Евгений Кривобоков

7. «DE MORTUIS AUT BENE, AUT NIHIL»

Можно предположить, что для такой опытной в сексе дамы, какой была Лиля Юрьевна Брик, разъяснения профессора А.Полеева не стали бы откровением, и Ю.Карабчиевский в книге «Воскресение Маяковского», скорее всего, был прав, выдвинув следующую гипотезу.

«Это был известный кинорежиссёр. Он искренне восхищался удивительной женщиной, но, конечно, полной взаимностью отвечать ей не мог, тем более, что к этому времени женщины — не только старые, но и молодые — вообще перестали его интересовать… За это его, как у нас водится, арестовали и судили <…> Наконец, после долгих её хлопот, его выпустили на год раньше срока. Лиля Юрьевна хорошо подготовилась к встрече. Прославленной фирме со звучным названием были заказаны семь уникальных платьев, очевидно, на каждый день недели. Он приехал — но только на несколько дней, повидаться и выразить благодарность, и уехал обратно в родной город, прежде чем она успела все их надеть; что-то в ней надломилось после этой истории — сначала в душе, а потом в теле. Каждый день она ждала, что он приедет. Он писал красивые письма, и когда ей стало ясно, что надеяться не на что, — она собрала таблетки снотворного и проглотила их все, сколько нашла»[51].

Это было напечатано в журнале «Театр», и Вениамин Смехов вспоминает, что перед самой своей смертью С.Параджанов пишет из больницы письмо в редакцию журнала «Театр», возмущенный публикацией книги Ю.Карабчиевского о Маяковском: «Лиля Юрьевна – самая замечательная из женщин, с которыми меня сталкивала судьба… и объяснять ее смерть «неразделенной любовью» – значит безнравственно сплетничать и унижать ее посмертно…26 октября 1989 года». Стиль и строй фраз последнего письма Параджанова никак «не монтируются» с тем шоком, который я испытал от нашего разговора на тему Л.Ю.Брик в Тбилиси, в октябре 1979 года…».[52]

Вот что пишет дальше в книге «Театр моей памяти» В.Смехов. «Мы оказались в компании с ним еще в одном семейном доме. Я спросил, что он собирается снимать. Сергей разразился фигурной бранью на всех – на прошлых, нынешних, будущих чиновников и коллег. Ничего снимать, мол, я не буду, а буду делать шляпы, занавеси, ковры и куклы… В Киеве не было жизни, здесь ее тоже нет. О «Таганке» произнес возвышенный тост, Любимова и нас назвал гениальными. Отвечая добром за добро, я предложил тост памяти Лили Брик, которая разбиралась в настоящих гениях, один из которых – за этим столом… Сергей прервал меня грубовато, все выпили, а после этого он сострил на счет Л.Ю. так глупо, что всем стало не по себе».

То есть, благоговения С.Параджанова перед ЛЮ, как и любовного чувства, не было, а его возмущение по поводу предположений Ю.Карабчиевского о влечении к нему ЛЮ, скорее всего, проявление благородства - «De mortuis aut bene, aut nihil» («О мёртвом либо хорошо, либо ничего»). А, может, в конце жизни он осознал, как колоссально много для его освобождения сделала ЛЮ?

Дорогого стоят почти ежедневные письма, которые писала «на зону» ЛЮ, чтобы морально поддержать друга. Ведь он буквально вопил оттуда: «Делайте что-нибудь! Не уставайте! Каждый день – хоть что-нибудь!» И восьмидесятитрёхлетняя «муза русского авангарда» (на момент «посадки» С.Параджанова ЛЮ исполнилось 83 года) ринулась в бой.

Прежде, чем достичь международного размаха, эпопея освобождения проходила на «местном» уровне. Были организованы гастроли Московского цирка в Украину, а Юрию Никулину поручалось попросить тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ В.В.Щербицкого дать возможность С.Параджанову «откинуться до звонка»[53]. В.В.Щербицкий бессильно развёл руки в стороны и посоветовал «решать вопрос» в кабинетах Кремля, поскольку посадку режиссёра организовал КГБ СССР. Правда, существует версия, что не без подсказки ЛЮ сестра С.Параджанова Рузанна обращалась за помощью к первому секретарю Правления СК СССР Л.Кулиджанову, кинорежиссёрам, актёрам, сценаристам С.Бондарчуку и С.Герасимову, которые, в свою очередь, апеллировали к генеральному прокурору Союза ССР Руденко. Тот ответил: «Не могу. Это украинская прерогатива».

Как уже было написано выше, осенью 1975 года ЛЮ вместе с мужем и биографом В.Маяковского В.А.Катаняном в качестве консультантов были приглашены в Париж, где готовилась выставка Маяковского. Несмотря на недомогание и возраст, она приняла приглашение, чтобы не только консультировать, но использовать поездку для агитации Луи Арагона выступить в качестве главного просителя за освобождение С.Параджанова от имени французской компартии. К тому времени Л.Арагон уже разочаровался в КПСС и СССР и прекратил визиты в Москву. После настойчивых просьб ЛЮ в 1977-м Л.Арагон и ряд видных деятелей Франции возглавили Комитет спасения Параджанова, а вскоре он лично прибыл в Москву на вручение Международной премии Мира греческому поэту, а заодно и принять Орден Дружбы народов. После официальной части мероприятия в ложе Большого театра он встретился с Генеральным секретарём ЦК КПСС Л.И.Брежневым, попросив того похлопотать о вызволении С.Параджанова. Как коммунист коммунисту Л.Брежнев пообещал, и вскоре Сергей Параджанов вышел на свободу….

Конечно, он знал об усилиях ЛЮ по его освобождению, но было ли у них то, о чём написал Ю.Карабчиевский – ожидание проявления чувств одной и бегство в Тбилиси другого? Приведём развёрнутый (по сравнению с выше изложенным) ответ С.Параджанова на этот вопрос: «Должен сказать, что с отвращением прочитал в Вашем журнале опус Карабчиевского. Поскольку в главе «Любовь» он позволил себе сплошные выдумки - о чем я могу судить и как действующее лицо, и как свидетель, - то эта желтая беллетристика заставляет усомниться и во всем остальном. Хотя имя и не названо, все легко узнали меня. Удивительно, что никто не удосужился связаться со мной, чтобы элементарно проверить факты. Только моя болезнь не позволяет подать в суд на Карабчиевского за клевету на наши отношения с Л.Ю.Брик. Лиля Юрьевна - самая замечательная из женщин, с которыми меня сталкивала судьба, - никогда не была влюблена в меня, и объяснять ее смерть «неразделенной любовью» - значит, безнравственно
сплетничать и унижать ее посмертно. Известно (неоднократно напечатано), что она тяжело болела, страдала перед смертью и, поняв, что недуг необратим, ушла из жизни именно по этой причине. Как же можно о смерти и человеческом страдании писать (и печатать!) такие пошлости!.. Сергей Иосифович Параджанов. Тбилиси, 26 октября 1989»[54].