Иван Суриков

2.1 Культурная проблематика в публицистике А. Проханова

В данной главе мы приступим непосредственно к рассмотрению и анализу своеобразия проблематики публицистики Александра Проханова. Мы рассмотрим особенности публицистики автора, выделив группы материалов и отдельных фрагментов из текстов, касающихся определённой проблематики. Как зафиксировано в содержании работы, мы выделяем три основные типа проблем, поднимаемых публицистом: проблема культуры, войны и политики. Эти виды человеческой деятельности представляют собой основную область интересов публициста Проханова. Строго говоря, необходимо сразу сказать о том, что такое деление носит несколько условный характер: многие работы автора поднимают проблемы, касающиеся одновременно всех трех перечисленных сфер. Часто его тексты являются как бы «дисперсионной призмой», где происходит «преломление лучей» политической, военной и культурной проблематики. По этой причине мы будем рассматривать в подразделах как целые материалы, так и фрагменты из разных текстов. Перейдём к рассмотрению культурной проблематики в публицистике А. Проханова.

Автор, как было рассмотрено выше, в целом начал свою журналистскую деятельность с очерков, с материалов, которые касались культуры в самом широком смысле: Проханов занимался темой народной культуры, обозревал ярмарку, интересовался игрушками – фольклором. Можно сформулировать, что его карьера началась с культуры и далее органично продолжилась в этой плоскости: Проханов стал широко известен как писатель – автор художественных произведений. В период же активного перемещения по миру, на этапе работы в качестве военного журналиста, даже в этом качестве автор продолжает создавать материалы, которые неразрывно связаны с контекстом русской культуры, апеллируя, например, к традиции русских палачей, как в материале о конфликте на Даманском.

Далее, как публицист, как автор статей, представляющих собой непосредственно политические высказывания, Проханов продолжает оставаться в этом контексте культуры – его тексты на политические темы не просто полны аллюзий к русской и мировой культуре, но самым теснейшим образом переплетены с миром искусства, поэзии, живописи. Как для Аристотеля политикой является все, кроме природы, так для Проханова словно все предстаёт культурным феноменом – все существует в парадигме мировой, и в первую очередь русской культуры. Пожалуй, Проханова можно назвать одним из самых культуроцентричных публицистов.

Александр Проханов апеллирует к двум главным для любого автора категориям – к образам и смыслам. Он находится «в поиске смыслов», стремится формулировать их, или, вернее, выражаясь его языком, искать эти смыслы: публицист говорит о важности постоянного поиска смыслов. Иногда он создаёт образы, из которых выходят, произрастают различные идеи. Так в статье «Охотники за смыслами» автор пишет: «Россия, испытывая острую нужду в снарядах и танках, в резервных батальонах и дивизиях, остро нуждается в идеологии, способной сражаться с врагом на невидимом поле брани, в империях идеологических смыслов. И сегодня в России объявлена охота за смыслами» [40]. По Проханову, открывать эти смыслы – задача именно художника, творца. Публицист утверждает, что именно художник, поэт, мыслитель формулирует реальность и формирует ее, в определённом смысле «предсказывает» будущее: «Читайте писателей. Закройте чековую книгу и откройте книги Чехова и Толстого. И вы поймёте, почему Ленин угадал в Толстом "зеркало русской революции", и Толстой подсказал ему будущее. Почему герои Чехова – эти Ионычи, дамы с собачкой, эти три сестры и дяди Вани так трагичны. Ибо они через несколько лет станут парижскими проститутками, красными конниками, офицерами Деникина, комиссарами

ВЧК» [47]. Публицист в своих текстах обращается к современным русским

творцам, его посыл такой: «Художники, взгляните в бездну русской истории, поднимите очи к русской лазури и создайте образ сегодняшней, расправляющей крылья России» [17].

Проханов, как и многие другие его единомышленники, утверждает: России необходима идеология. Формулировать её – задача не политтехнолога:

«Множество политологов, политтехнологов, философов ищут смыслы. Они их ищут под ногами, находят, несут в свои лаборатории, склеивают чем-то липким, что выделяется из их политологических желёз. Относят свои изделия в Кремль, предлагая на основе этих изделий писать учебники истории, строить новое российское государство <…>. Но изделия ещё на подходе к Спасской башне рассыпаются. Клейкая слюна политологов высыхает, и комочки найденных под ногами смыслов распадаются» [40]. В свойственной для него образной и яркой манере Проханов говорит о том, что идеология не формулируется искусственно. Она должна быть открыта, «добыта» из русской истории, из области метафизики, как то сделал старец Филофей.

Проханов в своих текстах апеллирует к метафизике, и в образном, и, вероятно, в самом прямом смысле: «Смыслы добываются не в мозговых штурмах политологов, не в дискуссионных клубах политиков. Смыслы добываются откровениями отдельных богооткровенных людей, которым вдруг открываются врата в те небесные сферы, где обитают смыслы. Смыслы – обитатели высоких лазурных пространств, которых достигает религиозное сознание мыслителей» [40].

Такой творец – поэт, художник композитор необходим сегодняшней России считает автор. В различных текстах Проханов задаётся подобным вопросом: «Где отыщется такой композитор, который, подобно Мусоргскому, может написать "Как во городе было во Казани"? Или, подобно Глинке, воспеть "Славься, славься, русский народ!"? Или, как Шостакович, создать свою симфонию о великой схватке света и тьмы? Или, как Свиридов, тончайший знаток народных песен, классики, подарить нам потрясающее

"Время, вперёд!"» [53]. По мнению публициста, творец, художник или, языком бюрократии, деятель культуры – такой же необходимый для государства элемент, как танковый конструктор или воин на передовой.

Может быть и обратное: культура или, вернее, то, что занимает её месте, в  случае  отсутствия  в  стране  современной  культуры,  превращается  в

«тлетворный яд», разрушающий общество изнутри: разрушающий мораль, нравственность, ценности представление о прекрасном. «Эта культура осквернения, культура извращения, культура тлетворных ядов будет отступать. И в русское искусство вместо болезненного извращенца, суицидного филолога или вельможной проститутки вновь вернутся несравненные воин, инженер, мыслитель, сын Отечества» [32]. Проханов говорит о двух противостоящих друг другу «культурах», комментируя актуальные события. Вероятно, в частности, в этом заключается настоящий талант публициста: ответив на вызов современности, «копнуть вглубь», проанализировав подлинные глубинные смыслы происходящего, открыть глубинные проблемы.

В данном случае Проханов утверждает: Специальная военная операция призвана не только победить физически врага Государства на поле боя, но очистить саму страну, словно «промыв желудок» от «тлетворного яда», произведя переворот в области культуры, ниспровергнуть ту квазилиберальную «культуру», которая «отравляла» страну и её народ с 90-х годов. «Специальная военная операция, где среди грохота батарей, стонов раненых, молитв и проклятий Россия выходит на новый уровень своего исторического существования, – там, на полях сражений, открываются великие смыслы русской истории. Там, на полях сражений, эти смыслы превращаются в поведение людей, в организацию заводов, в победную культуру» [32]. Так Александр Проханов в пример образца такой новой, патриотической  русской  культуры  приводит  оперу  Александра  Агеева

«Хождение в огонь», постановки которой проводились на танковых заводах для рабочих цехов и экипажей танков: «Эта опера была не развлечением, не продуктом шоу-бизнеса, не дивертисментом для отдыха. Эта опера среди

 грохочущих танковых конвейеров была своеобразным храмовым действом, где музыка, танец, живопись, взиравшие на сцену тысячи глаз складывались в мистерию. Проходило своеобразное крещение танков. Опера вселялась в танк и становилась его элементом наряду с пулемётами, пушкой, лазерными прицелами, космической связью. Танк, который сходил с конвейера, уносил с собой эту оперу, и она двигалась на поле боя» [39]. Необходимо обратить внимание на активное использование Прохановым в своей публицистике развёрнутых метафор, когда авторские образы, зачастую сюрреалистические объекты и нарративы, мистические категории становятся более чем просто фигурой речи. Проханов в своей публицистике выступает подлинным мистиком и поэтом: «прислушайтесь к рёву "Ураганов", свисту "Калибров", рокоту "Аллигаторов", и вы услышите Прокофьева, Свиридова, Скрябина» [38].

Может быть справедливым такой вопрос: не идеализирует ли Проханов действительность в своих текстах и, напротив, – не сгущает ли порой краски? На наш взгляд, автор выступает не вполне как мыслящий сугубо-рационально публицист-аналитик, это не его жанр. Проханов выступает в своём творчестве своеобразным мистиком, подлинным поэтом – он работает как художник с миром чистых образов и идей. Это не мешает ему быть метким и точным в высказываниях и оценки политической ситуации, однако это совершенно не рациональный тип мышления. Скорее своеобразный мистический русский максимализм, красно-имперский идеализм, где, если позволить себе образ, вместо «платоновской пещеры» фигурирует «цех танкового завода». Проханов ещё потому понимает огромную ценность культуры, что отдает себе отчёт: действительность формируется за счёт её описания, сама реальность – ни что иное, как наша её интерпретация. Именно потому он справедливо полагает в литературе, живописи, музыке – шире, во всей духовной культуре, тот необходимый для всякого общества стержень.

Как было упомянуто выше, в публицистике Проханова тесно сплетаются

война и искусство, а спектр одних идей, смыслов и символов встречается в

ряде различных материалов, они становятся словно составными частями, деталями, единого полотна: это роль художника, творца, священность русского Государства и даже почти сакральность русского оружия. Проханов говорит о том, что конкретно данная опера и новое патриотическое искусство, в целом, будут «окормлять» и «наполнять» русские танки, истребители и установки залпового огня, ведя государство к победе [39]. Для публициста искусство во всех его проявлениях – это не развлечение. Отношение автора ко всем формам культуры самое серьёзное. Проханов понимает огромную роль искусства: он видит в нем «русское духовное оружие» – не просто мягкую силу, но нечто большее, способное мобилизовать народ, деморализовать и сокрушить врага, поставить необходимые вопросы и дать своевременное ответы. Не случайно частое использование публицистом таких метафор, как, например, «духовный коллайдер» или «духовный танк».

Рассмотрим подробнее роль метафоры в публицистических текстах А. Проханова. Ранее мы кратко коснулись этой темы. Обратимся к работе М.Г. Милютиной «Метафора в креолизованном публицистическом тексте (на примере статьи А. А. Проханова "храм и вертеп")». Автор говорит о том, что

«метафоры, в том числе и заголовочные, становятся тем стержнем, который организует тексты Проханова-публициста» [8]. То есть метафоры в текстах Проханова играют смыслообразующую роль, они не являются просто украшением. Милютина также пишет о частом использовании Прохановым метафоры «пути», «дороги» в значении судьбы, что, по мнению автора научной работы, отражает русскую ментальность: «она также используется Александром Андреевичем с целью указания на особенность русской судьбы» [8]. На наш взгляд, это верное замечание, и касается это, безусловно, не только этого отдельного примера конкретной метафоры, но, в целом, прохановские средства выразительности, при всей своей оригинальности, тяготеют к русскому образу мышления. То есть публицист не говорит только от своего имени – он стремится быть выразителем, «певцом» народного сознания, используя  где-то  глубинно-русские,  фольклорные,  а  где-то  советские характерные образы и формы; автор разворачивает нарративы, которые, на наш взгляд, глубоко связаны с русским сознанием, пониманием истории, с русским мировоззрением: «Я слышал от истринских крестьянок рассказ о столпе света, который двинулся на позиции немцев. В этом столпе летела сама Богородица, а за ней с нестройными криками "ура" бежала редкая цепь красноармейцев. <...> Быть может, среди всех переплетений и перипетий войны и политики самым подлинным является чудо» [45].

Характерный приём публициста – соединение мистического и рационального, технического и метафизического. Таким примером является метафора «синусоиды» – «таинственная синусоида русской истории». Или упомянутый выше «Духовный коллайдер». В своей работе Милютина также обращает свое внимание конкретно на метафору «синусоиды», говоря о том, что Проханов «соединяет в алгебраической метафоре образ-словесную метафору и образ-диаграмму» [8]. Это важно для нас, так как данная метафора является устойчивой категорией во многих текстах публициста. «Диаграмма» Проханова «отображает» исторические колоссальные взлёты и ужасающие падения России. В этой же связи автор использует категорию «русское чудо» и утверждает: «Русская история пасхальна». Более подробно мы рассмотрим данные образы и идеи на этапе исследования политической проблематики автора.

Милютина в своей статье приходит к такому выводу: «А.А. Проханов, утверждая свое индивидуальное миропонимание, не боится быть гипертрофированно метафоричным, наоборот, он опирается на назойливую идейность метафоры, на метафорическую пестроту, чтобы навязать свой взгляд на мир политики, дать ему оценку» [8]. На наш взгляд, не совсем верным является утверждение об «индивидуальном миропонимании, которое автор пытается навязать» – формулировка является не вполне корректной. Как мы писали выше, Проханов в своей публицистике стремится выражать не свою индивидуальную точку зрения, но «народный взгляд», если говорить строго – стремиться выражать позицию патриотически-настроенной части российского общества, относящийся с симпатий и пиететом к советскому и имперскому периоду российской истории. В остальном, на наш взгляд, выводы автора научной статьи верны. Характерной особенностью публицистики Проханова является «гипертрофированность», метафоры, «предельная пестрота». Неотъемлемым свойством публицистики Проханова является гипербола. Его постоянное соединение мистического, метафизического и рационального, технического можно назвать характерным постмодернистским приёмом, свойственным для литературы этого направления. Пожалуй, вернее будет сказать не об индивидуальном «миропонимании» Проханова, но о его индивидуальном и узнаваемом авторском стиле.

На наш взгляд, «стержнем» миропонимания Александра Проханова можно назвать его восприятие российского государства в качестве, вероятно, практически сакрального субъекта; не случайно выше проводилась аналогия со старцем Филофеем, высказавшем концепцию «Москва – третий Рим». Более подробно мы рассмотрим мировоззрение публициста в той части нашей работы, которая касается политической проблематики публициста. Для авторского стиля А.А. Проханова свойственно следующее: вышеупомянутая роль метафоры, которую трудно переоценить, предельная яркость повествования, достигаемая за счёт неординарного образного ряда, гипербола, совокупность и сочетание традиционалистской и «красной» фразеологии, постмодернистское сочетание технических и метафизических категорий. Необходимо отметить, что неординарным и оригинальным является само сочетание традиционалистского, патриотического мировоззрения с подобным авторским стилем. Уже благодаря этому Проханов является неповторимой и уникальной фигурой в мире публицистики и политики.

Вернёмся непосредственно к обзору материалов, связанных с культурной проблематикой автора. Культура в современной России является одной из самых животрепещущих тем для публициста. Мы уже говорили о его понимании феномена «культуры тлетворных ядов». Проханов как никто другой понимает значение здоровой национальной культуры – она есть тот стержень, который даёт народу не просто быть самобытным, но в целом – существовать как народ. Об осквернении культуры уже было сказано в вышеупомянутой статье. Текст «Истошный крик пеликанов» является реакцией автора на «новую волну эмиграции», на феномен «духовных эмигрантов», которые, живя в России, являются «адептами иной культуры». После начала Специальной военной операции случилась их физическая эмиграция из России.

Проханов говорит об этой новой «волне эмиграции» и ее подлинных причинах: «Пятый исход состоялся на наших глазах, когда испуганные движением русских тектонических плит набивали чартерные рейсы и бежали вон из России. Либеральная, во многом еврейская, интеллигенция в 90-е годы добилась абсолютного господства в русской культуре, экономике, философии, информации. Это ликующее господство сопровождалось вытеснением всего традиционно русского» [28]. Публицист анализирует причины этого явления, он считает: виной всему – квазилиберальную пропаганду, которая на культурном уровне с начала 90-х годов «отравляла» сознания миллионов русских людей этим тлетворным ядом. Кто-то смог «очистить организм» от этой «интоксикации», кто-то – нет. «Это либеральное господство, казавшееся незыблемым, стало шататься, когда Россия в силу своих грунтовых донных сил вновь стала медленно и мучительно освобождаться от прозападного ига. Это глубинное освобождение сопровождалось уменьшением роли либералов в общественной и культурной жизни» – так Проханов описывает начало этого фундаментального культурно-политического процесса.

По его словам, «культура, взращиваемая этими западными институциями» именуется русофобией. И представители этой «пятой волны эмиграции» «заражены данной болезнью». Черта, отличающая их от представителей первых волн эмиграции – ярая, радикальная ненависть ко всему русскому. Одновременно эти люди выросли в России, питаясь русской культурой. Русская культура наполняет и составляет их. При этом ненависть их  ко  всему русскому, включая  подлинно  русскую  культуру,  является иррациональной и «метафизической», считает Проханов. В этом их трагедия – они ненавидят то, из чего состоят, ненавидят сами себя: «Желая смерти России, они желают смерти себе. Они совершают массовое самоубийство.

<…> Пятый исход – это стая пеликанов, дерущих свою грудь и кричащих от боли. Они никогда не вернутся в Россию. Они никогда не вернутся в себя. Они будут лежать в песках чужих пустынь, на камнях чужих городов – эти мёртвые птицы с пеликаньими носами, с пустым нутром, которое, быть может, набьют опилками, превратив их в чучела» [28]. Проханов сравнивает их с пеликанами, вырывающими сердце из собственной груди, издавая при этом истошный крик. Публицист противопоставляет этим эмигрантам, многие из которых также являются «деятелями культуры», художников и мыслителей русских патриотических взглядов: Агеева, Прилепина, Хирурга, Чичерину, Дугина. Публицист уверен в том, что «синусоида русской истории» идёт к своей победой точке. И есть такие деятели культуры, которые идут в её авангарде.

«Россия слушает музыку русских сфер», считает автор, а сквозь эту горнюю музыку доносится истошный крик убивающих себя «пеликанов».

В своих работах публицист регулярно обращается к классической литературе, интерпретирует русскую историю с позиции своей оригинальной историософской системы, категориями которой выступают такие словосочетания, как «русский рай» и «русский ад», «русская мечта» и «Пасхальность русской истории». Перейдем к статье «Петербургское сознание», в которой Александр Проханов анализирует историю Петербурга, стремясь выявить «миф» города, его глубокий символический, культурный нарратив: «Как угадать миф Петербурга, грандиозного имперского города, сопоставимого с самой империей? Петербург родил столько гениев, осуществил такое количество имперских деяний, создал столько неповторимых литературных и художественных школ, в нём случилось столько научных открытий и божественных откровений, что они составляют несомненное величие Государства Российского...» [44]. Этот относительно объёмный  текст  также  не  изменяет  «традиции»  Проханова  –  в  нем поднимается и культурная и политическая проблематика, которые тесно связаны между собой. Проханов говорит об очевидно огромной значимости города, как с историко-политической, так и с культурной точки зрения: «А также озаряет победами в сфере духа – это Золотой и Серебряный века литературы, несравненное адмиралтейство и Исаакий, музыка Глинки и Шостаковича» [44].

Публицист  для  разгадки  глубиной  исторической  роли  Петербурга «прибегает к помощи» великих авторов – он проводит своеобразный анализ судеб и произведений выдающихся русских писателей, связанных с Петербургом, копает в историю от основания города, до дня сегодняшнего:

«Кто из великих петербуржцев разгадал тайну своего города? Сегодня Петербург называют культурной столицей России. Для Петербурга роль музея, туристического маршрута или места для увеселений – эта роль ничтожна, она затемняет глубинную и грозную роль – роль града, где русская история дошла до вершины своего сияния и обрушилась в пропасть. Послушаем, что говорили о Петербурге населявшие его литературные светочи, русские духовидцы, которые, сменяя друг друга, каждый по-своему воспели Петербург, создали несколько Петербургов» [44]. В данной статье на фоне авторского анализа культуры, связанной с Петербургом, также имеет место историософская концепция Проханова – упомянутая выше «синусоида русской истории», отражающая блистательные взлёты и победы русского государства и его исторические падения до «русского ада», за которыми следует то, что публицист называет «пасхальностью русской истории», то есть

«Воскресением государства Российского».

Данная концепция неоднократно фигурирует в различных текстах Проханова. Интересным представляется то, как она интегрирована в повествование о Петербурге. Как было сказано, сознание публициста является в полной мере культуроцентричным: история и политика не отделимы для автора от культуры. В первую очередь, это касается, конечно литературы.

Именно поэтому Проханов начинает описывать и анализировать историю

Петербурга не от основания города, но от Пушкина: «Пушкинский Петербург – это "Медный всадник", дивный град, "полнощных стран краса и диво"» [44]. Далее идёт целый ряд значительных фигур, чьи имена, чья авторская деятельность тесно связана с Петербургом (и позднее – с Ленинградом): Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Блок, Белый, Мандельштам, Берггольц.

По словам Проханова, у величия роскошного и блистательного Петербурга – у столицы великой империи была обратная сторона, связанная со страданием «маленького человека», задавленного империей – «медным всадником, гонящимся за ним», обратная сторона, связанная с элитой и ее шикарными балами, приёмами, с угнетенным в это время простым народом:

«Пушкина, имперского поэта, увлекала история пугачёвского бунта, в котором проницательный пушкинский ум усматривал обратную сторону империи. Но бунт Емельяна Пугачёва хотя и беспощадный, но не бессмысленный. Пугачёв вёл своё войско за той лучезарной мечтой, которую заслонили от народа роскошные балы и парады. Пушкин мечтал, что над Петербургом взойдёт "звезда пленительного счастья", взойдёт мечта о небесной стране, где живут "отцы-пустынники и жёны непорочны". Пушкин обожал имперский Петербург, требовал от него невозможного, и этот Петербург выстрелил ему в живот из дуэльного пистолета» [44]. Неправильно было бы, на наш взгляд, в данном контексте понимать этот нарратив как стандартный тезис из догматического советского литературоведения. Проханов говорит не только или не столько о тяжёлом экономическом состоянии народа, сколько о фундаментальной и фатальной разнице мировоззрения народа и его правящего класса. О разнице между русским народной и его элитой, которая сначала являлась германоориентированной, затем – франкофильской. Однако едва ли сам Пушкин оценивал в своем романе цель и роль Пугачева так же, как Проханов. В данном случае можно сказать, что публицист вступает в полемику с Пушкиным, отвергая и тезис о «бессмысленности» пугачевского бунта.

Далее автор повествует о «мрачном демонизме» Печорина и самого Лермонтова, о бюрократической «паутине», через которую Петербург управлял  остальной  империей  и  в  которую  попал  Акакий  Акакиевич.

«Петербург Гоголя – это чиновничья мертвечина, среди которой не сыщешь божественного идеала, живущего в глубинном народе» [44]. Несмотря на восхищение имперским Петербургом, давшем миру столько гениев, Проханов видит в генезисе города и в его дальнейшей судьбе нечто демоническое и тёмное: «Москва – исповедница Святой Руси, но эту Москву Петр I засёк насмерть, подняв на дыбу своего собственного сына. Святая Русь несовместима с Петербургом, и, чувствуя это, Пётр, желая наполнить этот город-крепость, город-дворец духовными смыслами, перенёс в Петербург прах Александра Невского, великого русского воина, полагавшего, что Бог не в мече, а в православном кресте» [44]. Публицист имеет в своём словаре ещё один термин – «Русская мечта». Свою систему взглядов он даже называет

«Вероучением русской мечты». По Проханову, «Русская мечта» – это «храм на холме». Ей противопоставляется «град на холме» – город крепость. Такова мечта западного человека, с точки зрения автора.

И конкретно Петербург, как следует из цитата приведённой выше, это развёртывание мечты о «граде на холме». Поэтому, по мнению Проханова,

«Святая Русь несовместима с Петербургом». Такую точку зрения Проханов выводит из русской литературы: «Когда читаешь русских писателей, может показаться, что изображённый ими Петербург – это город воли, мощи, богатства, город, где поклоняются кесарю, а не Богу. Город, в котором великий народ становится народом-лилипутом, состоящим из крошечных людей. Город, на создание которого Россия потратила половину своего населения». С точки зрения автора, Пётр Первый оставил только «кесарю кесарево» и забыл

«божие Богу».

В данном случае нам интересна и оригинальная авторская интерпретация классической русской литературы: «Петербург Достоевского – это город, где встречается адское и райское, это город свирепых и ужасных

стихий, бунтарей и разбойников. Это город Рогожиных, склонных к хмельным поножовщинам, тех простолюдинов из народа, у которых отняли возвышенный божественный идеал и вместо креста вложили в руки нож. Дети и внуки Рогожина через полвека устроят поножовщину на всём пространстве меж трёх океанов, пустят под нож Россию, её страстную красоту и неутолённую любовь, её стремление к высоте, которой она никогда не достигает – и падает, разбиваясь оземь. Настасья Филипповна – Русь, прекрасная и горючая, – будет зарезана Рогожиным» [44]. Проханов ярко и убедительно интерпретирует классическую литературу, одновременно формулируя историко-политическое глубокое высказывание. Его позиция и анализ произведения не тождественен, как было сказано, ни советскому литературоведению, ни позднему либеральному. Проханов высказывается глубже, переходя в область чистых идей, подлинной метафизики: «Но в Петербург Достоевского приходит свет. Желает осветить, одухотворить подворотни и подворья, мертвенные салоны и чиновничьи кабинеты. Князь Мышкин – это подобие Христа, который приходит в Петербург, как Иисус когда-то пришёл в Иерусалим, проповедуя бессмертие, и за это заслужил страшную, беспощадную смерть. Достоевский и сам боролся с бесами, исчадиями ада, и в этой борьбе не всегда побеждал. Петербург Достоевского – это город, где встречаются преисподняя и Фаворский свет. И горе городу и империи, когда фаворский свет отступает» [44].

Однако Проханов совершенно не отвергает Петербург, не клеймит его окончательно и бесповоротно «инфернальным пространством». Автор вообще мыслит сложнее, понимая, что каждое явление может быть многогранным и неоднозначным. Да, публицист видит «тьму» в феномене Петербурга, но его культура, как и в целом вся подлинная русская культура, является для Проханова безоговорочно если не светом, то тем, что свидетельствует о свете:

«Русская словесность есть явление чудесное, божественное, неповторимое. Через неё Бог говорит с народом. Писатели-петербуржцы, рождённые среди

дворцов и доходных домов, среди придворных балов и парадов на Марсовом поле, суть исповедники возвышенного идеала, в котором Петербург, одухотворённый кудесниками русского слова, становится небесным градом русских  лазурных  сфер»  [44].  Тема  текста,  безусловно,  шире,  чем

«Петербургский миф», она касается, в целом, русской культуры, русской истории и русской судьбы. «Русский свет», по Проханову, источает словесность, литература – русская культура.

В  сознании  автора  русская  культура  в  самом  широком  смысле, «сердцевина» и основа которой есть «русская мечта» определяет политические смыслы России, ее созидательное историческое движение:

«Образ этого царства переселился из языческих сказок в православное вероучение, в фантазии космистов, в мистерии поэтов и музыкантов, в политические декларации народовольцев и коммунистов. Этот образ и теперь живёт как мечта в глубинах народного чувства, не давая народу пропасть, побуждая его сражаться и строить, направляя его к совершенству» [40]. Безусловно, некоторые тезисы этой системы представляются спорными. Проханов выстраивает и транслирует во многих своих текстах эту концепцию- идею связи и преемственности языческой Руси, Православного Государства Российского и советского проекта. Публицист делает это, скорее опять же как поэт, по поэтической интуиции и вдохновению, продолжая в этом, кстати говоря, традицию, например, Клюева и Есенина, которым были близки подобные образы и идеи. «Русская мечта», по определению автора, есть

«чаяние» о построении идеального государства, «в котором не будет несправедливости, а главной несправедливостью является смерть»: «Русская Мечта и есть воплощение Государства Российского, вековечного русского чаяния о благих временах, когда человечество превратится в райскую клумбу, поражая Творца своим цветущим многообразием, божественной красотой, богоподобной любовью. <…> Русская Мечта – в работах сегодняшних русских философов-духовидцев, разгадавших «тайну беззакония», открывающих миру сокровенный бриллиант бессмертной России небесной» [38].

Проханов неоднократно обращается к философии русского космизма, к учению Федорова, к философии «общего дела». В ней он и видит один из

«звеньев цепи», связывающей раннесоветских идеалистов и мечтателей с волхвами древней Руси и метафизиками православной России: он описывает Кижи, сравнивая храм с «ракетой, готовой взмыть в русский космос», говоря о философских школах и тайных знаниях строителей храма [23]. Проханов в этой связи говорит о схожести этих философских школ с нарративами и идеями Циолковского и Федорова. Публицист смело ставит в один ряд русских святых и философов-космистов, языческих скоморохов-сказочников и Достоевского, Серафима Саровского и Иосифа Сталина [40]. Он объединяет эти  имена  по  принципу  их  приверженности,  с  его  точки  зрения,  к

«Вероучению Русской Мечты».

Проханов, будучи русским мыслителем, не просто апеллирует к Евангельским и ветхозаветным категориям, но, по всей видимости, мыслит Государство Российское и его историю в неразрывном контексте со Священным Писанием: «Победа 1945 года – это Евангелие Красного века. И тот, кто увидит Христа, сошедшего на сталинградскую землю и омывшего свои раны в Волге – русском Иордане, тот, кто расшифрует приказы Сталина и директивы Ставки и увидит в них евангельские притчи, тот будет назван сначала великим еретиком, а потом великим русским религиозным мыслителем». Автор осознает нетрадиционность такого взгляда, даже определенный еретизм. Однако он убежден в том, что «у русской ракеты нет иного маршрута, чем тот, что соединяет Россию земную с Россией небесной, нашу надрывную, рыдающую, воюющую, хрипящую от великого напряжения Россию земную соединяет с Россией восхитительной и нетленной – со Святой Русью» [23].

Именно поэтому Проханов утверждает «пасхальность русской истории»: «Россия в своём историческом шествии повторяет земную жизнь Христа. Смятение, могущество, ликующие толпы, славословие. Муки, бичи, терновый венец, восхождение на Голгофу. Страшная смерть на кресте, сошествие во гроб, гробовое молчание. И восхитительное пасхальное воскрешение – русская лазурь, пасхальный Фаворский свет» [16].

На этом, на наш взгляд, можно подвести итог рассмотрению культурной проблематики в публицистике А. Проханова. Как уже было замечено ранее, практически каждый публицистический текст автора полон смыслов и образов, связанных с русской и мировой культурой. Рассматривать каждый такой фрагмент во всем массиве публицистических текстов писателя не представляется нам необходимым – мы выявили в публицистике Проханова основные идеи и особенности, связанные с культурной проблематикой. Обобщая, можно сформулировать авторскую идею таким образом: русская культура, будь то литература, музыка, живопись, кинематограф, архитектура содержит в себе глубинную идею «русской мечты» о победе над смертью, об идеальном бытии – о достижении Царствия Небесного. По мнению публициста, через подлинную возвышенную русскую культуру, через ее творцов с народом говорит сам Бог.

2.2 Военная проблематика в публицистике А. Проханова

Перейдём к рассмотрению военной проблематики в публицистических текстах Александра Проханова. В данной части работы мы обратимся к тем статьям и отдельным фрагментам из статей автора, которые затрагивают проблематику войны в самом широком смысле. Будь то различные локальные конфликты, гражданские войны или масштабные военные действия. Как уже было упомянут ранее в главе, посвящённой биографии писателя, Александр Проханов практически сразу после начала карьеры гражданского журналиста вызвался отправиться на войну – стать журналистом военным, в 1969 году он попал на остров Даманский, став одним из первых свидетелей Советско- китайского конфликта.

Он, по его собственным словам, желал попасть туда, где разворачивалась история. Как можно понять, по мнению автора, история происходит, движется и преображается именно там, где ревут снаряды и рвутся бомбы – где происходят военные действия. Так начался «роман» Александра Проханова с войнами: после Даманского он посетил практически все возможные войны и конфликты, в которых Советский Союз принимал прямое или опосредованное (через содействие специалистами и иной помощью) участие. Помимо упомянутого конфликта на Дамаском, в списке Проханова Афганистан, Ангола, Мозамбик, Вьетнам, Эфиопия, Кампучия, Камбоджа, Намибия, Никарагуа, Сирия, Зимбабве, Пакистан. Характерной и интересной деталью является тот факт, что из каждой страны, где журналист лицезрел войну, он привозил бабочек, собирая их в свою коллекцию. По словам Проханова, «бабочка есть великая метафора души». После падения Советского Союза писатель побывал и в Приднестровье, и уже значительно позже – на Донбассе.

С такой неординарной и выдающейся биографией его вполне можно назвать русским Хемингуэем или Юнгером, который, кстати, тоже увлекался энтомологией. Но Проханов значительно обгоняет упомянутых западных авторов по количеству войн, свидетелем и даже участником которых он стал. По мнению автора, военный журналист – такой же солдат, воин, в арсенале которого, однако, не пулемёт, но куда более опасное оружие – слово. Сам писатель называет себя «певцом боевых колесниц» (у него есть одноимённая книга). Пожалуй, это название однозначно подходит Проханову – он, подобно Гомеру, не просто описывает происходящее на войне, но как античный поэт, воспевает силу оружия и храбрость, доблесть воинов. Как в ту пору, когда он, будучи военным корреспондентом, находился непосредственно на фронте, так и сегодня – анализируя военные действия, пуская в ход свои невероятные, яркие, подобные бабочкам, метафоры, выступая пристрастным публицистом, славя русское оружие. Приближая его победу.

В нашей работе на передний план будут выходить самые актуальные материалы Проханова – публицистика, посвящённая Специальной военной операции. Необходимо сказать о том, что публицист с самого начала данных исторических событий, с 2014 года поддержал «Русскую весну» в Новороссии. Далее, что логично и очевидно, Проханов безоговорочно и безусловно поддержал решение о начале СВО. Более того, автор за несколько лет до этого призвал политической руководство России к действиям подобного характера – к признанию ДНР и ЛНР и к последовательной защите того, что сегодня со всех телеэкранов называют «русским миром». Необходимо констатировать и признать невероятную прозорливость Проханова. Также как его абсолютную актуальность сегодня, когда материалы, посвящённые самым главным и злободневным проблемам фронта и тыла, выходят с завидной регулярностью. Помимо текстов автора, связанных со Специальной военной операцией, мы рассмотрим также публицистику Проханова о Палестино-израильском конфликте, на который автор живо и эмоционально реагирует особенно после обострения обстановки в регионе в 2023 году.

Из всего вышеперечисленного – из биографии автора, из его неординарного опыта можно, безусловно, на наш взгляд, вывести его определённую авторитетность в вопросе если не военного анализа, то публицистики, касающейся военной проблематики. В совокупности с яркостью и неординарностью авторского стиля, с неповторимой поэтической образностью и с вовлеченностью в проблематику, вышеперечисленное действительно делает Проханова одним из главных современных публицистов.

Перейдём непосредственно к рассмотрению и анализу материалов Александра Проханова, связанных с озвученной темой. Начнём со статьи

«Буквицы русской летописи», в ней хорошо и последовательно прослеживается взгляд автора на новейшую историю России. Которая, как известно, как и история всего человечества, в целом, есть история войн, конфликтов и противостояний. Публицист во многих своих работах начинает повествование от событий 1991 года – это трагическая точка отчёта для новейшей истории России. Не исключение и данная статья, такой нарратив характерен и типичен для прохановской публицистики: «В 1991 году Борис Ельцин, правитель гигантской, могущественной, победоносной империи, раскрыл ворота врагу, пустил врага в крепость, расколол на части великие пространства, вырвал из империи процветающие народы, отдал эти земли и народы врагу, позволил врагу в течение десятилетия истреблять в России все признаки её величия, её суверенности, её неповторимой красоты и мощи. Он отдал в рабство врагу растерянную, ошеломлённую этим предательством страну, где враг установил свой контроль над каждым человеком, каждой речушкой, каждой травиной. И Россия исчезла, кончилось русское время. <...> Началось ельцинское иго, не сравнимое по смыслам и ужасам с игом Золотой Орды» [14]. По мнению автора, в истории России нет более «чёрного года», чем 1991.

Конечно, публицист в свойственной для него форме, говорит не о прямой оккупации, но об идеологической, экономической и культурной. Хотя, по мнению, Проханова, «агенты ЦРУ в эти годы сидели везде, включая кремль». И потому это состояние страны можно вполне назвать зависимостью политической, что Проханов и называет «игом, не сравнимым по смыслам и ужасом с игом Золотой орды», по той, вероятно причине, что монгольские ханы не стремились менять и контролировать сознание русских людей, в отличии от «западных партнёров». Сразу же с падение Советского государства начинаются многочисленные военные конфликты на территории его бывших республик, о чем пишет публицист.

Первым эпизодом сознательного сопротивления американскому «игу», по Проханову, стало упомянутые ранее Приднестровье: «Враг господствовал от Бреста до Владивостока, от Северного полюса до туркменских пустынь. Ему покорились и пошли в услужение недавние правители империи, все имперские земли, кроме одного крохотного ломтика исчезающей Красной страны, имя которому – Приднестровье. Там оказались люди, которые встали с берданками против авианосцев. С резиновыми рогатками против американских космических группировок. Они отстаивали свою землю, а вместе с ней драгоценную молекулу, в которой сохранилась и уцелела Россия.

Великое Приднестровье. <...> благородный батальон "Днестр", прекрасные духом приднестровские казаки, отчаянные и бескорыстные ополченцы, которые покинули отданные врагу территории и кинулись в Приднестровье, чтобы там продолжать быть русскими» [14]. Стоит согласиться с публицистом, это действительно, вероятно, первый «очаг» вооружённого сопротивления западной диктатуре на территории бывшего Советского Союза.

Далее автор говорит о политическом успешном сопротивлении – о приходе к власти Владимира Путина в России и Александра Лукашенко в Белоруссии – об их патриотическом курсе, об осторожно и последовательно проводимой политике русского суверенитета. Далее – о войне на Донбассе. Безусловно, в рамках той системы – того исторического взгляда, который выстраивает автор, эта война есть логическое продолжение событий 1991 года, обусловленное стремлением вернуть стране независимость – территориальную, политическую, идеологическую: «Сегодня воинами национально-освободительной борьбы являются русские солдаты в окопах Донбасса. Этими воинами являются оборонщики, работающие денно и нощно на своих конвейерах, направляющие на фронт лучшие в мире танки и самолёты» [14].

Публицист прекрасно понимает сложность исторических процессов, заключающихся в поражении Советского Союза и Восточного блока в

«Холодной войне» против запада. Поражение это обернулось потерей территориальной целостности и вышеупомянутыми политической, экономической и иными формами зависимости России от запада. Привело это к серии «прокси-войн» на всей огромной территории бывшего Советского Союза. Проханов видит феномен войны шире и глубже – она началась до начала СВО и даже до 2014 года. Это сложное явление, которое заключается не только в горячей фазе противостояния фронтов, но в предшествующей тому «оранжевой» революции на Украине и позднейшей попытке организовать подобные процессы в России и в Белоруссии. Потому и мы в рамках данного исследования рассматриваем сами понятия война и военная проблематика шире, чем «вооружённое противостояние» – очевидно, что война в нашем веке имеет различные фазы и формы. Очевидно, Проханов имеет в виду в первую очередь войну за смыслы – за сознание людей. За самое главное – за душу людей и всего народа. «Здесь Бог с диаволом борются, а поле битвы – сердца людей», как говорит герой Фёдора Михайловича Достоевского. Это также война за мировоззрение, за взгляды – за человеческие души. Это древняя

«Битва суши и моря» – Рима и Карфагена, словами Александра Дугина, близкого Проханову идеологически. По выражению поэта Юрия Кузнецова:

«Третья мировая началась до Первой мировой». Это противостояние даже глубже, чем противостояние отдельных идеологий, тем более, чем противостояние экономических интересов. И участие России в этой битве было, вероятно, неизбежно.

Прогнозы же автора в данной статье довольно оптимистичные: «Русская Победа неизбежна, ибо русская история победна. Страшное, начатое в 1991 году время истекло. Россию ждёт великое обновление <...> А пока смажем оружейным маслом стволы, зальём топливо в баки штурмовиков и истребителей, и пусть Юлия Чичерина громко, на всю страну пропоёт свои восхитительные песни о Донбассе, где каждая – гимн национально- освободительной войны. Z и V – буквицы русской летописи» [14]. Недостаточно сказать, что публицист безусловно принимает и поддерживает русскую патриотические идеологию, более того – он один из главных и талантливейших её идеологов.

Не правильным было бы видеть в Проханове агитатора или пропагандиста «ура-патриотического» толка. Он не стремится «петь дифирамб» любой власти, что мы продемонстрировали в предыдущей главе. Зачастую публицист радикально не соглашается с отдельными действиями и решениями нынешнего политического руководства страны, в иных статьях – жестким образом критикует политику власти, понимая, что на кону победа в

войне и само существование суверенного русского государства.

Так, например, в статье «Русский клык», где автор поднимает военную и политическую проблематику. «Когда Ельцин членил Советский Союз и разбрасывал в разные стороны обрубки, народу говорили, что распад СССР – это мирный развод благородных супругов. Этот «мирный развод» превратился в чудовищную кровавую бойню. Свирепая гражданская война в Таджикистане, жестокая резня в Киргизии, война Армении и Азербайджана, две чеченские войны, война в Южной Осетии и Абхазии, сражение в Приднестровье и сегодняшняя война на Украине, готовая стать третьей мировой – термоядерной. Не было мирного развода. Нас обманули.

Мы отговорили Януковича разгонять войсками Майдан, ибо Запад обещал нам мирное разрешение украинского кризиса. Но тут же устроил государственный переворот, и началась кровавая украинская эпопея. Нас опять обманули.

Мы заключили Минские соглашения, надеясь на то, что Украина проведёт конституционную реформу, обеспечит Донбассу особый статус. Но Минские соглашения оказались лишь ширмой, за которой Запад вооружил до зубов Украину и создал консолидированное русофобское государство, оснащённое современной армией. Нас опять обманули» [50]. В этом тексте автор также даёт свою оценку исторической ситуации, согласно которой падение советского союза повлекло за собой ряд страшных войн на территории бывших республик. Проханов критикует власть за «излишнюю доверчивость» – критикует как ельцинскую власть, так и современное политическое руководство. Однако критикой публицист не ограничивается, он задаётся острыми вопросами, в основе которых призыв автора к конкретным действиям: «являемся ли мы теми, кого постоянно обманывают? И если это так, не является ли это признаком слабоумия? И почему не обманывали Сталина, не обманывали Молотова и Громыко? <...> Когда мы снова увидим русский клык, узрим русский бивень? Когда наш противник услышит вместо слюнявого чмоканья лязг русских зубов?

Удар по Прилепину повлечёт ли за собой удар по зданию СБУ или только реплику Марии Захаровой?» [50]. Проханов ждёт от государства в современной острой политической ситуации радикальных действий – в том числе радикальных военных решений.

Публицист описывает, как война «вторгается» в привычный быт людей. В статье «Чёрный беспилотник» автор описывает, как война становится обыденностью: «Беспилотник в русском небе стал обыденностью. Обыденностью стала война. Исчезли огненные, страстные интонации телекомментаторов, сообщающих голосом Левитана о войне на донбасском фронте. О героических подвигах русских солдат под Авдеевкой или Артёмовском говорят ровным, спокойным, дистиллированным компьютерным голосом, каким говорят о делах житейских. Войной не докучают жителям больших городов, не мешая им участвовать в конкурсах, олимпиадах, празднествах, весёлых корпоративах, ресторанных вечерах» [56]. Проханов поднимает важную проблему: колоссальный разрыв между мирной, спокойной и комфортной жизнью тыла и пылающим миром войны. Такой разрыв, эта привычка и равнодушное отношение «московских патриков» к войне представляет опасность и для фронта, и для тыла – эти миры становятся несовместимыми:

«Но война не прощает обыденности. Экипажи сгоревших и оплавленных русских танков не прощают обыденности. Разорванные на клочья тела русских артиллеристов, не успевших сменить позицию, не терпят обыденности. Лазареты, где стонут изувеченные кассетными боеприпасами раненые, не терпят обыденности» [56]. Публицист демонстрирует на конкретных примерах масштабы этого разрыва. Он достигает контраста за счёт столкновения этих миров, где в одном «вечера в московских ресторанах с Шабли», в другом – «лазареты, где стонут изувеченные кассетными боеприпасами раненые». Таким образом Проханов демонстрирует глубину проблемы.

Еще одна характерная особенность его публицистики – это приём, который заключается в перечислении, в построении длинного ряда однородных членов: автор формулирует мысль и начинает в её подтверждение перечислять множество примеров. Как далее в этой же статье: «Мы почти не думаем о будущем, мы думаем о прошлом, пытаясь перелицевать кафтан русской истории. Мы называем Пугачёва разбойником и изувером, декабристов – масонами и христопродавцами, народовольцев – революционерами и исчадиями ада. Мы хотим заменить Рылеева Николаем Первым, Некрасова и Белинского – Победоносцевым, Софью Перовскую – Столыпиным» [56]. Вероятно, автор прибегает к данному приёму не только для того, чтобы более убедительно продемонстрировать читателю суть своей идеи. С одной стороны, вероятно, действительно, образный ряд примеров повышает   убедительность,   усиливает   воздействие   –   начинает

«гипнотизировать» читателя. С другой стороны, Проханов как бы пытается сам найти «отгадку» на тот вопрос, который он ставит, найти ее в одном из частных примеров и перенести на общее. Мы подробнее останавливаемся на данном приёме, так как он является характерным для большого числа текстов автора.

Обратимся к научной работе Ю.В. Балышевой «А. А. Проханов- публицист как креативная языковая личность». В ней автор также останавливается на данной особенности публицистики Проханова. Она даёт такое определение этому приёму: «Амплификация плеонастического типа – стилистический приём, основанный на избыточности (с информационно логической точки зрения) словесного выражения. Эта избыточность проявляется в семантическом дублировании смысла высказывания путем повторения синонимов или близких по семантике слов, словосочетаний, предложений, изобразительных средств» [5]. Использование данного приёма, по словам автора научной работы, обусловлено «созданием высокого риторического  пафоса,  усилением  аргументации  и  эмоционального

напряжения речи» [5]. Вероятно, в данном случае стоит согласиться с автором работы.

На этом приёме построена, например, статья Проханова «Дырявый "Леопард"»: «Пробоины "Леопард" получил под Москвой у разъезда Дубосеково, под Сталинградом у хутора Бабурки, на Курской дуге у Прохоровки, под Севастополем на Сапун-горе, под Ленинградом у Невской Дубровки, под Кёнигсбергом, Киевом, Минском, под Варшавой и Будапештом, на Зееловских высотах и в Берлине. Последний снаряд "Леопард" получил в имперской канцелярии, осколком снаряда был ранен дедушка нынешнего канцлера Германии Шольца. <...> Готовясь к выступлению, президент исследовал все нынешние русские страхи, все панические предсказания, все накопившиеся в обществе мании, психозы, неврозы и развеял их в своей речи. Он дал понять, что украинское контрнаступление захлебнулось, о чём свидетельствует подбитый "Леопард". Приходящая на Украину западная техника горит, о чём свидетельствует подбитый танк "Леопард". Поражение русской армии исключено, что подтверждает продырявленный "Леопард". Тактическое ядерное оружие не будет пущено в ход, что подтверждает уничтоженный обычным вооружением "Леопард". Оборонная промышленность России работает на полную мощь, о чём свидетельствует подбитый танк "Леопард". Попытки Запада лишить Россию технологий и окунуть её в каменный век провалились, о чём свидетельствует всё тот же подбитый "Леопард"» [22]. Этот приём амплификации, используемый в той или иной форме, является наиболее часто применяемым публицистом наравне с развернутой метафорой и гиперболизацией. Все вышеперечисленное присутствует в тексте о подбитом танке «Леопард». За счёт этих средств, на наш взгляд, публицист и достигает «галлюцинаторного» и «гипнотического» эффекта в своих текстах.

Вернёмся  к  тексту  «Чёрный  беспилотник».  В  данном  материале

«беспилотники, заполняющие русское небо» являются лишь фоном, ярким образом – не основой, вероятно, проблемой. Проханов обращается внимания

на животрепещущие проблемы современной русской действительности, связанной, так или иначе, с войной: «Иногда война врывается чудовищным взрывом, как военная колонна Пригожина, что он вёл на Москву, убивая по пути русских военных лётчиков. И это был кошмар современной русской истории. Россия, воскресшая после поражения 1991 года, идущая по путям великого одоления, великого воскрешения, была вновь готова опрокинуться в пропасть. Но русское чудо встало на пути пригожинских колонн и развернуло их вспять» [56]. Публицист и здесь апеллирует к категории «русское чудо», о которой мы писали ранее. Это также не просто фигура речи – порой историю невозможно описать и проследить рационально, в силу тех или иных причин, однако, Проханов не только поэтому иногда отказывается от рационального подхода, переходя к таким сверхрациональным категориям, как чудо. Вероятно, отказ от рационального подхода свойственен, в целом, постмодернистской мысли. Сам же Проханов, как было упомянут ранее, позиционирует себя мистиком. И потому даже в статьях, затрагивающих такую серьёзную проблематику как война, публицист позволяет себе категории и образы, выходящие за рамки рационального мировоззрения.

Также, будучи ярким и самобытным, на наш взгляд, поэтом, Проханов иногда интегрирует в свою публицистику поэтические произведения. Например, в данной статье, где он переделывает известную песню: «Что ты вьёшься, беспилотник, / Над моею головой? / Ты добычи не дождёшься, / Беспилотник, я не твой» [56]. Или как в статье «Мятежи и казни»: «Там будет кровь в озёрах, как вода, / И упадут созвездья к горизонту. / Гремя огнём, пойдут на города / Танкисты из восставших гарнизонов. / Гори, гори, багровая звезда, / Над миром истлевающих останков. / Мне пели песню бронепоезда / На стылых разорённых полустанках» [35]. Такая интеграция свойственна определённой части публицистических текстов Проханова. Особенно, на наш взгляд, это часто проявляется в тех работах автора, которые затрагивают именно военную проблематику: он позволяет себе внести в публицистический

материал поэтическое высказывание там, где это уместно с эмоциональной точки зрения.

Вероятно, практически всем публицистическим текстам Проханова, касающимся военной проблематики, свойственна высокая степень образности и эмоциональности. Автор не скрывает свои эмоции и переживания по поводу описываемых событий – напротив, стремится разделять боль и надежды народа в высшей степени откровенности и эмоциональности: «Господу было угодно показать мне шестнадцать войн: крохотных сражений и огромных баталий – от схватки на острове Даманском до войны на Донбассе времён Дебальцевского котла. Сегодня я рвусь туда, где русская мотопехота вгрызается в Харьков. Где донецкие, стиснув зубы, рвутся в Мариуполь. Где горящие самолёты падают в предместьях Киева. Где в окрестностях Житомира проходят танковые бои. Увы, моим глазам не дано это увидеть. Я чувствую всё сердцем, дыханием. Каждая пуля, попадающая в русского солдата, попадает в меня. Каждый ребёнок с оторванными ногами, русский или украинец, умирает у меня на руках. Там, на переднем крае, сражаются лучшие люди России. Их закопчённые лица прекрасны. Их забинтованные головы окружены нимбами. Их позывные звучат как "Отче наш"» [51]. Эта потрясающая сила повествования достигается не только и не столько невероятно яркими образами, но скорее этой искренностью публициста.

Эта искренняя – практически тяготеющая к исповедальности интонация автора отличает его от любого другого публициста, пишущего текст, затрагивающий военную проблематику. Трудно себе представить, кто еще в современной России может в подобном ключе писать публицистику о войне. В определённом смысле этот текст начинает вовсе выходить за рамки жанра публицистики, также, как когда автор вставляет в текст статьи стихотворение, создавая определённый синтез публицистики и поэзии. В данном же случае Проханов начинает повествование о себе – о своей судьбе, которая на глазах читателя неразрывно переплетается с судьбой России, становясь с ней уже

единым целым.

Далее автор переходит к более традиционному публицистическому формату и разворачивает нарратив, схожий с текстом статьи «Чёрный беспилотник», рассмотренной выше. То  есть  основная проблема его  –

«зияющий разрыв» между воюющими на фронте героями, и занимающимися практически саботажем в тылу: «Русская армия безупречна. А тыл безупречен? Звучат ли на телеканалах и радиостанциях призывы «Всё для фронта, всё для Победы!»? <...> Шоу-бизнес, усыпанный бриллиантами и облитый слизью, бежит из России. <...> Блогеры, блудные сыны интернета, бьют в спину воюющим русским частям, по которым хлещут установки залпового огня. Ошеломляюще выглядит девка, прорвавшаяся в телестудию Первого канала и развернувшая в эфире свой предательский пацифистский плакат» [51]. Проханов формулирует и подкрепляет наглядными примерами идею о том, что буквальное предательство в тылу страшнее для России, чем лобовые атаки врага на фронте: «Русская история полнится предательствами.

<...> Их всех ждёт Иудино дерево» Публицист, прекрасно зная историю, понимает, что Россию практически невозможно победить на войне, но можно изнутри, воспользовавшись предательством и разложив тыл.

Потому он и поднимает так радикально эту проблему, осознавая её колоссальные угрозу; публицист призывает к аналогично радикальным действиям военное и политическое руководство России: «Расчёты противозенитных С-400, перехватывайте летящие в воздухе баллистические ракеты "Точка-У", а также чартеры улетающих из России предателей.

Всё для фронта! Всё для Победы!» [51]. Предположим, все же, что призыв перехватывать «чартеры улетающих из России предателей» является скорее ярким и экстравагантным поэтическим высказывание, нежели прямым политическим призывом. Однако это показывает радикально-решительный окрас статьи.

Финальный призыв – цитирование Прохановым знаменитого советского лозунга времен Великой Отечественной войны. Его можно в целом назвать

емким и точным манифестом автора в тот период, когда Россия ведёт войну.

Необходимо сказать о следующем: для автора является характерным цитирование в своих текстах Священного Писания, в первую очередь, Евангелия, а затем – и иных книг Библии. Можно привести множество таких примеров из публицистики Проханова. Помимо прямого цитирования Священного Писания, вероятно, не менее часто встречаются отсылки и аллюзии к Библейским сюжетам и смыслам. Публицист постоянно апеллирует к Новому и Ветхому заветам. При этом данный факт не мешает публицисту обращаться также и к «красной» фразеологии, апеллировать к советским лозунгам и сталинским воззваниям. Характерной особенностью писателя является его стремление совмещать библейские смыслы с советским наследием. Пожалуй, это одна из главных и характернейших черт, свойственных для Проханова.

Важную роль «Красной» фразеологии в текстах А. А. Проханова отмечает исследователь деятельности писателя Акимова Е.Г. В научной статье о «"Красной" фразеологии в идиостиле Александра Проханова» она отмечает, однако, важность для автора не только красной-советской символики, как, например, красного знамени, но в целом значительность в творчестве Проханова символики красного цвета как такового, будь то «красная книга» [1], «красный конь» [1] Петрова-Водкина или «красное дерево» [1]. Действительно, вероятно, это один из самых часто используемых автором цветов, как в художественной литературе, так и в публицистике. Этот цвет, по всей видимости, отлично соответствует авторскому предельно живому, радикальному, «прекрасному и яростному» стилю, что отмечает и исследователь творчества Проханова Акимова в своей статье. Здесь сходятся и тот смысл, который данному цвету исконно придавал русский народ (красный – красивый, «красно солнышко») и то значение, которое позже красный цвет получил во время французской революции и далее в революционном движении в России и по всему миру.

Необходимо отметить, что  Александр  Проханов, создавая тексты,

затрагивающие военную проблематику, не является в прямом и традиционном

смысле военным аналитиков или военным публицистом. Он не пишет такие аналитические тексты, как, например, военкор Евгений Поддубный. У Проханова иная цель и иной подход: он, вероятно, уже в силу возраста, является скорее наблюдателем происходящего. Но более чем пристрастным наблюдателем, «громокипящим» комментатором, «сердце которого находится там, где идут в бой русские колонны». В жанре публицистики, даже когда он затрагивает проблематику войны, и в особенности тогда, автор остаётся скорее поэтом. Равно, вероятно, как и в своих художественных произведениях Проханов остаётся предельно публицистичен. Это в той или иной форме отмечают практически все исследователи публицистической и художественной деятельности автора: Е. Г. Акимова [1], Е. А. Андреева [3], М. Г. Милютина [8], Ю. В. Балышева [5], а также Лев Данилкин [6].

Так, например, и в статье Александра Проханова «На украинском фронте без перемен», название которой является очевидной аллюзией на известный роман Ремарка: «Специальная военная операция на Украине взбурлила, прогрохотала, начертала эллипсы, окружности, круги, взрыхлила землю снарядами, оросила вдовьи платки слезами, взбухла на языках у военных комментаторов типунами и замерла, остановилась, повисла в воздухе. Так повисает в воздухе расколотый сосуд. Он – всё ещё сосуд, но, коснувшись земли, превращается в груду осколков» [36]. При этом предельная поэтичность и яркость текста, безусловно, не являются самоцелью. Проханов, будучи талантливейшим писателем и непревзойденным стилистом с огромным опытом, использует свои образы и литературные приемы как орудие. Он «применяет его» в зависимости от цели, будь то намерение взбудоражить и «разбудить» обывателя, донести до него важную и необходимую мысль, или вдохновить читателя «бьющей через край энергией» текста, мобилизовать его душевные ресурсы. Или цель эта – сделать высказывание политическое, сделать прогноз, высказать необходимое, с точки зрения   автора,   предупреждение:   «Неопределённость   на   фронтах

продолжается. Затишье военных действий порождает у некоторых иллюзию

возможной мирной жизни. Переговоры в бункерах тайной политики побуждают некоторых пацифистов распаковывать чемоданы и откладывать своё бегство в Израиль. Но не стоит обманываться – спокойствие на украинском фронте иллюзорно. И вот под Угледаром жестокая вспышка боя. Медленно сближаются контакты взрывателя, и скоро ужасающе грохнет. Мы вновь услышим грохот русской истории» [36].

Еще одной своеобразной характерной чертой публицистики Проханова является апелляция к истории России. То есть автор повествует в тексте об определенном историческом событии, проводит аналогию с современностью и старается извлечь из этого урок, поделившись с читателем, предупредив его. Так в тексте Проханова «Помни войну»: «Царь Николай не "помнил войну". Были парады на Марсовом поле, гарцевали кавалергарды, множились торжества, фейерверки. Но когда разразилась война, фейерверки погасли. Японские броненосцы разгромили под Цусимой тихоходную, с устаревшими пушками русскую эскадру вице-адмирала Рожественского, не знающего тактики современного морского боя.

Адмирал Макаров на броненосце "Петропавловск" погиб под Порт- Артуром. А вместе с ним погиб великий русский художник Верещагин, который шёл в рядах русской армии в Средней Азии, на Балканах и на Дальнем Востоке. "Помни войну" – звучал голос Макарова из глубин океана» [46]. Публицист описывает историческое событие и трактует его в рамках своей сложившейся системы взглядов: «Забывший войну Николай проиграл Империю и ужасной смертью погиб в подвале Ипатьевского дома.

Сталин "помнил войну". Он готовился к неизбежной схватке с фашизмом. От пятилетки к пятилетке, он возводил могучую индустрию, создавал армию, строил новое оружие, готовил резервные площади на Урале и в Сибири, кладя бетонные плиты, на которые в 1941 году перенеслись и сели станки с заводов Белоруссии и Украины. Он разгромил оппозицию, чтобы та не всадила нож в спину воюющей стране. Он стал творцом идеологии войны

и победы <…>. Сталин "помнил войну" и потому одержал Победу» [46]. А вот

аналогия, которую публицист приводит в связи с современной ситуацией:

«Российская власть не "помнила войну". Слишком полюбила парады, танковые биатлоны, юбилеи, торжества. И армия, которой обладала Россия, оказалась не подготовленной к войне, слишком мала и слабо обучена.

Промышленность, пройдя сквозь разрушительные гайдаровские реформы, была не готова оснастить армию современным вооружением. У армии не оказалось боеспособного офицерского состава.

Гигантские деньги, в которых так нуждались бедствующий народ и военная индустрия, уплыли за рубеж и там утонули навеки» [46].

Автор, опираясь на цитату адмирала Макарова «помни войну», создает не только название статьи, но выстраивает вокруг этого изречения весь свой текст, как бы развертывая глубинный смысл данных слов, примеряя их к русской истории XX века и истории новейшей – нашей сегодняшней. Проханов говорит о том, что Россия начинает постепенно пробуждаться, начинает выходить из «беспамятства» и «помнить войну». По мнению публициста, сегодня «Религия справедливости» защищает жителей ЛНР и ДНР от истребления, сочетает воедино ранее «безжалостно рассеченный» народ и возвращает России исконные территории. По Проханову, эта «Религия справедливости сражается с темной, вековечной силой, идущей с европейского запада на русский восток».

Публицист, безусловно, мыслит историю человечества не как процесс экономического рационального развития общества. Но как бесконечную схватку света и тьмы, как эпос масштабов гомеровской «Илиады» или «Песни о нибелунгах». Или, вернее сказать, автор видит в истории человечества логическое продолжение событий, описанных в Библии.

Обратимся к рассмотрению текстов Александра Проханова, которые связаны с Палестино-израильским конфликтом. Здесь, вероятно, наиболее чётко прослеживается то, о чем мы сказали выше. В статье «Палач», где затрагивается тему этого конфликта, публицист пишет: «В мире закрутилась

гигантская карусель. Её крутят не лидеры, не элиты, не банкиры, не газовые и

нефтяные короли. Её крутит не Бильдербергский клуб, не Трёхсторонняя комиссия. Эту карусель крутит Господь Бог. Её движение описывается не докладами ЦРУ или RAND Corporation, а священными текстами – книгой Царств, книгами пророков, книгами евангелистов. Когда мировая карусель свершит свой круг, многие государства исчезнут с карты, поменяются границы, и быть может, океан придёт на Бродвей, где сегодня играют мюзиклы» [41]. Этот конфликт на Земле Обетованной рассматривается автором и в контексте библейской истории, в контексте истории XX века, которая родила «миф о холокосте» и заложила корни конфликта, а также непосредственно в контексте нашей – новейшей истории. Проханов сопоставляет войну в секторе Газа с войной на Донбассе, со Специальной военной операцией.

Он называет современное государство Израиль «когтем на лапе Америки, которым США сдирает Газу с лица земли», называет Израиль

«Палачом, который страшным методом казнит Газу»: «Израиль - государство- палач. Оно казнит Газу, как в прежние времена, когда казнили не сразу, а отсекали от мученика по ломтю: пальцы, кисти рук, отрезали уши, нос, выкалывали глаза, а потом четвертовали и бросали на помост обезглавленное изуродованное тело. Теперь Израиль казнит Газу, разрушая в нём дом за домом, школу за школой, больницу за больницей, церковь за церковью. <...> Американские авианосцы с сотнями бомбардировщиков, снабжённых ядерными ракетами, следят за продлением казни. Охраняют палача...» [41]. Публицист пишет о том, что «идеология холокоста», сформулированная еврейскими мыслителями, выступила мифом, который позволит этому государству существовать, дав евреям неприкосновенный статус народа- мученика, но теперь этот статус потерян: «Это истребление евреев, оформленное Холокостом, заслонило человечеству другие не менее жуткие истребления, такие, как истребление русских, потерявших во время войны почти тридцать миллионов. Эта потеря подорвала генетический фонд русского

народа, который сегодня вымирает. <...> Израиль творит палестинский

холокост. И теперь всякий подходящий к Стене Плача в Иерусалиме будет обрызган кровью убиенных палестинцев» [41]. По мнению автора, государство Израиль из государства-мученика превратилось в мучителя – сионист Нетаньяху безжалостными военными ударами по Газе разрушил

«стену Холокоста», то есть тот миф, дававший Израилю неприкосновенный статус в глазах всего мира.

В тексте под названием «Время летописцев» публицист в свойственно для себя яркой и образно манере заявляет: «Когда богохульник-одиночка сжигает Коран, гневается вся мусульманская умма. Тогда богохульника сажают в тюрьму или побивают каменьями. Газа – это огромный пылающий Коран, в который вонзаются израильские бомбы и ракеты, и на глазах всего человечества истребляются сура за сурой, аят за аятом. Человечество бессильно помешать святотатству, и пепел Корана сыплется на головы всех народов» [18]. Проханов в целом ряде текстов, вышедших после обострения конфликта в 2023 году, непрестанно заявляет о геноциде и о военных преступлениях, которые Израиль учиняет в Газе.

Он называет Газу «Герникой наших дней» [19], подразумевая отсылку на страшную серию беспощадных бомбардировок со стороны нацисткой и фашистской авиации, в ходе которой одноимённый испанский город был практически разрушен. Тем самым Проханов дает оценку израильскому режиму, сравнивая его с фашистским.

По мнению Проханова, подобно тому, как сегодня Газа пытается противостоять этому насилию в лице Израиля, Россия ведёт войну за справедливость на Украине, сражаясь с «тьмою» Запада: «Россия на Украине ведёт смертный бой с Америкой. Американские ракеты и снаряды, американские гаубицы убивают в окопах русских солдат, а в Донецке рушат жилые дома, больницы и храмы. <...> Русские и палестинцы сражаются с одним и тем же врагом – Америкой. Донецк и Газа – города-побратимы» [13]. Для Проханова происходящее в Газе и на фронтах СВО является неразрывно

связанной проблемой, войной справедливости против несправедливости.

Он  призывает  Россию  «надеть  арафатку»  в  одноимённой  статье:

«Россия, не медли с выбором, определись, ты с кем – с Газой или с Израилем. Время компромиссов подходит к концу. <...> Есть свет и есть тьма. В этом побоище в Газе одна половина человечества торопливо надевает кипы, другая – обматывает себя арафаткой» [37]. Проханов, безусловно, видит Россию и Палестину сражающимися в этой битве на стороне света.

«Россия во все века живёт великой грёзой, великой мечтой о вселенской справедливости. В этом её миссия, этим она угодна Богу. И сегодня она, как и Газа, обливается кровью, платя свою вековечную русскую цену за вселенскую справедливость» [13]. Вероятно, для Проханова, война как таковая, любой вооружённый конфликт имеет в своём основании, в первую очередь, метафизические причины. А уже затем – социальные и экономические. Не исключение и сегодняшняя Специальная военная операция, которую Россия ведёт на Украине, сражаясь за высшую справедливость. Так и война в секторе Газа, где Палестина пытается противостоять высшей несправедливости со стороны Израиля и его покровителя – США.

Для Проханова Государство Российское, его суверенитет, и территориальная целостность являются высшими ценностями. Как ранее было упомянуто, с точки зрения автора, история России «чудесна своей пасхальностью», Россия «повторяет земной путь Христа, погибая и воскресая вновь». Россия имеет в своём основании, с точки зрения автора, глубинную идею о справедливости и даже более чем справедливости: «Россия, которая исповедует идею Царствия Небесного, идею небесной империи. И земная российская империя является проекцией божественной небесной России, то есть России вечной, России нетленной, России незыблемой, бессмертной» [24].

И потому вполне обосновано Владимир Путин назвал Александра Проханова «фундаменталистом российской государственности»: во всех войнах,  в  которых  России  приходилось  принимать  участие,  писатель

безусловно поддерживает свое Государство. От конфликта на Даманском и в

Афганистане до военной операции в Сирии и СВО на Украине. Подтверждением тому является его публицистика: статья, в которой Проханов безоговорочно поддерживает Россию в конфликте с Грузией в 2008 году [25], программный текст «Государству быть», где приветствует начало Сирийской операции [20], и огромный ряд статей, написанный за восемь лет войны, которую вели ДНР и ЛНР против киевского режима. Публицист везде безоговорочно на стороне России.

При этом Проханов прекрасно осознает сложность политической ситуации, сложную обстановку на фронтах. «Сегодня на Украине русская армия находится под огнём превосходящих сил противника» [57], – пишет публицист. И в том числе именно поэтому автор говорит о том, что в такие сложные времена тем более «нет места унынию, панике и неверию» [57] – необходимо поверить в Россию, объединиться всенародно и встать за свое Государство.

«Схватка с Западом, где сражаются людские контингенты, военные машины и техника, финансовые структуры, самые разные политические, социально-идеологические технологии, – сейчас эта схватка объявлена войной высших метафизических, религиозных смыслов. И если Запад – сатанинский, то мы отстаиваем высшие, божественные, христовы ценности» [24]. Вероятно, это главный вывод автора. На этой ноте можно окончить повествование в рамках данного подраздела.

2.3 Политическая проблематика в публицистике А. Проханова

Перейдём непосредственно к рассмотрению политической проблематики в публицистике Александра Проханова: рассмотрим тексты и отдельные фрагменты из статей, касающиеся напрямую данной темы. Как уже было неоднократно отмечено ранее, практически все работы автора в той или иной мере связаны с политикой. Здесь вполне уместно процитировать

высказывание  великого  античного  философа  Аристотеля:  «политикой

является все, помимо природы». В публицистике же и, вероятно, в художественном творчестве Проханова этот закон «преломляется», и даже природа начинает причудливым образом «вступать в область политики»: «В 1991 году Борис Ельцин, правитель гигантской, могущественной, победоносной империи, раскрыл ворота врагу, <...>, где враг установил свой контроль над каждым человеком, каждой речушкой, каждой травиной. И Россия исчезла, кончилось русское время» [14]. Именно по этой причине представляется  трудной  и,  вероятно,  бессмысленной  попытка  выявить

«химически чистую» политическую или культурную проблематику – эти

«жидкости» в публицистике Проханова почти всегда смешиваются.

Однако мы попробуем рассмотреть категории, характерные для публицистики Проханова, которые связаны непосредственно с политикой, художественные образы, применяемые публицистом в контексте его политических высказываний – статей, представляющих собой яркие, наполненные художественными образами нарративы. Присмотримся к особенностям политического анализа автора. Обратимся к такой фундаментальной для публициста категории как «русские коды». Рассмотрим подробнее ранее упомянутую идею автора о «русской мечте» – одну из центральных и самых главных идей в его творчестве. Рассмотрим материалы автора, посвящённые «Изборскому клубу» – сообществу государственников, патриотических писателей, экономистов, мыслителей и политиков, председателем которого является сам Проханов. Именно в «Изборскому клубе», на наш взгляд, формулируется многие важнейшие политические концепты и идеи. Рассмотрим, в целом, в общих чертах политическую картину мира, которую автор формулирует в своей публицистике.

Сам Проханов так говорит о себе: «Я политик. Я присягал моей Родине, моей армии» [10]. Потому вполне уместно рассматривать его как политическую фигуру, статьи его – как политические высказывания.

Как мы отмечали ранее, первая статья автора, которая, опять же, по его

собственным словам, сделала из него политика, это «Трагедия централизма».

Это текст стал «перчаткой, брошенной писателем перестройке» – в нем Проханов последовательно и радикально критикует горбачёвское правительство и говорит о приближающейся трагедии, о скором распаде государства. Публицист говорит о том, что пала центрообразующая идеология, и государство стало недополитическим образованием «с пустотой в центре» [55]. В этом программном тексте автор выявляет причины трагедии и предлагает варианты ее разрешения, что мы рассматривали в первой главе. В данном случае нам важно зафиксировать «первый аккорд» политической проблематики в публицистике Проханова.

Далее, после 1991 года автор начинает вести активную и непрестанную, яростную деятельность в качестве публициста, политического комментатора, более чем остро реагирующего на малейшее политическое событие в стране. Так, например, в статье 1996 года под мрачным названием «Москву ожидает судьба Кабула» автор в радикально-экспрессивной манере описывает политическую действительность, делая неутешительные, трагические прогнозы: «Вельможные воры не только уворовали бриллианты и слитки золота, квоты на нефть и на нелегальное оружие, не только перегнали за рубеж свое состояние, скупили на Средиземном море виллы и время от времени стреляли из танков по парламенту или бомбили Грозный, они еще собирали компромат друг на друга и, лобызаясь в уста, изгибаясь в льстивых поклонах, присягая на верность, копили друг на друга доносы. <...> Верхушка сгнила и своим трупным ядом отравляет все государство, до последнего маленького, посыпанного перхотью чиновника, у которого, если приглядеться, на лбу – синюшное трупное пятнышко, а в ящике стола – только что полученная взятка.

<...> И мы, отдавшие свои судьбы подонкам, позволившие им овладеть Москвой и Россией, надышавшиеся смрадом НТВ, переживем участь Содома, на который небо пролило котлы раскаленной смолы» [34]. Проханов в декадентско-поэтической манере описывает соответствующие события упадка. Однако его прогнозам, к счастью, не суждено было сбыться. Пользуясь

понятийным аппаратом самого автора, можно сказать, что вмешалась «русское чудо», «синусоида русской истории» направилась от полного дна вверх.

Москву 1990-х годов писатель рисует в своей публицистике практически также, как Артюр Рембо в своей поэзии Париж: это «разлагающийся» город.

Публицист, наблюдает неутешительные последствия распада Советского Союза, заключающиеся, например, в нищете ограбленного приватизацией народа, заключающегося в кровавых военных конфликтах, разгоревшихся на территории бывшего СССР, в общем стремительно падающем уровне культуры, наконец, в голоде. Потому совершенно очевидно, что вся публицистика Проханова представляет собой, мягко говоря, безжалостную критику ельцинского правительства: «“бухгалтеры геноцида” заложили исчезновение 1,5 миллиона русских людей, обреченных на смерть в шахтах, на море, в воздухе, в военных городках, в больницах и родильных домах. От аварий, от туберкулеза и сифилиса, от самострела, от падения самолетов, от непонимания того, что сотворяют с любимой Родиной мерзавцы всех мастей и ветвей власти» [15]. Публицистика Проханова периода 1990-х годов – это «нескончаемое стенание», «плач» по своей Родине.

Необходимо отметить, что Проханов не просто живо ощущает все, что происходило в разрушенном государстве – писатель переживает трагедию, о чём сам неоднократно говорит, он испытывает невероятное шокирующее потрясение от той катастрофы, которая, по его мнению, случилась со страной.

«Космический ужас», связанный с этими событиями, с падением Советского Союза, со снятием красного флага, по словам писателя, не сопоставим ни с каким другим его страхом или переживанием в жизни, ни на одной войне он не испытывал подобного: «я понял, что закончилась целая эра, я никогда так не боялся прежде, мне было страшно, как будто на меня летел какой-то оторвавшийся от галактики континент» [7]. Проханов, по всей видимости, является тем автором, который имеет одну единую судьбу со своей Родиной, он не отделим от неё.

И потому писатель также остро испытывает боль и страдания своей Родины, как свои собственные. Вероятно, все его политические тексты являются чем-то большим, нежели просто политической публицистикой. Речь даже не об их высокой степени художественной образности и неординарности. Само отношение Проханова к государству является сверхъестественным – мистическим.

Русское государство, как было сказано ранее, воспринимается публицистом как земной прообраз идеального государства, Царствия Небесного. Земная версия, безусловно, является не идеальной. Но в основе её лежит императив народа к достижению идеального бытия – к совместному достижению или даже к построению этого Царствия Небесного. И, по мысли автора, все политические и территориальные образования на данной евразийской территории, от древних языческих племён до княжества Владимира Святого, от Рюриковского царства до Романовской империи и от Советского Союза до современной Российской Федерации, все эти «проекты» объединены единой мечтой о построении идеального государства. Эта идея фигурирует в публицистике автора как «Вероучение русской мечты». Всё перечисленные формы российской государственности – звенья единой цепи, различные «лики» самой России.

При этом, политическое руководство страны может быть инородным, враждебным «русской мечте», как, например, во время смуты и правления Лжедмитрия, или как в эпоху «ельцинского ига», когда единственная цель власти предержащих – личное обогащение. Однако сама идея, лежащая в основе Государства Российского, сам этот «платонический эйдос» – это мечта о достижении идеального гармонического справедливого Государства.

И потому практически любой, на наш взгляд, публицистический текст автора являет собой, в определённом смысле, нечто большее, чем политическое высказывание, тем более это не пропагандистская статья и не прокламация. В каком-то смысле, публицистические тексты Проханова можно

назвать «мистическими трактатами», подобными тем, какие писали мистики

средневековья или возрождения: «Россия ищет не просто идеологию. Она ищет то мировоззрение, ради которого была создана Господом Богом. Ищет слова, которыми в наш железный век можно выразить учение о Царствии Небесном» [23]. Наиболее же близкая аналогия к Проханову – это старец Филофей, высказавший одновременно и метафизическую, и политическую формулу «Москва – третий Рим».

Проханов является идеологом таких концепций, как «Симфония пятой империи» и как вышеупомянутое «Вероучение о русской мечте». Мы приводили его идеи о «Пасхальности русской истории», о «таинственной синусоиде» русской истории, и о «русском чуде». Также часто публицист обращается к такому феномену как «русские коды». Перейдём к рассмотрению этого понятия.

По Проханову, «русских кодов» тысячи, но существуют семь основополагающих. Он раскрывает эту идею в ряде своих статей, а также в различных интервью. «Русские коды» это определённые существенные, главные смыслы, лежащие в основе русского народного сознания и самого Государства Российского на протяжении всей его истории. Без этих «кодов», по мысли автора, не мыслимо существование России. По мнению автора, в годы перестройки и в ельцинскую эпоху эти коды выявлялись западными социальными инженерами и дискредитировались, подавлялись, подрывались через СМИ, чтобы ослабить и затем разрушить само государство.

Во эти семь основополагающих «кодов»: «код взыскания», который

«ответственен» за постоянное взыскание русским человеком, в каких бы ужасных условиях он не находился, идеального справедливого, божественного государства; второй «код» – «код священного труда», не материального только, но и духовного, труда для стяжания Царствия Небесного; третий «код» – «код русского воскрешения», связанный с воскрешением государства из пепла, из обречённой ситуации; «код русского чуда» – по мнению публициста, без категории «русского чуда» русскую

историю не объяснить. «Код общего дела» – «код» совместного достижения

Царства Небесного, отвечающий за общинное сознание русского человека, русский народ – народ-артель. «Код оборонного сознания», необходимый потому, что «русскую мечту» нужно постоянно защищать от ее противников. Седьмой «код» – «Россия – душа мира» – это открытость России миру: «Мы хотим блага не только для себя, но для всего мира. И миссия России в том, что мы принимаем себе на грудь всю тьму земную и превращаем её в свет. Для этого Россия создана Господом Богом» [7].

В публицистике Александра Проханова постепенно складывались устойчивые формы и определения, постепенно вырисовывалась собственная устойчивая историософская система, своя политическая картина мира. В каком-то смысле, Проханова можно даже назвать философом со своей оригинальной системой, которая способна, подобно, например, гегелевской, отвечать на насущные вопросы. Однако при этом, Проханов, безусловно, еще и блестящий художник: его философия скорее рождается из поэтических образов, подобно пыльце из ярких бутонов. Так на протяжении публицистической деятельности автора родилась такая формула: «Россия движется от великих потрясений к величию».

Также, вероятно, на протяжении длительной, многолетней авторской деятельности  Александр  Проханов  сформулировал  вышеупомянутые

«русские коды».

И сегодня, как утверждает автор и создатель этой концепции, не все

«русские коды» задействованы в государстве: «И только один из сокровенных русских кодов остаётся невостребованным – код общего дела. Россия разъединена, в ней глухо клокочет вражда, в ней скопилась несправедливость, которая разъедает основы государства.

Россия – страна великолепных дворцов и вилл, и утлых городков, и аварийных жилищ. Страна кичливых миллиардеров и унылых бедняков. Страна коррумпированных чиновников и страдающих от произвола обывателей. Россия беременна справедливостью. Попранная справедливость

беременна революциями. В России одни воюют, умирают в окопах Донбасса,

получают награды за верное служение Отечеству. Другие купаются в роскоши, преисполненные гедонизма, множат свои неправедные состояния на войне, на русских слезах и крови. Птице русской истории становится неуютно в своём гнезде, и не дай Бог, если она улетит из этого гнезда, и Россия снова сорвётся в пучину смут.

России предстоит восстановить справедливость, вернуть русскому народу чувство единой рабочей артели, единого воюющего батальона. <...> Коды русской истории должны действовать во всей своей совокупности, и тогда российская история становится симфонией и избежит какофонии» [44]. Александр Проханов, на наш взгляд, не просто вывел великолепные метафоры, но создал таким образом универсальную систему ярких поэтических категорий, которые способны описывать российскую политическую действительность. Он привнес поэзию в политическую жизнь России. Благодаря публицисту самым сложным и серьёзным политическим событиям можно давать точную и ёмкую оценку с высокой степенью образности, а это немаловажно, ибо само описание зачастую и формирует действительность.

Выше мы останавливались на публицистике Проханова 1990-х годов, которую можно назвать «орудием» автора в его политической борьбе против

«ельцинского ига». В эту эпоху «семибанкирщины» публицист выступает одним из главных представителей оппозиции, одним из её интеллектуальных лидеров. Проханов пишет в статье 1999 года: «И сквозь продранные предвыборные плакаты, стряхивая с плеч конфетти и ванильную вату, вышел на свет истинный победитель выборов. Блистательный фокусник, непревзойденный маг Борис Абрамович Березовский» [11]. Публицист убеждён в том, что все официальные политические процессы и действия на протяжении 90-х годов есть только ширма, за которой реальную политику вершит её бенефициар – Березовский.

Даже приход к власти нового лидера – Владимира Путина автор

воспринимает скептически и негативно, видя в нем, как мы отмечали выше,

также ставленника Березовского: «он сотворил Путина из плоской телевизионной картинки» [11]. Но постепенно отношение публициста к президенту  начинает  меняться.  И  это,  безусловно,  нельзя  назвать

«переобуванием» – публичной «переменой» взглядов, обусловленной конъюнктурой или экономическими интересами. Нет, в данном случае идеология новой власти стала действительно совпадать с идеологией автора. Не сразу – статьи Проханова начала 2000-х годов также являются собой пример острой критики правительства: «Путин секатором урезал льготы, посадил на шею Шаймиева маленького беспощадного хищника, разорившего "дефолтом" страну, показал картинку взорванного до основания "сепаратистского" Грозного...» (в статье 2001 года) [42]; «Правительство Путина – это пациенты "Кащенко", которых укололи и теперь они играют в правительство» (в статье 2004 года) [52]. В какой-то момент критика публицистом президента становится менее резкой, далее автор переходит от непосредственной критики лидера государства к критике его окружения. Проханов начинает признавать заслуги президента. Основную заслугу Путина публицист видит в сохранении им государственности, в победе во Второй чеченской кампании, в относительном преодолении политического и экономического кризиса.

Публицист увидел решительную волю президента и в его действиях на внешнеполитической арене. Вероятно, одной из первых переломных точек, которая послужила основанием к перемене публицистом оценки исторической и политической роли Владимира Путина, явилась Мюнхенская речь президента в 2007 году, в которой российский лидер выступил против однополярного мироустройства и заявил о том, что Россия на протяжении своей тысячелетней истории практически всегда проводила независимую политику. «Эта речь явилась первым соразмерным ответом на десятилетние атаки Америки» [26] – писал Проханов. Далее, как было отмечено ранее, публицист безоговорочно поддерживает действия России в ходе конфликта с

Грузией в 2008 году. В 2013 году – называет Россию «великим миротворцем», а Путина – лидером в триумфальной статье «Государству – быть!» [20].

На наш взгляд, неправильным было бы говорить, что Проханов из критика Путина стал его апологетом, а вместо «прокламаций» начал писать

«панегирики» – все куда сложнее. Проханов, безусловно, поддержал президента, признав в нем политического лидера России. Вероятно, главным фактором такой перемены публициста послужил масштабный идеологический сдвиг, который стал постепенно и плавно происходить в идеологии государства. То есть, что действительно парадоксально, идеология России, приводимая в жизнь не на словах, а на деле (так как чёткой идеологии не было сформулировано ни устно, ни письменно) начала претерпевать колоссальные метаморфозы, отходя от квазилиберального курса 90-х годов и все больше соответствуя идеологии самого публициста – идеологии государственнической, патриотической.

Идеологию Проханова можно в общих чертах описать, на наш взгляд, таким образом: признание государства и его абсолютного суверенитета главной ценностью, необходимость социально-экономической справедливости, антизападный курс, традиционные ценности. Это та система взглядов, которую он негласно или напрямую распространяет в своей публицистике. Проханову свойственна апелляция к Библейским смыслам и ценностям, о чем мы упомянули ранее. При этом в его публицистике совмещается православная и «красная» – советская эстетика. Публицист совмещает подчас авангардную форму, примером которой выступают все его неординарным метафоры, с традиционалистским мировоззрением.

Проханова называют автором «имперской» идеологии, «имперским» автором. Так, например, Е.А. Андреева в научной работе «Проблема имперского сознания в очерках А. Проханова» пишет следующее: «концепция национального возрождения А. Проханова может быть определена как имперский национальный патриотизм. <...> Это понимание России как

самобытной цивилизации. Это духовно-нравственное исцеление русского

народа и оздоровление общества на основе возрождения русского имперского сознания» [3]. В целом сам Проханов, вероятно, согласился бы со «званием имперского автора» и с определением идеолога империи – в ряде своих текстов и интервью он говорит о «Симфонии Пятой империи». Эту идеологию можно охарактеризовать как синтез всех исторических политических образований – их преемственность от Киевско-Новгородской Руси к Московскому Царству, от него – к Романовской Империи, далее – Советский Союз, который сам Проханов неоднократно называет «Красной империей». Современная Российская Федерация, по Проханову, есть «Пятая империя».

Но вернемся к приведённым выше словам Андреевой: она ставит в ряд с

«имперским» и «патриотическим» определение «национальный». Автор научной работы не поясняет, что имеет в виду под фактором «национального» – опору ли на русскую нацию или что иное.

На наш взгляд, это определение может быть верным только отчасти. В том смысле, что Проханов никогда не утверждает и не пропагандирует в своих текстах национализм по признаку «чистоты крови». Нация для автора есть понятие не биологическое. Но скорее идеологически-духовное. «Русское»,

«национальное» (второе понятие публицист вообще использует крайне редко) означает для автора совокупность духовных свойств, качеств и ценностей народа, а не его биологическое, генетическое или расовое происхождение. Вероятно, Проханову ближе всего определение Фёдора Михайловича Достоевского: «Русский – значит православный».

Тем более сам публицист никогда не утверждает в своих работах факта превосходства одной нации над другой. И потому любые обвинения в адрес Проханова в фашизме со стороны его политических противников являются просто политически-ангажированными и не имеющими под собой реального основания, проще говоря – пропагандистскими клише, пустыми и дешёвыми штампами.

Так сам Проханов реагирует на подобные «выпады» представителей

квазилиберальной идеологии: «Послушайте Минкина, Чубайса, Сванидзе.

Всем кагалом вопят об угрозе фашизма. Можно подумать, что по улицам русских городов и селений маршируют штурмовики, повсюду пылают костры из книг, громят еврейские магазины и лавки <...>. Если спросить "антифашистов", где они видят "коричневые" гнездовья, они укажут на партию "Родина". Если спросить, какая газета продолжает традиции "Фолькишер беобахтер", – укажут на "Завтра". Обвинения в фашизме – не просто дурь, пропаганда или милое свинство. Обвинители требуют судов, тюрем, уголовных преследований, "нюрнбергского законодательства" для "русских фашистов". Если употребляют слово "русский", то немедленно добавляют – "фашист". <...> "Фашизм – это диктатура крупного капитала", – утверждает классика. Концентрация громадных богатств у кучки избранных требует их тотальной защиты от посягательств трудового народа, оставленного без средств существования. <...> Разве "Родина" владеет несметными богатствами? Разве в ее рядах Фридман, Авен, Дерипаска, Абрамович, Потанин? Разве в политическом штабе "Родины" или в редакции "Завтра" родилась неолиберальная экономика, оставляющая русскому народу только горстки могильной земли?» [21]. Это «клеймо» было поставлено на медийном образе Проханова и близких ему идеологически деятелей культуры еще в 90-е годы, но данный банальный штамп продолжает активно применяться представителями «либеральной идеологии». В целом Проханов довольно убедительно развенчивает этом миф. На наш взгляд, всякое обвинение автора в фашизме и даже в национализме является просто поверхностным пропагандистским клише.

Что же касается «имперского» мировоззрения, то, на наш взгляд, публициста вполне можно назвать его носителем и идеологом, если под идеологией империи мы понимаем сакральный статус государства, имеющего свою особую сверхважную роль в мировой истории: Россию Александр Проханов называет «Ковчегом», имея в виду её сакральную роль, уготованную ей Господом.

В тексте «Россия – ковчег» автор говорит: «Россия – это ковчег, который собирает в себя всю гибнущую жизнь, всю красоту и праведность мира, спасая их от вселенского потопа. «Христос воскресе!» – восклицаем мы, глядя на воскресшего Спасителя, окружённого лучами славы. Христос стоит на палубе русского ковчега, как статуя на носу корабля, и ведёт этот русский ковчег под звёздами, среди которых сияет негасимая голубая звезда – Вифлеемская, пасхальная, русская» [49]. Взгляд публициста на политику, на историческую судьбу России и мира, безусловно, куда шире, чем ординарное политическое видение, обусловленное сугубо формальной идеологией или сиюминутными социально-экономическими запросами: это практически всегда взгляд через призму метафизики, мистики – православного учения.

Писатель и политик Захар Прилепин, называющий себя «учеником» Александра Проханова, говорит о том, что Александр Андреевич оказал на него огромное влияние – «стал главным человеком в его становлении». В статье «Проханов Ковчег» Прилепин пишет: «Проханов – сутевой человек нашей эпохи.

Вижу его как Ноя, который прошёл сквозь все эти то штормы, то штили. Не перевернулся, проходя водопады. Разгрёб ледяную шугу. Выплыл сам и вывез весь русский род на чистый простор. И голубь несёт нам крымскую ветвь, донбасский цветок, киевский каштан в клюве» [9]. Прилепин имеет в виду, вероятно, тот факт, что Проханов не просто оказал огромное влияние на современную русскую идеологию, но своей биографией, а также своими художественными и публицистическими произведениями во многом выразил подчас неизъяснимую русскую идею.

Тексты Александра Проханова писатель характеризует так: «Я знаю все его книги и читаю каждое прохановское воззвание – именовать "статьями" огненные речи Проханова язык не поворачивается» [9]. Это, вероятно, совпадает с нашим приведенным выше утверждением о том, что публицистические статьи Проханова выходят далеко за пределы жанра, являя

собой нечто сопоставимое то с древнерусским жанром «Слово», то с мистическим, философским трактатом средневековых европейских авторов.

К подобной мысли приходит и вышеупомянутая Е.А. Андреева, в научной работе «Проблема имперского сознания в очерках А. Проханова» она утверждает, что публицист осознанно пренебрегает общепринятыми журналистскими жанрами и рамками: «Проханов сознательно отказывается от принятого в теории журналистики деления на путевой, портретный и проблемный очерки» [3]. Действительно, автор выходит за журналистские рамки и в смысле формы, «смешивая» публицистику с поэзией, и сущностно, поднимая проблемы невероятного масштаба – философские, метафизические, почти религиозные. Он словно создает не текст для интернет-ресурса или периодического издания, но страницы и главы современного эпоса.

В статье под названием «А.А. Проханов как амбивалентная личность» Наира Арзуманян утверждает следующее: «Если в прозе, как мы знаем, писатель может позволить себе полное вольнодумство вкупе с отсутствием доказательной базы, аргументов и вдобавок волен свободно применять метафоризацию, то в публицистических текстах нельзя допускать излишнюю образность, пустую мечтательность и переусердствование в лиричности изложения мыслей» [4]. На наш взгляд, идея эта не обоснована: автор статьи не поясняет почему же в публицистике «нельзя» допускать излишнюю образность, «вольнодумство», пусть даже абстрактное мышление и лиричность повествования. Размытие рамок любого жанра, в том числе и жанра публицистической статьи, является, по нашему мнению, вполне нормальной практикой. Если мнение автора данного текста таково, что все статьи обязаны соответствовать единому шаблону, данному в учебнике- пособии по журналистике, то мы вынуждены не согласиться конкретно с этим утверждением. Что же касается «излишней образности», то в данном случае вовсе не понятна претензия автора текста. Наполнение публицистического текста большим количеством художественных образов и метафор – вполне

приемлемая, на наш взгляд, практика.

Прилепин в своем тексте о Проханове утверждает: «Среди главных его предшественников мы найдём автора "Слова о полку Игореве" и автора "Повести о погибели Русский земли"» [9]. И речь, на наш взгляд, не об искусственной стилизации под данные древнерусские повествования – Проханов пишет вполне современным русским языком, дело скорее в масштабе и духе его текстов: в них затрагиваются те же темы, что и в вышеупомянутых образцах древнерусской письменности. Публицист пишет в эмоциональной манере, вполне сопоставимой с манерой автора, например, "Повести о погибели Русский земли". Приведенные ранее тексты Проханова о социальной и политической обстановке в России 1990-х годов, безусловно, продолжают эту же традицию.

В упомянутой выше статье «А.А. Проханов как амбивалентная личность» автор критикует публициста «справа», в отличие от различных

«левых» критиков и политиков, в случае которых, в силу их, как правило, предвзятости – политической ангажированности, комментарии излишни. Наира Арзуманян особо затрагивает тему сочетания православия и «красной» идеологии публициста. У автора текста вызывает вопросы отношение Проханова к Ленину как к «человеку неба», вызывает непонимание и неприятие словосочетание «православный ленинизм», употребленное Прохановым: «Тем не менее это не останавливает Александра Проханова от следующих умозаключений: «Я даже готов ввести термин «православный ленинизм», «Божественная справедливость. Мы говорим не только о социальной, но и о Божественной справедливости. Значит, это православный ленинизм». Стоит ли говорить о том, что термин, который хочет ввести преданный почитатель, по природе своей является оксюмороном? Хотя бы потому, что Ленин – ярый противник религии и Бога» [4]. В данном случае, на наш взгляд, автор статьи об «амбивалентности Проханова» права. Подобные идеи Александра Проханова о Ленине, вероятно, являются еретическими с точки зрения православия, к которому автор апеллирует.

Особое место в авторской деятельности Проханова занимает роль фигуры Сталина в истории России. В контексте кратко изложенной нами ранее политической и философской концепции автора о «пяти империях» необходимо рассмотреть его идею о «пяти Сталиных». В статье под названием

«Пятый Сталин» автор утверждает: Первым Сталиным в истории Российского Государства был князь Владимир Святой, крестивший Русь, объединивший различные народы, и давший начало русской государственности.

Второй Сталин – Иван Грозный – создатель второго русского царства, расширивший  государства  за  пределы  Урала  до  Тихого  океана,

«репрессировавший» бояр, смотрящих в сторону Литвы.

Третий Сталин – Пётр Первый – создатель третьего государства – Российской империи, «прорубивший окно в Европу», давший России величие на западе: «Он <...> стал западником до такой степени, что дважды русские войска побывали в центре Европы: в XVIII-м веке – в Берлине и в XIX-м – в Париже» [48].

Четвёртый Сталин – непосредственно Иосиф Сталин. Вождь четвёртого – «красного царства», где был триумф труда. Царства, одержавшего мистическую победу 1945 года.

Пятому же Сталину только предстоит появиться в рамках новой, пятой Империи, приведя государство к новым победам: «Пятый Сталин назревает, как назревает среди русских снегов весна. Этот Сталин слышен, как слышен гул ещё не видимых вешних вод. Ясновидцы исчисляют "подлётное время", которое отделяет нас от появления пятого Сталина. Он явится внезапно, как пробуждение, и всё кругом трепещет и светится, славя его появление» [48].

Суть этой концепции можно объяснить таким образом: Сталин является не именем собственным – не личным политическим псевдонимом Иосифа Виссарионовича Джугашвили, но как бы «титулом, которым история наделяет» великих правителей России. Сталин это роль, это явление, это могущественный правитель России в переломные моменты ее истории,

ведущий государство к победе, ведущий его к величию: «Сталин – это явление

русской истории на всей её тысячелетней протяжённости. Сталин – это всплеск русского времени, с вершины которого видна бесконечность. Сталин – это циклотрон, разгоняющий государство Российское до сверхвысоких скоростей, направляющий русский удар в чёрное "яблочко" мирового зла. Сталин является аксиомой русской государственности» [48]. Проханов отказывается от оценок Сталина с позиции «хороший/плохой» правитель, для публициста клише о «кровавом тиране» является «набившей оскомину» демагогией – он видит Сталина неизбежным и великим явлением истории.

Каждому из этих великих правителей, соответствует, по мнению публициста, определенный символ – «Стиль Сталин»: Владимиру Святому –

«соборы Киевской и Новгородской Софии, их злачёные купола, их имперские златые мозаики, соединяющие земную жизнь с жизнью небесной», Ивану Грозному – «каменный райский цветок» собора Василия Блаженного, Петру Первому – Медный всадник, Сталину – скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». Её суть и смысл, по мнению публициста, выходят далеко за пределы соцреализма: это тот «триумф труда, которым строится великое государство и которым достигается Царствие Небесное», скульптура изображает Адама и Еву, возвращающихся в рай.

«Стиль Сталин» пятой империи пока не явлен, как и сам пятый Сталин, говорит Проханов, но его «предчувствующие отголоски» уже можно увидеть

«в совершенных пропорциях Крымского моста, в ажурных башнях космодрома "Восточный", в грандиозных военных парадах, которые славят мощь государства, в музыке Гергиева, что дирижирует на развалинах античной Пальмиры в окружении русских солдат» [48]. Публицист уверен в неизбежности явлении нового – пятого Сталина.

В данной концепции Проханова также отчётливо видна и следующая деталь: это теснейшее и неразделимое переплетение мира политики и мира искусства, будь то архитектура, скульптура или музыка. Помимо того, что импульс культуре дают масштабные политические и военные события,

великие произведения искусства также связаны, по мнению публициста, с

конкретными великими правителями, с их «стилем», с их эпохой. Подлинная политика, проистекающая из области метафизики, непременно влияет на настоящее искусство. Равно как политический кризис, упадок, падение государства ведёт к упадку культуры. Ярким примером может являться состояние российской культуры в 1990-е годы.

Здесь уместно будет перейти к рассмотрению феномена Изборского клуба в публицистике Проханова. Изборский клуб – сообщество деятелей культуры и политиков патриотических взглядов, художников и мыслителей, как правых, так и левых, главной их объединяющей чертой является абсолютный пиетет к Государству Российскому. Это и писатели, и политики, и экономисты-государственники. Председателем и, вероятно, негласным лидером данного объединения является Александр Проханов. Члены этого клуба как раз занимаются выявлением вышеупомянутых «русских кодов», анализом глубинных русских смыслов, поиском русских художественных образов. Иными словами, Изборский клуб позиционируется как широкий круг общественных деятелей и творцов, занимающихся своеобразной мыслительной деятельностью, направленной на служение своему государству в области смыслов. «Изборяне», если заимствовать слово самого Проханова, работают с идеями, занимаются идеологией: «мы собрались десять лет назад, чтобы на идеологическом бесплодии России взрастить новую идеологию Государства Российского» [27].

Члены Изборского клуба, по мнению публициста, являются «ловцами смыслов», они «ищут» и «вымаливают» эти чистые небесные идеи. В статье Проханова «Изборское сознание» отчётливо виден, на наш взгляд, философский базис Проханова – автор, безусловно, наследует Платону, делая акцент на чистый мир идей: «Однако выше, над видимым слоем явлений, существует вертикаль, уводящая нас в высоту, в пространство смыслов, где в разреженном эфире небесных сфер происходит столкновение таинственных кодов, загадочных категорий, неопознанных духовных тел. И их борьба, их

столкновение, схватка этих смыслов определяют видимый ландшафт земных

явлений. Если постигнуть и узреть эту небесную борьбу, то можно понять весь хаос земных явлений, где плавится и горит броня, наступают и отступают батальоны, издаются президентские указы…» [27]. Даже в своих сугубо- политических текстах, посвященным, например, общественным проблемам современной России, автора, в первую очередь, интересует идеальная Россия как идея и образ, а уже затем – ее материальное современное проявление. Проханов практически никогда не рассматривает исключительно материальный мир – он всегда соотносит и сравнивает его с миром чистых идей. «Стиль» самого Проханова – своеобразный «русский платонизм».

И автор считает, что современным русским мыслителям также необходимо смотреть не на «поверхность», а «вглубь», а точнее – «ввысь» – на мир чистых идей и смыслов: «Постижение этих высших смыслов является огромной мировоззренческой задачей для воюющих сторон, определяет стратегию земной борьбы, даёт мотивацию войскам и народам, создаёт репутацию лидерам, объясняет явления, которые кажутся абсурдными» [27]. Этим, по мнению публициста и занимаются участники Изборского клуба:

«Изборское сознание – это сознание мыслителей, овладевших высшими смыслами» [27]. Практически все идеи, приведенные нами ранее, которые Проханов утверждает и отстаивает в своей публицистике, по его словам, родились в «недрах» Изборского клуба: это «Симфония Пятой империи»,

«Вероучение Русской Мечты», «Идеология Русской Победы», «Русские коды,

«Религия справедливости» и идея «Россия – ковчег спасения».

Проханов как подлинный идеалист, как платоник, не присваивает авторство идей себе или иному конкретному человеку – идеи являются достоянием тех, кто способен осознавать их, формулировать, восхищаться ими – они являются достоянием «изборского сознания», они принадлежат любящим свое Государство людям. Публицист же является только выразителем этих идей, формулирующим их в своей яркой образной манере, доносящим их до общественности.

При этом все вышеперечисленные идеи неразрывно связаны между собой. На сайте Изборского клуба размещена статья Александра Проханова под названием «Коды Русской Мечты», в которой публицист говорит об этой связи всех «русских кодов» с «Русской Мечтой»: «Русская Мечта – это философия, основанная на понимании исторических кодов. Как таблица Менделеева располагает в определённом порядке все существующие на Земле элементы, так и таблица русских кодов выстраивает сложнейшую систему взаимозависимых кодов, которыми можно либо создавать и укреплять государство, либо разрушать его в прах. Об этих кодах не говорят пропагандисты телевизионных каналов. О них не говорят министры и губернаторы. Не говорит президент. Эти коды как инструмент достижения Русской Мечты, то есть инструмент построения могучего и справедливого государства,  складываются  из  кодов  Русской  Победы»  [30].  Категория

«Русская мечта» или «Вероучение о Русской мечте» является одной из центральных в публицистике Проханова.

Как известно, широкое распространение в западном обществе получило понятие «американская мечта», которая зиждилась на закрепленных в конституции США постулатах о правах на свободу и на «добычу каждым отдельным человеком собственного счастья». Проханов противопоставляет этому феномену «русскую мечту», в которой достижение счастья возможно только всенародно – единой «артелью». «Русская мечта», по емкому определению публициста, это «сияющий храм на холме», тогда как американская мечта – «город-крепость на холме» цель которого контролировать и эксплуатировать другие народы. В русской мечте, по мнению публициста, напротив, нет места эгоизму – как мы помним, существует «код Россия – душа мира», отвечающий за открытость России миру – словами Достоевского – «всемирную отзывчивость».

«Русская мечта» – это «чаяние» о построении идеального государства – государства-храма, в котором не будет несправедливости. Самой главной

несправедливостью публицист считает смерть. Таким образом, это мечта о

государстве, где будет побеждена сама смерть. Этим государством является Царствия Небесное.

Как было упомянуто выше, с точки зрения публициста, в основе всех

«пяти русских империй» лежит «русская мечта». Она может быть завуалирована, «одета» в ту или иную «ризу», но суть ее всегда одна. В отличии от мечты американской, русская, безусловно, направлена не на достижение сугубо материальных благ, но на великое, глобальное – метафизическое. Само Государство Российское, по мнению публициста, есть сверхрациональное политическое образование, так как история его, как было упомянуто ранее, является «пасхальной».

Однако «Вероучение о Русской Мечте» вызывает вопросы философского характера, мы позволим себе сформулировать их. Публицист неоднократно делает акцент именно на справедливости, которая, надо понимать, по его мнению, является главной ценностью в рамках этой концепции. Идеальное государство, как мы понимаем, автор ассоциирует с Царствием Небесным, о котором говорит библейская и православная традиция. Вероятно, надо понимать, что сам автор ассоциирует себя с православной традицией. Верным ли является утверждение не любви, не милосердия, не смирения перед Творцом, но именно справедливости главной ценностью? Это первый вопрос, который, на наш взгляд, необходимо задать. Ряд русских авторов, мыслителей, в том числе Ф.М. Достоевский, говорят о том, что русскому народу присуще стремление к справедливости – безусловно. Но является ли стремление к установлению на земле справедливости во что бы то ни стало главной ценностью православного сознания – ценностью более важной, чем любовь, чем милосердие и чем смирение перед Богом? На наш взгляд, это не вполне верно.

Далее, публицист говорит о том, что главной «несправедливостью, которая должна быть преодолена», является смерть. Является ли смерть как таковая – то есть факт физической смертности человека несправедливостью с

точки зрения религиозного, православного сознания? Не является ли смерть

следствием грехопадения и греховности людей? Вот те вопросы, которые, на наш взгляд, необходимо предъявить к философской концепции автора о

«русской мечте».

Вопрос состоятельности публициста в области теологических смыслов, вопрос верности интерпретации им библейских идей и образов остается открытым. В одном автору «отказать» трудно: он является подлинным патриотом России и, на наш взгляд, одним из главных мыслителей- государственников. Вероятно, самой важной ценностью для Проханова является Государство Российское. Такой вывод можно вынести из рассмотрения публицистических текстов автора. В публицистике он использует всю яркость своего таланта и, по всей видимости, все колоссальные потоки своей энергии для ведения борьбы за благо и процветание своего государства. Публицистика Проханова – ярчайшее культурное явление, соединяющее в себе подлинное искусство и форму политической борьбы.