектантам, где провели несколько хороших часов. Это не в последний раз”. Хлысты, сектанты казались поэту-мистику настоящими представителями русскою народа, самим народом. Поэтому Блок c таким уважением относился к хлыстовской поэзии А.Добролюбова и Клюева, а другу последнего, молодому старообрядцу Есенину дал путевку в поэтическую жизнь!.

Хлыстовские “симфонии”. В своем интересе к сектам и хлыстам Блок был не одинок. Интерес разделял его друг альтер-эго, Белый, который шел по той же хлыстовской тропинке, ведшей его не столько в родные хаты, сколько в ложи розенкрейцеров и антропософов. Белый по-своему ясно выразил хлыстовский духовный соблазн как “демонический дублет соборности“ в своих поэтических “симфониях", а также в романе “Серебряный голубь”. Он высказал единую интуицию и переживание не только посконных хлыстов, но, как оказывается, духовно родственных им Шопенгауэра и Ницше, Вагнера и Скрябина, индуизма и даосизма. Основная тема “мировой симфонии”, о которой писал Белый — это бесконечное кружение в какой — то блудной опьяненности чувством, окольцованность “кольцом возврата", "вечное возвращение”, переливчатость сущего, его туманное, клочковатое, клубящееся строение, завывающие и томные мотивы тоски и отчаяния. В мире есть только призрачность человеческих лиц, скорее личин, переливающихся одна в другую и властно, гипнотически и вампирически овладевающих друг другом и живущих друг в друге. Это и есть дух хлыстовской, или дионисийской, “священной любви”, через которую возникло и поддерживалось “новое религиозное сознание”. Но это же – дух “гробной лазури”, метели. вьюги, влекущей души любящих к растворению и уничтожению в ней в “сладострастии томящегося духа” и "черном огне" грядущего Апокалипсиса. Музыкальным выражением хлыстовских мотивов нового символического искусства стали такие произведения Скрябина, как "Поэма экстаза“, “девятая симфония ("черная месса"), “Сатанинская поэма".

В России стать "хлыстом внутреннего оскопления” было в это время просто, дионисийские радения не надо было далеко искать, вступать для участия в них в розенкрейцеровские ложи. С 1905 г. по “манию царя“ были легализованы все секты, в т.ч. и хлыстовские. Они-то и привлекли наибольшее внимание не только наших поэтов-символистов, философов-софианцев, но и политиков, которые стали хлыстам подражать. В Петербурге в “башне" поэта и философа Вяч.Иванова в узком кругу российской культурной элиты от философии и теории перешли к делу. Происходили кощунственные дионисийские радения, призванные “вернуть” Христу образ бога виноградной лозы диониса, чтобы впитать в себя экстатическую энергию этого умирающего и возрождающегося бога, слитъ воедино мистическую силу вина и “антропофагическое благоговение” причастия. Вяч.Иванов со своим кружком, в который входили его жена Зиновьева Аннибал, Мережковский с женой Гиппиус, Розанов с падчерицей, Кузьмин и Бердяев, Белый и Блок Луначарcкий и Хлебников, развивали "эрос невозможного", сочетали эротическое и смерть, чтобы достичь “религиозного экстаза”, преобразиться, стать "новыми людьми”, развить в себе чувство астрального, т.н. экстрасенсорное восприятие духов зла. Однако такие люди становились одержимыми духами зла и теряли свою волю. Болезнь воли. проявлявшаяся в неврозах, неврастении, паранойе, шизофрении и т.п., стала характерна для многих представителей российской интеллигенции.

Психиатрическое родство душ. Не трудно заметить, что эти дионисийские радения отдают коллективным психозом. Но самое интересное, что этот психоз не был исключительно российским интеллигентским явлением. В это же время им страдали и на Западе. Наблюдалось духовное родство не только французских и русских декадентов, поэтов-символистов, французских и русских импрессионистов, кубистов, супрематистов. футуристов и пр.. но и, казалось бы, далеких от них представителей новой науки психологии, в частности психоанализа, вроде бы, призванных по иронии судьбы к лечению душевных заболеваний. Идеи и практика психоанализа с начала века стали проникать в среду российской элиты, a ee представители (Э.Метнер, И.Ильин, Л.Шесгов, С.Соловьев, Блок и др.) в конце концов оказались на кушетках психоаналитиков.

Что же фактически произошло? Элита как на Западе, так и в России. отпав от Церкви, и  не находя Ей замену, стала нуждаться в психотерапии. потому что возникли острые психические проблемы. Душевные проблемы интеллигентов сводились по сути дела к одной: как обрести свою душу и веру в Бога? Утратив веру в Бога, интеллигент утратил и душу, хотя приобрел взамен за счет науки и техники колоссальную власть над физической природой, а через искусство — власть над душами других людей. Утрата души и веры в Бога привели его к потере опоры в жизни: как бы под ногами разверзлась бездна, куда стало проваливаться все ранее добытое человечеством: государства, национальные богатства, сама история, культура и цивилизация, не говоря уже о миллионах человеческих жизней. В пламени войн и революций родилось апокалиптическое умонастроение, о котором так натурально писал бывший посетитель “Собраний” В.Розанов в 1918 г. Он, однако, так и не признал, что революционный Апокалипсис был следствием сектантства, богоотступничества и материализма, которые на место христианской религии поставили науку и оккультизм.

“Новое религиозное сознание” тщилось создать Новую синкретическую религию‚ которая была должна “заменить” христианство, дать “Третий Завет” экуменизма. Художники слова Блок, Белый, В. Иванов, Розанов, Мережковский. Гиппиус и их ученые коллеги—психиатры Фрейд, Адлер, Юнг, Ермаков и др. создавали “научные” и художественные “личные мифы” с мифологемами слияния любви и смерти, которые всем предлагались для “тиражирования" как готовые образцы подражателям, чтобы сделать не только более привлекательным, но и действенным, “новое" политеистическое, языческое и магическое мировоззрение, чтобы насадить в общественном сознании под прикрытием научной и культурной терминологии "союз сатаны и антихриста”, возродить дионисийские радения.

Продолжение следует