1 Выступление Ст. Ю. Куняева на дискуссии «Классика и мы»

1.1 Предпосылки для организации «бунта» патриотов на сцене Центрального дома литераторов

1970-е годы многие по незнанию характеризуют «застойными». Это определение получило несправедливую оценку большинством историков. В автобиографической повести «Без выбора» Л. И. Бородина этот термин расценивается следующим образом: «…слово “застой”, каковым характеризовалось это десятилетие, не только неверно, но и лживо» [2, с. 185].

Затишье, медленное развитие – синонимы уже названного нами термина. Однако те процессы, которые происходили внутри государства в эти временные рамки, не иначе как «загниванием», «разложением» не назовешь.

Если обращаться все к той же работе Леонида Ивановича, то мы увидим, что именно тогда начался процесс слома эпохи, времени, когда социализм уже постепенно изживал себя. Мы можем в этом убедиться, в частности, и благодаря резонансу, который вызвало выступление Ст. Ю. Куняева. Но об этом позже. В те времена идеологическая война достигла фазы обострения, поэтому дискуссия «Классика и мы» в контексте той эпохи видится нам совершенно неслучайной.

Конфликт между правыми и левыми должен был достичь апогея не иначе как публично – выступающие требовали быть услышанными, нуждались в реакции зала так же, как солисты оркестров нуждаются в аккомпанементе.

Неизбежность столкновения подкрепляется также тем фактом, что именно в 1970-е годы русофобия достигла критической отметки. Поддержка евреев мировым лобби, открытые высказывания и рассуждения о несостоятельности русского государства, истории, народа – все это требовало спора, публичного ответа.

Л. И. Бородин, рассуждая об «уроках лагерного бытия», вспоминал совершенно абсурдные теории членов революционных еврейских групп относительно исторической и культурной «бедноты» России: «Вутка, в программном документе объяснял “историческое уродство” Российского государства: оказывается, все дело в том, что на территории России не было строительного камня. Соответственно, не было замков и вообще нормальной эпохи Средневековья, когда выковывалось чувство личного человеческого достоинства. Отсюда всеобщая рабская психология и все из того проистекающее» [2, с. 107].

Ну помилуйте, где человеческое достоинство и где строительный камень? Западная эпоха Средневековья поистине велика и умалять ее значение было бы неправильно, но в нашем понимании человеческое достоинство, как и достоинство народа определяется уважением или хотя бы терпимостью по отношению к другим культурам.

Обратимся к книге великого русского мыслителя XX столетия В. В. Кожинова. В своем труде «История Руси и слова» [11], который он создавал на протяжении пятнадцати лет, историк указывает на одно немаловажное событие в истории – «крестоносный» разгром Константинополя в 1204 году.

Стоит подчеркнуть, что данный период относится к XIII веку – времени, когда Ренессанс еще не наступил, но уже бурно развивался. Российский философ А. Ф. Лосев назвал это явление «проторенессансом» [20]. Более того, по определению мыслителя даже XIV век в Италии и в других западных странах был лишь подготовкой к подлинному Возрождению. Следовательно, в Константинополь вторглись западные «варвары» в эпоху Средневековья. Мы акцентируем на этом внимание лишь потому, что оппонент и сокамерник Л. И. Бородина заострил внимание именно на этом периоде.

Следуя В. В. Кожинову, обратимся к работе М. А. Заборова «Крестоносцы на Востоке» (1980): «В разрушительных оргиях погибли... замечательные произведения античных художников и скульпторов, сотни лет хранившиеся в Константинополе. <…> В 1204 г. западные варвары... уничтожили не только памятники искусства. В пепел были обращены богатейшие константинопольские книгохранилища... произведения древних философов и писателей, религиозные тексты, иллюминированные евангелия... Они жгли их запросто, как и все прочее... Византийская столица никогда уже не смогла оправиться от последствий нашествия латинских крестоносцев» [7].

Вот оно «выковываемое столетиями чувство личного человеческого достоинства» потомков тех «варваров», которые еще восемь веков назад так же разгромили Рим. При этом мы не будем отрицать, что к этому времени западная средневековая культура достигла поистине больших масштабов и была высоко развита. Тогда чем же диктовалось «варварство» крестоносцев? Неуважением и элементарной ненавистью к Византии, ее ценностям, культуре.

И подобных русофобских высказываний, не выдерживающих никакой критики и при этом довольно распространенных, огромное количество. Хамские рассуждения на предмет русской истории, культуры – явление далеко не разовое.

Эти факторы необходимо учитывать для определения «климата», в котором жили русские люди на своей земле, а также для вычленения причин, по которым Ст. Ю. Куняев выбрал тему доклада на дискуссию «Классика и мы». Нельзя игнорировать и тот факт, что запасной текст критика был посвящен не менее острой теме – во-первых, засилью переводчиков еврейского клана на «золотых» постах, во-вторых, антирусской политике на культурном фронте. Там, без перемен, баснословные гонорары, признание, внеочередные издания получали писатели среднего «версификационного» уровня, когда поистине талантливые и говорящие устами своего народа писатели оставались в стороне и были вынуждены иными путями искать свой путь к сердцу читателей.

В 1960-1970-е годы деревенская проза, воспевающая традиционно-православные ценности, дискредитировалась разными критиками. Достаточно вспомнить Е. Сидорова, напомню, председателя дискуссии, который в одном из ключевых героев В. И. Белова не разглядел в столь народном характере личность. Отказ в индивидуальности Ивану Африкановичу был обусловлен прежде всего недостаточностью отношения персонажа к «глобальному» [8]. Критиком были проигнорированы и стойкость героя, и неустанный им поиск справедливости во всем, и, наконец, его мужество в желании продолжать жить, несмотря на обрушившиеся на голову горести. Идейным «братом» Е. Сидорова по праву можно назвать А. Бочарова – для него определяющим фактором «несостоятельности» деревенской прозы был «диктат народа над личностью».

И это непонимание, духовное неприятие и отвращение не только к персонажам национальных писателей, но и всему русскому было лейтмотивом эпохи, в которой жили и трудились и Ст. Ю. Куняев, и Л. И. Бородин, и многие другие «правые» писатели.

Можно представить, какой бы была реакция публики, если бы на момент выхода на сцену Большого зала Ст. Ю. Куняев все же посчитал тему господства еврейского русофобского лобби в ЦК главной, необходимой для освещения. Скандал был бы большим, но стоила бы игра свеч? «Главные корни нынешней скрыто-русофобской идеологии растут в другой почве и питаются другими соками…» [18, с. 187].

К тому же, вопреки бытующему мнению о гонении евреев, которое подтверждается якобы тем, что многие представители еврейской интеллигенции были вынуждены эмигрировать из СССР, а некоторые «образчики племени», как отмечает Ст. Ю. Куняев, и вовсе были признаны диссидентами, их было невероятно много во всех сферах советской жизни. Еврейская «интеллигенция» диктовала свои условия, нормы в литературе, культуре, которые в конечном счете были изуродованы до невозможного.

На эту тему в 1977-м году высказался не только Ст. Ю. Куняев, но и многие другие представители «правого» русского крыла. П. В. Палиевский во вступительной речи к началу дискуссии лучше других, на наш взгляд, обозначил эту проблему: «Борьба на уничтоженные шла со стороны деятелей авангарда, прежде всего попытавшихся уничтожить классические принципы и заменить их собою <...> Он (Авангард. – Е.Б.) решил интерпретировать классику. И взять это положительное начало оттуда. Не обладая сам никаким положительным содержанием, кроме идеи отрицания, разрушения, конструктивного управления сознанием, идеей формального сочетания целей и приемов или идей примыкания к какой-нибудь политической идеологии <…>, не обладая положительным содержанием, интерпретаторы, конечно, легко получали его из интерпретируемого материала. Страшная сила всегда притягивала их к подлинному» [1, с. 14-15].

И тут возникает вопрос качества. Приравнивалось ли подобное творчество, возникающие из-под пера многих средних писателей, к искусству? Едва ли. Не только принципы публицистики (честность, непредвзятость, следование совести), исторического анализа, но и принципы художественных произведений были изменены до абсурда. В этом мы убедимся позже, при анализе речи Ст. Ю. Куняева, подготовленной для выступления на дискуссии.

В ряд произведений, названных П. В. Палиевским «искусством интерпретации» (никакого положительного контекста здесь нет), можно отнести небезызвестную работу О. Сулейменова «Аз и Я». А в качестве ее идейного и духовного антипода назовем разгромную статью Ю. И. Селезнева «Мифы и истины», в которой критик последовательно доказал несостоятельность данной работы.

Что же касается вопроса о еврейском диссидентстве, этот миф разбивается в пух и прах тем фактом, что КГБ в 1970-е годы также активно боролось с русскими мыслителями, предлагавшими «исправить социализм» и вернуться к русским традиционным корням. Леонид Бородин был арестован в 1967 году и отсидел 5 лет, через некоторое время его вновь приговорили к 15 годам, Игорь Огурцов был заключен под стражу на 20 лет. При этом ни одного из членов организации ВСХСОН не выпустили досрочно, в отличие от Ю. Даниэля, чья «тяжелая» судьба закончилась на преждевременном освобождении и вручении ключей от государственной квартиры.

Антирусская политика подтверждается и закрытием журнала «Вече», вынужденном существовать подпольно, арестом протоиерея Русской православной церкви Д. С. Дудко и многим другим, о чем мы уже упоминали в нашей работе.

Однако мужество, с которым многие члены русских подпольных организаций отстаивали русский мир, было не понято не только советской властью или русофобской «интеллигенцией», но и некоторыми представителями «правого» русского крыла. Ст. Ю. Куняев в статье «Наш первый бунт» отмечает: «Но, к сожалению, и с русскими националистами вроде Леонида Бородина или Владимира Осипова мы не могли окончательно породниться, потому что их “русское диссидентство” по-своему тоже было разрушительным, а мы стремились к другому: в рамках государства, не разрушая его основ, эволюционным путем изменить положение русского человека и русской культуры к лучшему, хоть как-то ограничить влияние еврейского политического и культурного лобби на нашу жизнь» [18, с. 182].

На наш взгляд, в вопросах борьбы с инородными культурами не должно быть разграничений на «разрушительное» и «неразрушительное». Предсказание М. Гершензона [32], увы, не сбылось. XX век стал столетием, когда русистам приходилось активно бороться за свои ценности в литературном поле и других сферах жизни.

Верховенство русской культуры над другими, прежде всего над еврейской, ослабевало, а русский народный организм был не в состоянии самостоятельно «переварить» те продукты, которые подавались ему под интерпретируемом (вновь обратимся к П. В. Палиевскому) «соусом вечности».

Поэтому противостояние Л. Бородина, В. Осипова, И. Огурцова и многих других русских диссидентов политике еврейских либеральных антигосударственников и процессу разложения советской власти видится нам важным и вполне закономерным.

Необходимо также учитывать количество подпольных организаций и качество агитации, а также тот факт, что многие из диссидентов того времени за процессом «гниения» разглядели предпосылки назревающей революции. В этом контексте такие организации, как ВСХСОН, провозглашающие в качестве первоосновы Православие, видятся нам антиподами СМОГ, борцами не только с советской властью, но и с антирусской позицией диссидентов и псевдоинтеллигентов. Существование русских подпольных групп – одно из верных путей решения нарастающей проблемы русофобии в «инородческом» поле. Проблемы глобальной, оставшейся нерешенной и принявшей еще более ужасный вид, и корни ее, как отметил Ст. Ю. Куняев, «растут в другой почве».

Под «почвой» критик подразумевал те инструменты, которые издавна помогают человеку найти свое место в жизни, ответы на вопросы о смысле бытия. Речь о классической литературе, необходимой в жизни каждого для воспитания в себе неподдельных чувств любви к ближнему, чувств, преобразовывающих человека.

И здесь Ст. Ю. Куняев близок, на наш взгляд, к П. В. Палиевскому, который выделил два подхода к определению классики [1]. Первый основывается на использовании художественной литературы в качестве материала, который можно применять как угодно, прикрываясь благой целью – построением будущего. Второй же основывается на теории о том, что классика – необъятная величина, не выступающая в роли слуги человека, а сама диктующая ему нормы и правила, которым неукоснительно нужно следовать, не стремясь их интерпретировать.

И, конечно, второй подход обращения с литературой видится и П. В. Палиевскому, и Ст. Ю. Куняеву более верным, поскольку классическое искусство само по себе настроено на то, чтобы готовить это грядущее, а также основы и ценности, на которые будет опираться человек будущего.

Почему же классике отведена такая роль? Если брать в расчет исторические события, при которых она развивалась и которые были предоставлены ей для формирования и расцвета, то классика являет собою искусство, соединяющее в себе весь многолетний опыт, нужный человеку в момент взросления и определения своего «я» в жизни, в момент исторических сдвигов.

Необходимо понимать, что не вся литература соразмерна классике.

«Диспропорция» между произведениями, написанными писателями, следующими заветам классиков, и обычными художественными текстами возникает в силу отсутствия в последних духовности, так называемой русскости (поставим между духовностью и русскостью знак равно), которые и делает литературу уникальной и великой не только для русского народа, но и всего мира в целом.

Но еще на тот момент современная поэзия и проза стали переживать кризис – переоценка ценностей, явление читателю авангарда породили множество художественных текстов, которые, конечно, не могут стоять в одном ряду с произведениями наших классиков пера – А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, А. П. Чехова и многих других.

Литература нового времени возникла с приходом новой власти, разрушившей все традиционные основы не только в культурной, но и в других сферах жизни человека, породила в душах людей сомнение в необходимости следования заветам классиков, стерла границы между высоким искусством и «искусством интерпретации». Под последним, напомним, мы имеем в виду произведения, в которых нормы и основы русской художественной литературы были искажены на новый лад.

«Искусство интерпретации», новая литература прочно вошли в масскульт с легкой руки людей, занимающих руководящие посты в министерствах. «Это было искусство авангарда – левое искусство, сложившее свои нормы и понятия» [1].

Цели ее (новой литературы) были несоизмеримы с постулатами классики, а сама она подчинялась не смыслам, а приемам, управляла не народом, а потребительской массой, которая была не в состоянии отличить подлинное искусство от фальшивого.

Под видом нового творчества, творчества будущего создавались не только художественные произведения, но и претендующие на звание серьезной литературы. Книга мемуаров «Воспоминания о Багрицком» – следствие явления авангарда в чистом виде.

Выступление Ст. Ю. Куняева полностью посвящено этой работе. В ней критик увидел те же самые приемы, о которых и говорил П. В. Палиевский на сцене Большого зала Дома литераторов – это, прежде всего, отсутствие всякого смысла, интерпретируемость (в данном случае замена добра на зло), ложное истолкование исторических явлений и многое другое.

В качестве доказательства несостоятельности данной работы и объяснения выбора темы для доклада на дискуссию, критик в главе «Наш первый бунт» отмечает: «…авторы (Антокольский, Тарловский, Сельвинский, Колосов, Гинзбург и другие) без стыда и чувства меры сравнивали его с Пушкиным, Блоком, автором «Слова о полку Игореве», Ильей Муромцем, называя «гением», «классиком», «великим лириком», вошедшим в историю «советской и мировой литературы»» [18, с. 186].

Названные Ст. Ю. Куняевым авторы в своей работе уверяли читателей в том, что подобное сопоставление не просто имеет место быть, но возможно и правомерно. Казалось бы, все ясно. По эстетическому строю, по принципам, мировоззрению А. С. Пушкин, другие русские национальные поэты и герои –совершенные противоположности Э. Багрицкому. Однако авторы книги это не учитывают, более того, для них непонятно, почему творчество поэта не исследуется так же, как, например, творчество его современника – С. А. Есенина.

«Воспоминания о Багрицком» – классический пример интерпретации, суть же подобных опусов, на наш взгляд, заключается в попытке занять место тех серьезных исследований творчества русских писателей и поэтов, которые поистине достойны внимания читателя, в попытке заменить проблемы, которые много лет ставили перед нами классики, а также в старании подменить высокие образцы недостойными даже любопытства.

Подробнее же о сути книги «Воспоминания о Багрицком» и разгромном выступлении Ст. Куняева мы поговорим в следующей подглаве.

1.2 Осмысление речи Ст. Ю. Куняева о творчестве Э. Багрицкого

Идеал русской литературы, как не раз отмечали критики, заключается в народности. Именно следование национальным интересам делает нашу прозу и поэзию уникальной и значимой во всем мире. В этом природа русской классики и ее основа. Термин «народность» имеет несколько значений. Однако при употреблении его по отношению к русской классической литературе мы подразумеваем под «народностью» некую мировоззренческую категорию – систему взглядов и образных представлений о мире, объединяющую писателей и поэтов в стремлении прислушиваться к своему народу, обращаться к его ценностям, традициям, опыту, наконец, культуре, говорить устами народа и смотреть на мир его глазами. Но все это уже неоднократно было сказано русскими критиками.

Появлению осмысленного значения определения мы обязаны прежде всего Ю. И. Селезневу, противопоставившему «народность» русской классики «гуманизму» западной литературы [35]. Причем под гуманистическим началом критик имел в виду вовсе не человечность, вопреки устоявшемуся мнению, а индивидуализм в широком смысле этого слова, который являет собою возвышение ценности личности человека. Эти рассуждения нам необходимо учитывать при осмыслении речи Ст. Куняева для выступления на дискуссии «Классика и мы», и первое, на что мы хотим обратить внимание – употребление критиком слова «гуманизм» по отношению к русской литературе в контексте противопоставления героя поэмы Э. Багрицкого «Человек предместья» с героями произведений А. С. Пушкина, И. А. Бунина, В. И. Белова.

«Вот в центре поэмы “Человек предместья”, которая, по словам одного из мемуаристов, была запущена, как ракета, в историю советской и мировой литературы, маленький обыватель, заурядный человек, не значительнее чиновника Евгения из «Медного всадника», «станционного смотрителя» или какого-нибудь мещанина из рассказов Бунина, а то и Андрея Платонова, или Ивана Африкановича из повести Белова. Но наши классики могли увидеть в этой заурядной человеческой особи всегда что-то значительное. И в этом – одна из гуманистических традиций русской литературы» [18, с. 190].

В применении этого слова есть определенный смысл, русская литература, действительно, человечна, поскольку наши классики при составлении характеров своих героев, прежде всего «маленького человека», всегда находили в них, как подчеркнул сам Ст. Ю. Куняев, нечто значительное и родное, что могло вызвать трепет в сердцах читателей, наблюдающих за жизнью созданных писателями персонажей. Однако, если следовать подходу Ю. И. Селезнева, мы полагаем, что в данном контексте использование словосочетания «гуманистические традиции» по отношению к русской литературе неподходяще. Ведь, как известно, традиции русского человека прямо противоположны ценностям западного гуманистического сознания. Более уместно, на наш взгляд, было бы опустить слово «гуманистические» или употребить термин «народность» в части с упоминанием о традициях русской классики.

Мировоззрение названных критиком русских писателей никогда не укладывалось в рамки гуманизма – оно намного шире и целостнее гуманистического сознания, которое, скорее, присуще Э. Багрицкому и лирическим героям его поэм, противопоставляющим свое «я» миру.

В некоторых произведениях, продолжающих левые традиции знаменитых современников плеяды «Серебряного века», лирического героя Э. Багрицкого необходимо рассматривать неразрывно от личности самого автора. Особенно эта связь проявляется в такой поэме как «Человек предместья» (1932). В центре ее стоит вовсе не обозначенный Э. Багрицким герой – «маленький человек», а сам поэт.

«Человек предместья» в данном случае – не про интерес к человеку, крестьянину с его бытом и особенностями характера, а про отсутствие в герое личности, что и позволяет автору надсмехаться над своим персонажем, выставлять его в карикатурном виде и как итог – прийти к нему домой, сесть за его стол и начать пировать добытой непосильным крестьянским трудом пищей: «Смотри же сюда, человек предместий: / – Мы здесь! мы пируем в твоем дому!».

В данном произведении отчетливо видно противопоставление «я» автора народу с его «дрожжевым» и «густым» мирком, с легкой руки Э. Багрицкого оказывающимся бесполезным в череде масштабных исторических событий, в которых нашли себя и свое предназначение «друзья» лирического героя. «Они – другое дело», – будто говорим нам поэт, – «Они нужны нам, в отличие от этих Плюшкиных («Недаром учили: клади на плечи, / За пазухой суй – к себе таща…») и Обломовых («Спит и сопит – молоком насытясь…»)».

Следуя заветам гуманистов Э. Багрицкий определяет быт и труд средством, недостойным для поиска в нем источника вдохновения, а своему герою – простому крестьянину отказывает в индивидуальности за неимением в нем личностных качеств, страсти к переменам: «А за порогом – / Страна враждебных тебе вещей. / На фабрику движутся, раздирая / Грунт, дюжин лошади (топот, гром). / Не лучше ль стоять им в твоем сарае / В порядке. Как следует. Под замком».

И уже одно только это не позволяет Ст. Ю. Куняеву поставить Э. Багрицкого в один ряд с русскими классиками: «Одной из постоянных нравственных и эстетических традиций в мире русской поэзии было приятие всего, что поддерживает на земле основы жизни» [18, с. 189]. Во-первых, в силу того, что вся русская культура «вскормлена» землей и всегда была неотъемлемой частью искусства поэтов, художников, музыкантов, а во-вторых, потому что труд и быт – это, прежде всего, духовная категория, из которой черпают вдохновения все «таланты» испокон веков. Об этом мы уже писали в предыдущей главе нашей работы в части, посвященной осмыслению статьи С. А. Есенина «Быт и искусство».

К тому же, в отличие от русских классиков и продолжателей их традиций, Э. Багрицкий видит нечто карикатурное не только в труде и быте, но и самих крестьянах, жизнь которых невозможно представить без ежедневной усердной работы и сопряжения с природой, живностью. Эта «далекость» от русского характера и непонимание мотивов крестьянских мужиков и женщин в выражении любви к своему быту проявляется, например, в таких саркастических строках: «о, благодушие! Ты растроган / Пляской телят, воркованьем щей…», «Она расставляет отряды крынок: / Туда – в больнице; сюда – на рынок…».

Автор поэмы не понимает: все, что рождается из потребностей человека – труд прежде всего – имеет эстетическую сторону. Ст. Ю. Куняев справедливо замечает, что красота крестьянского быта никогда не была чуждой ни А. Пушкину, ни М. Лермонтову, ни, наконец, С. Есенину, которого сочинители «Воспоминаний о Багрицком» часто ставят в один ряд с автором «Человека предместья».

Более того, все названные нами поэты, за исключением Э. Багрицкого, и другие русские писатели отличались от воспевающих комфорт поэтов тем, что сами были не прочь трудиться не только на литературном поприще. Уже давно известно: зимой даже у дома Л. Н. Толстого в Хамовниках снег был раскидан и подметен самим графом.

Но философия и мировоззрение великого русского писателя всегда отталкивала Э. Багрицкого, как не раз отмечал Ст. Ю. Куняев, а это дает нам еще одно основание для невозможности отнесения поэта в ряд классиков.

Еще одна особенность творчества и философии поэта заключается в ощущении им и его героями свободы, которая возникла с отчуждением от традиций. Но у этой беспрепятственности нет положительной коннотации. Свобода по Э. Багрицкому – это воля героя вершить все, что ему вздумается, это «разрешение крови по совести» [28], как отмечает русский критик Ю. М. Павлов.

Наиболее остро и ярко разрыв с моралью представлен в поэме «Февраль». В ней лирический герой Э. Багрицкого будто предстаёт перед читателями в лице созданного Ф. М. Достоевским персонажа – Смердякова, сознание которого построено на гуманистической мысли о вседозволенности, представленной лучше всего в теории «я – мера всех вещей».

Но если у Ф. М. Достоевского человек-индивидуум – лишь часть созданного в произведениях мира, то у Э. Багрицкого человек (в данном случае герой «Февраля») – весь мир, олицетворяющий время и эпоху, в которой существует его персонаж, а остальные герои – средство для достижения целей. Это отлично демонстрирует финальная часть поэмы, в которой лирический герой насильно «берет» девушку из своего прошлого в публичном доме, игнорируя ее просьбы о пощаде.

И что важно, создавая своих отрицательных героев, Ф. М. Достоевский оставляет за положительными персонажами право голоса и последнее слово, таким образом, писатель следует традициями диалогичности, в мире же Э. Багрицкого этого диалога между персонажами не существует, что говорит о неготовности автора услышать и принять позицию и суждения других людей с иными ценностями.

Именно «идеалы» Э. Багрицкого легли в основу многих его революционных ненавистнических поэм и стихотворений, «идеалы», далекие от образцов русских классиков, в центре которых всегда были эталоны народа. «…эта фрейдистская, ключевая по сути в поэме, также ключевая для Багрицкого, ситуация никоим образом не соприкасается с пафосом русской классики» [18, с. 198].

С традициями русской классики не соприкасается и отречение Э. Багрицкого от своего происхождения, своих корней. Не только русский, но и еврейский быт были ненавистны поэту.

Ст. Ю. Куняев в своем выступлении утверждает: злоба по отношению ко всему, что напоминало автору поэм «Человек предместья» и «Февраль» о его детстве и юношестве, была у Э. Багрицкого на уровне физиологии.

Об этом свидетельствуют, например, такие строки из стихотворения «Происхождение»: «Я не запомнил – на каком ночлеге / Пробрал меня грядущей жизни зуд», «И вся любовь, / Бегущая навстречу, / И все кликушество / Моих отцов, / И все светила, / Строящие вечер, / И все деревья, / Рвущие лицо, – / Все это встало поперек дороги, / Больными бронхами свистя в груди…»

Эта ненависть по отношению к тому, что русскими классиками было бы сочтено родным, как справедливо отмечает Ст. Ю. Куняев, «не только не в традиции русской классики, но и вообще литературы» [18, с. 197]. Рассуждая о ненависти и злобе Э. Багрицкого, публицист, как бы предупреждая реакцию «левых» председателей дискуссии и их возможные контраргументы о влиянии времени, стирающем границы между добром и злом, отмечает, что в одну эпоху с автором «Происхождения» творили А. Ахматова и Н. Заболоцкий, во многом являющиеся «символами этической и эстетической связи с классикой» [18, с. 194].

Это противопоставление позволяет Ст. Ю. Куняеву на контрасте продемонстрировать, что эпоха и ее следствия – вовсе не обязательное условие для внутреннего отречения от своих корней и ненавистничества по отношению ко всему, что связано с воспоминаниями о детстве и юношестве, проведенных в родном для поэта месте.

Но можно ли назвать поэзию А. Ахматовой и Н. Заболоцкого близкой к творчеству наших выдающихся классиков Золотого века? Взгляд Ст. Ю. Куняева на такое явление в литературе, как Серебряный век не раз корректировался. Попытка автора разобраться в причинах отчужденности творчества большинства представителей российской «декадентской» литературы от поэзии продолжателей традиции А. С. Пушкина привела его к новому взгляду на поэзию вообще, а также к новому прочтению произведений М. Цветаевой, А. Ахматовой, В. Маяковского и многих других поэтов Серебряного века.

И здесь стоит упомянуть, что, несмотря на переосмысление им многих явлений в литературе, взгляд Ст. Ю. Куняева на творчество Э. Багрицкого остался неизменным.

Но зато подверглось некой трансформации отношение критика к творчеству О. Мандельштама. Новое прочтение его произведений позволило сделать Ст. Ю. Куняеву вывод, что многие стихотворения поэта являются в большей степени анти-пушкинскими, чем это было принято считать ранее многими публицистами и критиками, в том числе, и самим Ст. Ю. Куняевым.

Обратившись к работе Ю. М. Павлова «Дискуссия “Классика и мы”: тридцать лет спустя» [28], можно увидеть, как менялся взгляд Станислава Юрьевича на творчество О. Мандельштама с 1970-х до начала 2000-х годов. Показательным, например, является замечание Ст. Ю. Куняева о некорректности отнесения О. Мандельштама в ряд продолжателей гуманистической традиции русской классики. Однако во всей этой веренице мыслей, неизменной осталась только одна – для Ст. Ю. Куняева, несмотря на то, что поэзия и мировоззрение О. Мандельштама во многом далеки от творчества и мироощущения, скажем, А. С. Пушкина, сам Осип Эмильевич является больше русским поэтом, нежели русскоязычным.

К такому выводу можно прийти, ознакомившись с работой Ст. Ю. Куняева «Крупнозернистая жизнь», в которой критик неоднократно подчеркивает искренность воронежских произведений О. Мандельштама: «Это был человек-кремень, готовивший себя всю жизнь к жертве за свои убеждения, и подозревать его в двуличии и трусости могут только ничтожные люди» (и его готовность пожертвовать многим в борьбе с «волчьим» веком») [16]; «…поэт понимал, что волкодавы нужны для борьбы с настоящими волками, для защиты человека от Волков. Поэт хочет объяснить своему веку, что «не волк он по крови своей», что не живет он по ветхозаветным кровным законам волчьего племени» [16].

Однако использование О. Мандельштама в качестве антипода Э. Багрицкого, на наш взгляд, не совсем удачное. Известно, что оба поэта бежали от своих корней, бежали так, что от одной мысли о своих отцах и праотцах им становилось дурно. Осип Эмильевич не любил своего папу, это ведомо нам из автобиографической повести «Шум времени», написанной поэтом на пороге последнего десятилетия жизни. Не любил за «косноязычие и безъязычие» и «непонятную философию», а еврейство за его традиции: «Вдруг дедушка вытащил из ящика комода черно-желтый шелковый платок, накинул мне его на плечи и заставил повторять за собой слова, составленные из незнакомых шумов, но, недовольный моим лепетом, рассердился, закачал неодобрительно головой. Мне стало душно и страшно» [21].

Это не тот пафос, с которым Э. Багрицкий отрекся от своего прошлого в стихотворении «Происхождение», но нельзя игнорировать сам факт того, что О. Мандельштаму всегда были чужды родство, уважение к своим корням, которые являются важными составляющими при определении творчества того или иного писателя и поэта в ряд классики. Это подтверждает и следующая цитата из все той же повести О. Мандельштама: «Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюблённых в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями» [21].

Близость его с Э. Багрицким проявляется и на уровне описания еврейского быта: «еврейские скисающие сливки» у Эдуарда Георгиевича, «еврейские захлебывающиеся гаммы» у Осипа Эмильевича.

Говоря о дискуссии, невозможно не упомянуть о возникшей после проведения публичного обсуждения вопросов русской классики критике выступлений П. Палиевского, В. Кожинова, М. Лобанова и, конечно, Ст. Куняева, развернувшейся, прежде всего, на страницах еврейской и русской прессы. Именно русской прессы, поскольку во многих советских изданиях вплоть до 1990 года не было упомянуто ни слова о том, что происходило в здании ЦДЛ.

И здесь стоит отметить, что настоящая полемика между двумя представителями двух разных идеологий началась именно после окончания дискуссии. Аргументированно отстоять свою позицию и ответить на критику творчества Э. Багрицкого и засилья авангардистской литературы и культуры не удалось ни одному из присутствующих на дискуссии «левых» театралов и литераторов. И это не наша фантазия, трусость и конфуз Е. Евтушенко, Е. Сидорова, А. Эфроса и многих других последователей либерализма отметили не только присутствующие в зале слушатели, но и сторонники этого самого авангардизма, ознакомившиеся с записью дискуссии после ее обнародования в узких кругах.

«Если “почвенники” не стеснялись в средствах, если они без всякого смущения открыто клеветали на мертвых поэтов и убитых режиссеров, то их оппоненты держались, прямо скажем, очень уж застенчиво. <…> Они все время расписывались в верности «инстанциям», оправдывались и уговаривали своих противников помириться. Они не произносили ни одного критического слова в адрес власть имущих. И осталось от их выступления в общем жалкое впечатление…» [1, с. 159]. Эта цитата принадлежит перу еврейской журналистки Р. Лерт, написавшей в 1978 году развернутый комментарий о выступлениях сторонников «правого» русского крыла в ЦДЛ. Автор «Высказанного и недосказанного» намеренно распространила в прессе слух о «сотрудничестве» Ст. Куняева, В. Кожинова, М. Лобанова, П. Палиевского с секретарями ЦК, что поспособствовало появлению десятков «обличительных» работ, объясняющих успех выступлений русских идеологов их «содружеством» с представителями власти.

Теория «заговора» Р. Лерт построена на слабой и недоказательной версии об изживших себя марксистских учениях, ставших ненужными власти, готовой вернуться к своей «почве» и возродить русскую идеологию с помощью «националистов» в лице Ст. Куняева и остальных. Но русская мечта уже давно бы воплотилась в жизнь, если бы теория Р. Лерт хотя бы немного была приближена к правде. Не пришлось бы В. Осипову или И. Огурцову подпольно продвигать христианскую русскую мысль, а после и вовсе получить за нее огромные сроки.

Программа ВСХСОН, как известно, фигурировала на суде с обвинениями в «терроризме», что послужило основой для увеличения времени заключения под стражу, в том числе, для Л. Бородина. В 1980-х годах проходил суд над известным писателем, членствовавшим в ВСХСОН, в его защиту выступили академик РАН И. Шафаревич и литератор Г. Владимов. Однако их заявления на суде оглашены не были, что подтверждает существование в тот период антирусских настроений.

Десять лет заключения и пять лет ссылки – не что иное, как попытка нового генсека Ю. В. Андропова расправиться со всем оппозиционным русским движением. Запустившийся в 1970-1980-е процесс «закручивания гаек» был очевиден и для некоторых писателей еврейского происхождения. По свидетельству Г. Владимова, на тот момент «главным объектом гонений была “Русская партия”» [25].

Тщание Р. Лерт связать проведение дискуссии с указаниями «инстанций» видится смешным и неосновательным еще и потому, что сразу после обнародования содержания выступлений «правых» деятелей культуры, в адрес некоторых из них поступали угрозы. В главе «Наш первый бунт» Ст. Ю. Куняев вспоминает: «Феликс Кузнецов передавал мне яростное недовольство цековских чиновников. Их скрежет зубовный слышался даже в его смягченном пересказе. – С глаз долой! Пропадай куда-нибудь, Стасик, – заявил он мне. – Уходи хоть на два, на три месяца» [18, с. 210].

В своих выступлениях и Ст. Ю. Куняев и П. В. Палиевский точно передали опасность авангардизма для русского сознания, которая проявляется, прежде всего, в расхождении с основами истинно русской литературы и не следовании авторами современной российской прозы и поэзии заветам наших классиков «Золотого века». Однако многие либеральные деятели культуры сочли обеспокоенность критиков безосновательной, не видя ничего плохого в инакомыслии и оторванности от традиций. По убеждению Р. Лерт, нет «ни для страны, ни для народа никакой опасности в свободном выражении различных взглядов» [1, с. 139]. Но это свободное выражение с легкой руки может превратиться в тотальный диктат мнений над фактами, а в таком случае необходимо бить тревогу. Иначе в молчаливом согласии и тирании мнений не самая популярная сцена из романа Ф. М. Достоевского «Бесы» приобретет еще большую актуальность – «со второго слова» студенты начнут объявлять, что Бога нет, и на их заявления не найдется «майора», готового дать им отпор, пусть и не самый «стройный», но мудрый, проистекающий из внутреннего несогласия и чувства любви и благодарности к Нему.

Для Р. Лерт будущее возможно только с отречением от всего старого, что лишь подтверждает непонимание ею простых истин и глубины русского вопроса. На этом акцентирует внимание и Ст. Ю. Куняев, объясняя читателям книги, почему еще в 1970-е годы не дал отпор критикам, возмущенным выступлениями русских идеологов.

Подытожив наш анализ выступления главного редактора журнала «Наш современник», отметим: многие последователи либеральных идей, как и некогда идеолог авангардистской поэзии Э. Багрицкий, лишены диалогичности – открытости сознания и дара живого отклика, потому не только в работах, но и в мировоззрении Р. Лерт и многих других либеральных культурных деятелей, отсутствует даже намек на попытку понять своих оппонентов, их образ мыслей и основу философии. В этом, на наш взгляд, заключается один из главных недостатков творчества и мироотношения либеральных литераторов и литературоведов.

Завершим главу цитатой из статьи С. Ст. Куняева «Промежуточные итоги памятной дискуссии», она даст еще одно представление о сознании авангардистов: «…нынешние новаторы прекрасно осознают свое ничтожество рядом с насилуемой ими классикой, но, пользуясь попустительством власти, реализуют свой комплекс неполноценности по полной. Они внутренне ненавидят русский классический канон, ненавидят Пушкина, Островского, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова. И эта ненависть приводит их к единственному желанию: изгадить все, к чему они прикасаются» [1, с. 372].

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. «Классика и мы» – дискуссия на века / Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям ; С. С. Куняев. – Москва : Алгоритм, 2016. – 384, [1]  с.; – 1000 экз. – ISBN 978-5-906842-23-7. – Текст : непосредственный.
2. Бородин, Л. И. Без выбора / Л. И. Бородин. – Москва: Молодая гвардия, 2003. – 503, [1] с.; портр., ил. – 5000 экз. – ISBN 5-235-02629-2. – Текст : непосредственный.
3. Быков, Д. Л. Шестидесятники / Д. Л. Быков – Текст : электронный // Лимонов.де.ru : [сайт]. – 2018. – URL: http://www.limonow.de/myfavorites/DB_60.html#08 (дата обращения: 25.05.2023). 
4. Вознесенский, А. А. Прорабы духа / А. А. Вознесенский. – Текст : электронный // ЛитМир.ru : сайт. – URL: https://litmir.club/br/?b=200876&p=21 (дата обращения: 25.05.2023).
5. День литературы : газета русских писателей / учредитель: В. Г. Бондаренко. – 2005, сен. – Москва, 2005. – 16–20 полос. – Текст : непосредственный.  –  2005, №109. – 4000 экз.
6. Есенин, С.А. Собрание сочинений. В 6-ти томах: В 6 т. Т. 5 / С. А. Есенин. Под общ. ред.: В. Г. Базанова, А. А. Есениной [и др.] Т. 5. Проза. Статьи и заметки. Автобиографии. Подготовка текста и коммент. В. А. Вдовина, А. А. Есениной, А. А. Козловского. Послесловие Ю. Л. Прокушева. – Москва : Художественная литература, 1979. – 398, [1] с.; – 500000 экз. – ISBN 5-9208-0198-0. –Текст : непосредственный.
7. Заборов, М.А. Крестоносцы на Востоке / М. А. Заборов. – Текст : электронный // Либкинг.ru : [сайт]. – 1980 – URL: https://libking.ru/books/sci-/sci-history/242696-mihail-zaborov-krestonostsy-na-vostoke.html (дата обращения: 22.05.2023).
8. Золотусский, И. П. Час выбора / И. П. Золотусский. – Москва : Современник, 1976. – 317, [1] с.: 1 см. – 32000 экз. – Б. ц. – ISBN 160031902. – Текст : непосредственный.
9. Калус, И. В. Художественная концепция бытия в русской лирике начала XX века / И. В. Калус // ХРОНОС : сайт. – URL: http://www.hrono.ru/libris/lib_g/grchnc02.php (дата обращения: 21.05.2023).
10. Кожинов В. В. Россия век XX-й. 1939-1964 / В. В. Кожинов – Текст : электронный // Либкинг.ru : [сайт]. – 2001. – URL: https://libking.ru/books/sci-/sci-history/66822-vadim-kozhinov-rossiya-vek-xx-y-1939-1964.html (дата обращения: 01.06.2023).
11. Кожинов, В. В. История Руси и русского слова / В. В. Кожинов. – Рыбинск : Медиарост, 2023. – 544, [1] с.; – 4000 экз. – ISBN 978-5-604861-7-6. – Текст : непосредственный.
12. Кузнецов, Ю.П. Стихотворения и поэмы / Ю. П. Кузнецов. – Текст : электронный // Итекст.нет.ru : [сайт]. – 2011. – URL: https://itexts.net/avtor-yuriy-polikarpovich-kuznecov/140466-stihotvoreniya-i-poemy-yuriy-kuznecov/read/page-18.html (дата обращения: 25.05.2023).
13. Куняев Ст. Ю. «Серебряный век» и Православие / Ст. Ю. Куняев – Текст : электронный // Научно-методический сборник «Вера. Культура. Образование. Цивилизационный выбор России». – 2018. – №4.: сайт. – URL: http://www.pafnuty-abbey.ru/publishing/17543/. (дата обращения: 21.05.2023).
14. Куняев, Ст. Ю. «Лежу бухой и эпохальный...» / Ст. Ю. Куняев // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/publitsistika/publitsistika_14539.html. (дата обращения: 24.05.2023).
15. Куняев, Ст. Ю. «Любовь, исполненная зла...». «И бездны мрачной на краю...» Размышления о судьбе и творчестве Юрия Кузнецова / Ст. Ю. Куняев. – Санкт-Петербург : Издатель Геннадий Маркелов, 2021. – 392, [1] с.; – 1000 экз. –  с. – ISBN 978-5-93361-040-3. – Текст : непосредственный.
16. Куняев, Ст. Ю. Крупнозернистая жизнь / Ст. Ю. Куняев // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_9827.html. (дата обращения: 22.05.2023). 
17. Куняев, Ст. Ю. Сучий паспорт / Ст. Ю. Куняев // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/publitsistika/publitsistika_14411.html. (дата обращения: 21.05.2023). 
18. Куняев, Ст. Ю. Терновый венец России. От Есенина до Рубцова / Ст. Ю. Куняев. – Москва : Вече, 2017. – 544, [1] с.; ил. ; 16 см. – 1000 экз. – ISBN 978-5-4444-6237-9. – Текст : непосредственный.
19. Куняев, Ст. Ю., Куняев, С. С. Сергей Есенин / Ст. Ю. Куняев, С. С. Куняев. – Москва : Терра : Кн. клуб - Кн. клуб, 1999. – 654, [1] с.; 21 см. – (Портреты).; – 1000 экз. –  ISBN 5-300-02466-X. – Текст : непосредственный. 
20. Лосев, А. Ф. Эстетика Возрождения / А. Ф. Лосев. – Москва : Культура : Академический проект, 2017. – 646 с.; 22 см. – (Концепции).; – 500 экз. – ISBN 978-5-8291-1989-8. – Текст : непосредственный.
21. Мандельштам, О. Э. Шум времени / О. Э. Мандельштам. – Текст : электронный // Имверден.де.ru : [сайт]. – 2017. – URL: https://imwerden.de/publ-9113.html. (дата обращения: 22.05.2023). 
22. Михайлов, А. А. Маяковский В.В. / А. А. Михайлов. – Текст : электронный // ЛитИнфо.ru : [сайт]. – 2017. – URL: http://mayakovskiy.lit-info.ru/mayakovskiy/bio/mihajlov-mayakovskij.htm. (дата обращения: 20.10.2022).
23. Михайлов, А. А. Маяковский / Ал. Михайлов. – Москва : Мол. гвардия, 1988. – 557, [2] с., [24] л. ил.; 20 см. –  (Жизнь замечат. людей. ЖЗЛ: Сер. биогр.: Осн. в 1933 г. М. Горьким; Вып. 4 (700)).; – 300 000 экз. – ISBN 5-235-00589-9. – Текст : непосредственный.
24. Мороз, О. Н. Нужный поэт: путь Юрия Кузнецова к символу / О.Н. Мороз // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_8707.html. (дата обращения: 20.05.2023).
25. Назаров, М. И. Вождю третьего Рима / Д. Л. Быков – Текст : электронный // Русайдиа.орг.ru : [сайт]. – 2007. – URL: https://rusidea.org/410407 (дата обращения: 22.05.2023).
26. Открытый урок с Дмитрием Быковым. Урок 1. Серебряный век 1894 – 1929 (2014) – [видеозапись лекции Д. Быкова] // YouTube. 27 октября. URL: https://www.youtube.com/watch?v=j8qXu97hVNA. (дата обращения: 15.10.2022)., 
27. Павлов Ю. М. Станислав Куняев – русский герой на Третьей мировой / Ю. М. Павлов // Родная Кубань : сайт. – URL: https://rkuban.ru/search/?searchid=2423795&l10n=ru&reqenc=&text=Русские+герой+на+Третьей+мировой»  (дата обращения: 21.05.2023).
28. Павлов, Ю. М. Дискуссия «Классика и мы»: тридцать лет спустя / Ю. М. Павлов // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_4307.html. (дата обращения: 25.05.2023).
29. Павлов, Ю. М. Художественная концепция личности в русской и русскоязычной прозе второй половины XX – начала XXI века [Текст] : монография / Ю. М. Павлов ; Министерство образования и науки Российской Федерации, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Кубанский государственный университет», Факультет журналистики. – Краснодар : Новация, 2016. – 194, [1] с.; 21 см.; –  – 500 экз. –  ISBN 978-5-9908771-7-7. – Текст : непосредственный; 
30. Павлов, Ю.М. Сергей Есенин: «Я хочу быть жёлтым парусом...» / Ю. М. Павлов // Родная Кубань : электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/literaturovedenie-i-kritika/literaturovedenie-i-kritika_3787.html. (дата обращения: 25.05.2023).
31. Прилепин, З. Есенин. Обещая встречу впереди / З. Прилепин. – Текст : электронный // Либкинг.ru : [сайт]. – 2019. – URL: https://libking.ru/books/nonf-/nonf-biography/1066810-zahar-prilepin-esenin-obechaya-vstrechu-vperedi.html (дата обращения: 02.06.2023).
32. Розанов, В. В. Переписка В. В. Розанова и М. О. Гершензона (1909– 1918) (1991) / В. В. Розанов // Новый мир. – 1991. – № 795. – С. 228-241.
33. Сарнов, Б. М. Маяковский. Самоубийство / Б. М. Сарнов. – Москва : Эксмо, 2006. - 669, [1] с., – [24] л. ил., портр., факс.; 20 см.; – 100 000 экз. – ISBN 5-699-18644-1. – Текст : непосредственный.
34. Селезнев, Ю. И. В мире Достоевского / Ю. И. Селезнев. В мире Достоевского / Юрий Селезнев. - Москва : Современник, 1980. – 376 с.; 20 см. – 50 000 экз. – ISBN 999-00-1369150-0. – Текст : непосредственный.
35. Селезнев, Ю. И. Глазами народа / Ю. М. Павлов // Родная Кубань :  электронный журнал. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/tvorchestvo-yui-selezneva/tvorchestvo-yui-selezneva_13598.html?ysclid=l8yyv0lxlg919508571. (дата обращения: 23.05.2023). 
36. Селезнев, Ю. И. Златая цепь / [критические статьи] / Ю. И. Селезнев. - Москва : Современник, 1985. – 415 с. : портр.; 20 см. – 30 000 экз. – ISBN 5-1604911. – Текст : непосредственный.