2 Тема русского мира в публицистике В. Лихоносова

2.1 Особенности подхода к изображению русского мира в публицистике В. Лихоносова

В прошлой главе мы проанализировали специфику изображения феномена казачества в публицистике Виктора Лихоносова. Еще раз подчеркнем: феномены казачества и русского мира в творчестве писателя неотделимы друг от друга, потому как одно является частью другого. Этим мы уже опровергли саму идею подхода к произведениям Лихоносова как к «сепаратистским», «западническим».

Рассмотрим более широкий феномен русского мира в публицистике Лихоносова как глобальную идею единения человека русского по духу и всей России целиком – с ее историей, традициями, бытом, утратами.

Для начала обратим внимание на «Записи перед сном»
Виктора Лихоносова из сборника публицистических произведений писателя «Тут и поклонился». Здесь мысли Лихоносова выражены напрямую и дают читателю возможность проследить духовное становление писателя в течение многих лет. Увидеть долгий путь становления классика.

Но прежде всего приведем цитату из статьи Людмилы Хоревой
«Виктор Лихоносов: предчувствие творчества»: «…сейчас важнее то, как звучит прожитый день в оценке писателя – важен его голос. Особенно значительными представляются первые годы, с которых начинались записи в его дневнике, годы выбора и определения в жизни, становления и обретения себя» [63].

Первая дневниковая запись датируется 1947 годом и сопровождается коротким комментарием о прошедшем дне. Выберем самые важные слова из небольшого абзаца: «Приехал к бабушке в Топки… Взяли меня на покос…» [29, С. 356]. Стоит отметить то, как поэтично звучат приведенные предложения. Но не менее важно и то, о чем пишет классик – покос. Писатель никогда не обходил стороной темы русского быта, народных традиций. Возможно, сам того не подозревая, Виктор Лихоносов в этой записи смог передать не только краткую цепочку событий, но и очертить свой будущий творческий путь – от сельского учителя до классика русской литературы. Путь этот писатель проведет в тесной связи с народным чувством.

И запись от 1948 года так же передает это чувство: «…я уже в Топках у бабушки и крестной. На покосе много ягод…» [29, С. 356] Такие же простонародные мотивы в дневниках писателя можно найти в записях от 1949 года и 1954 года (Новосибирск, Кривощеково).

Запись от следующего – 1955 года – прямо указывает на народные истоки творчества Виктора Лихоносова: «Поступаю в сельхозинститут на агрономический. Буду жить в деревне поближе к народу» [29, С. 357–360].

В 1956 году классик в записях перед сном напишет: «Полустанки в Средней России, где женщины торгуют картошкой и свежими овощами, глинистые выгоревшие поляны, перелесочки – все вспоминается как родное и теплое…» [29, С. 357–360] В этом заключается дух всего творчества Лихоносова.

В 1957 году Виктор Иванович снова обратится к тематике русского мира в своих записях: «Россошь. Чувствуется Россия. Пока стояли, слышались тягучие, как мед, воронежские песни. Хорошо в пути…» [29, С. 360–362]. И там же будут следующие слова: «Любовь к старине. К России. За что я люблю старину? Пейзажи Ф. Васильева с русскими деревеньками…» [29, С. 360–362]

В «Записях перед сном» за 1958 год Лихоносов напишет: «В чужом городе жизнь кажется таинственнее, но она такая же, как везде. А какие виды на Оку! Русь!» [29, С. 362–365] Важно заметить: география записей – как и всего творчества Лихоносова – крайне разнообразна. И каждая отметка о путешествии сопровождается подобного рода комментариями.

Иного толка записи писателя уже более полно раскрывают потенциал Лихоносова-публициста. Так, в 1971 году классик писал: «На верстке… повести он [«губернатор культуры»] везде с возмущением подчеркнул карандашом слова «русский», «Россия», «Русь». Повесть выпала из сборника. Было такое ощущение, что он жил в другом государстве, и отвечая за его оборону и идеологические устои, боялся, что вместе с повестью вот-вот произойдет нашествие русских…» [29, С. 400–414] Запись эта – очередное доказательство, что Лихоносов никогда не был «писателем-сепаратистом» и уж тем более «коллаборационистом». Напротив, ясно, что классик во что бы то ни стало пытался отстоять тысячелетние традиции России.

К такому же выводу можно прийти, если прочитать запись Виктора Лихоносова от 1980 года: «О красоте родной речи. Если красоту речи не чувствовать, не иметь вкуса к ней, то как же читать классиков? Родной наш язык – язык старинный, тысячелетний, и, чтобы почувствовать его нынешнюю красоту, особенности и… к сожалению, засоренность “мовизмами”, надо знать, как говорили и писали наши предки. Вы смотрите на какую-нибудь церквушку или ветхий амбарчик и любуетесь ими. Так же можно (и должно) любоваться великой речью предков…» [29, С. 428–430] Можно ли говорить о Лихоносове как распространителе «сепаратистских идей» (кубанцы как «отдельный этнос»), если всякий «мовизм» признается классиком «сором», который портит красоту нашего тысячелетнего языка? Мы снова говорим о том, что русский мир и казачество для Виктора Лихоносова феномены неразделимые. Кубань и Россия в понимании классика – единое целое.

О духовных наследниках дореволюционной России, находящихся в вынужденной эмиграции, писал Лихоносов в своих записях в 1985 году (Пересыпь): «В какой раз читаю три главы “Жизни Арсеньева” Бунина (о “гиганте-гусаре”) и всегда, как и при чтении другого, написанного им и еще кем-нибудь в Париже, тихо загораюсь: как бы хотел я чудом перенестись в те годы ангелом и поглядеть на всех русских, очутиться поближе к их горю, скитанию, посидеть за столами, походить в клубы, на собрания, почитать ежедневные газеты и снова чудом унестись в Россию. О каждой эпохе нужен роман “Война и мир”. Но ни там, ни у нас никто за такой роман не взялся…» [29, С. 453–457] Снова в словах Лихоносова прослеживается чувство утраты, потерянной духовной, исторической преемственности с Россией прошлого. И еще не раз мы сможем убедиться в великодержавности взглядов классика.

Через призму феномена русского мира писатель отражал проблемы времени, показанного в одном из диалогов в «Записях перед сном» от 1987 года: «Идет навстречу Роман Акимович с канистрой для керосина.

– Витя, кто родину отвоевал?

– Ну, как кто...

– Кто, Витя, родину отвоевал?

– Русский народ.

– А сахарю в магазине нет…» [29, С. 461–463]

Сын простонародья, человек, выросший в послевоенные годы, Лихоносов горько принимал утраты, выпавшие на долю русского народа. Ему всегда было «страшновато» в литературе. «Как-то не по себе», особенно когда вспомнилась ему его неприкаянность в студенческие годы, «абсолютно не литературные» наклонности в помыслах: «Но так-то так, а я все же благодарен Богу за то, что выбрал мне дорогу художественную, что мне сразу и впредь будет казаться, что я заменяю кого-то не пришедшего на эту тропу, а вернее – тех, кто не родился. Потому что много неизвестных великих людей в России погибло…» [29, С. 461–463] С этим чувством вины Виктор Иванович будет писать на протяжении всего своего творчества.

В записи от 1990 года Лихоносов писал о трагических событиях тех лет в Краснодаре: «И как всегда – многие русские люди не могли отличить зерна от плевел… Обстановка превращалась в неуправляемую. Но надо честно сказать: были и такие речи о несчастье народном, что их невозможно было слушать без слез. Это были речи женщин, матерей, сестер, жен. Опять кинули русских в самое пекло, опять наши мальчики могут погибнуть, спасая от вражды и крови кого-то…» [29, С. 479–489] В годы исторической смуты, разрушения Советского государства Виктор Лихоносов, как видно, оставался патриотом. Для него были ближе слова и мысли простых русских женщин, матерей солдат, погибавших на границах распавшегося СССР.

Писатель задавался вопросом: «Столько лет ждали чего-то, а что нам устроили? Разврат, поношение всего русского!» [29, С. 479–489] Тем более неясными кажутся доводы упомянутых ранее критиков П. Ткаченко и К. Беды, называющих В. Лихоносова одним из идеологов распада Советского Союза. Снова находим множество подтверждений право-патриотичного мышления классика, его активного противодействия в литературе самому процессу распада, потери государственности и суверенитета. А критики позиции Лихоносова находятся для читателя в своеобразном информационном «вакууме».

В записи от того же года Виктор Лихоносов пишет такие под впечатлениями от происходящих в стране событий: «Вчера приехал из Пересыпи. Нынче достал письма А. А. Сионского из Парижа... Какой русский человек! Те, кто Россию не любит, получили все, пролезли везде и ездят за границу вовсю, а старым русским беженцам не суждено было вернуться на родину. Шептались тут у нас в Союзе писателей: “Лихоносов переписывается с евреем”. До какой тупости все дошло. У А. А. отец был священником в Костроме, русский…» [29, С. 479–489] В переломные для Родины годы Лихоносов становится в своего рода оборонительную позицию. Можно заметить, как в творчестве писателя именно публицистика получает наибольший толчок. Тенденцию эту в целом можно отметить в творчестве многих авторов тех лет. Однако произведения Виктора Лихоносова выделяются своим последовательно русским настроем. Такую же проверку временем выдержало творчество немногих российских авторов этого времени. Среди них можно отметить работы: Ст. Куняева, А. Проханова, А. Дугина, Ю. Павлова и другие.

Однако общая тенденция либерализации всех процессов в России повлияла не только на литературную среду, но и на русский народ в целом. В 1991 году Виктор Лихоносов в своих записях будет писать: «Ю. Бондарев воевал под Сталинградом молоденьким, обморозил ноги, полвека писал книги и вот нынче, совершенно нормально рассуждая о поддержке, выдвинул свою кандидатуру на выборы в Советы; народ отдал голоса либеральному комсомольцу... В 17 году гласный городской Думы Михайлов сказал после переворота; “Дорого заплатит русский народ за свободу, которую ему пообещали...”»[29, С. 489–492]

Советский Союз Виктор Лихоносов в своих дневниковых записях иногда называет Империей. В 1993 году, наблюдая за процессом распада огромной страны, классик написал (а позже повторил в 1997-м): «Нету прощения всем, кто разрушил Империю, кто прозевал ее, проспал, прохныкал в кустах. Если продолжится история, то поколение, проигравшее страну, будто по справедливости называть ничтожным…» [29, С. 501–506]

Виктор Лихоносов не мог смириться с потерей великой страны, заплатившей «слишком большую цену» за демократические свободы. И чаще всего классик обращался в своих произведениях именно к партийной номенклатуре, не сумевшей удержать распад СССР. Однако это не значит, что писатель не чувствовал собственной вины. Он воспринимал утрату бывшей красной Империи, как собственную слабость. И в этом видится православное русское начало во всем творчестве Виктора Ивановича. Это покаяние писателя, ставшего свидетелем непоправимого духовного преступления.

Так, именно о необходимости раскаяния в допущенном в стране перевороте писал Лихоносов: «Со многими я уже не здороваюсь, некоторых не хочу видеть, прямых или косвенных предателей России не прощаю.

Россию предавали не раз, но многие… так и не поняли, что сослужили службу предательству.

А кто понял, тот промолчал.

Нет в их воспоминаниях раскаяния…» [29, С. 501–506]

Впрочем, Виктор Иванович часто обращался в дневниках и к русскому народу, и в том числе к армии. Не случайно классик в записях от 1993 года описывал увиденный им случай: «Октябрь. Русский патриот останавливает возле базара офицера.

– Господин офицер! Вы знаете, что по Дому правительства в Москве стреляли офицеры? Солдаты отказались.

– Я там не был.

– А почему же вы не защищали русский народ? Вы будете стрелять в меня? Армия струсила. Где же честь русских офицеров? Я бы на вашем месте пошел домой и застрелился, если у вас есть оружие.

Так он разговаривал на улице часто со многими, допрашивал: где вы были в день расстрела Дома правительства господином Ельциным?

А местные коммунисты попрятались…» [29, С. 501–506] Виктор Лихоносов в своей публицистике не пытается оправдать ни одну из сторон этой великой трагедии.

В 1994 году классик писал о состоянии региональных СМИ в России и общем уровне культуры: «Современный человек испорчен вконец. “Краснодарские известия” печатали мой очерк “Сними проклятие, Господи…” Там женщина говорит матери: “Ну что вы, мама…” Корректоры сочли “вы” за ошибку автора или опечатку машинистки. Все мы обращаемся к родителям на “ты”, многие и не знают, что в русской деревне, в казачьих семьях неграмотные люди и во времена давние, и до революции говорили родителям “вы”. Моя мать обращалась к своей на “вы” …» [29, С. 506–514] Примечательно здесь и то, что рассуждение о русской деревне и о казачьих семьях находится в одном ряду, как бы не разделяя их и не сопоставляя. Они здесь – часть единого целого.

О моральном упадке в новой России писал классик в 1997 году: «Везде борьба, но неприличие здешней борьбы (имеется в виду борьба в хуторах и станицах. – прим. Д. Д.) – ужасное… Пассивное, потерявшее нравственную стойкость общество тихо взирает на любое надругательство над человеком. Если бы многие знали, за какие провинности когда-то не подавали руки! Что считали оскорблением, унижением достоинства… Нынче это покажется смешным. Но щепетильность в старом мире была удивительная. А нынче же в среде интеллигенции – заурядное дело. Привыкли. Не одни поссорившиеся не подавали друг другу руку, но и общество отторгало злодея и хама. Вот как было в России…» [29, С. 528–541]

С точки зрения нравственности и русскости писал Виктор Лихоносов в своих воспоминаниях о В. Распутине: «Россия никогда не перестанет нуждаться в таких писателях, как Распутин. В разгромные для нашей страны годы все почему-то считают позицию писателя В. Распутина политической. А просто это состояние его совести. Русская совесть не делится надвое… ей не обрезают крылья ни бурное время, ни обязательная для бессовестности “революционная целесообразность” … В эпоху, когда многие наши соотечественники отпали от своей России, В. Распутин живет душой в ее тысячелетнем лоне…» [29, С. 528–541] «Американизацию» русского народа отмечал еще М. Лобанов в своей публицистической статье «Просвещенное мещанство» (1968) . Уже в конце шестидесятых годов было ясно, что либерализация всех процессов в стране Советов неминуема. Национальное, русское чувство признавалось анахронизмом. И Виктор Иванович Лихоносов своими рассуждениями в очередной раз подтвердил эту мысль.

Поэтому же с такой скорбью писал классик, сокрушался в 1997 году: «Меня сейчас волнует прежде всего русская тема: что стало с нами, русскими? Что так засорилось в нашей коренной среде? Почему среди этнических русских все меньше и реже вижу… русских по духу? Почему они… – как бы иностранцы?..» [36]

Однако в то же время Лихоносов осознавал, что «русское дело», «интересы русской культуры», «воскрешение вековых русских традиций» не являлись целью как партийной номенклатуры СССР, так и впоследствии представителей либеральной номенклатуры, пришедшей к власти после распада Советского Союза. Под лозунгом «спасения» России шла приватизация всевозможных доходных мест, а за любую критику в адрес новой политической элиты человека могли «аттестовать» как «пособника вражеского лагеря» и «предателя». Так, многочисленные публицистические работы
Виктора Лихоносова вполне могли стать причиной многолетней критики в сторону классика. Ведь если еще раз проанализировать позицию критика
Петра Ткаченко, то станет ясно: писатель негативно оценивает как творчество Виктора Лихоносова, так и, например, творчество Валентина Распутина. Оба упомянутых классика, как можно понять из проведенного выше анализа, придерживались похожих позиций в отстаивании идеи русского мира.

В дневниковых записях от 1997 года Виктор Лихоносов писал про современную номенклатуру: «Никогда не перекрестившие лба, по тактическим соображениям поздравляют кубанцев со святыми православными праздниками и тут же демонстрируют лютый атеизм в своем поведении. И это русские? Что же в вас русского? Вы, еще недавно партийно пинавшие русских за поклонение отеческим преданиям, молчавшие в дни разорения церквей, теперь подгребаете русских на дни выборов, а на следующий день скрежещите зубами и проклинаете нас…» [29, С. 528–541].

При этом Виктор Лихоносов не раз подмечал, что при видимой, открытой смене власти, обнищании населения, превращении России в сырьевой придаток Европы, устои в стране, по сути, не поменялись. Изменилось только одно: великая держава – Советский Союз – рухнула. Классик писал по этому поводу: «Живу как будто в 1973–1974 годах. Переверну местные “патриотические” газеты, там следы бдительного секретаря по идеологии. Снова один, и снова покушаются те же – желающие подкормиться с крайкомовского стола. Страны нет, а крайком остался. Со всеми его старинными замашками. И на той стороне, у либералов, то же самое. Кто не слушается начальства, благодетелей – изгоняется из партии и от стола. Ничего не изменилось. А страны нет» [29].

По мнению Лихоносова, несмотря на то, что номенклатура в новой России стала показательно принимать православную культуру, большинство действительно важных для русского мира дат остались нынешней властью незамеченными. Так, восьмидесятилетие убийства царской семьи Кубань проигнорировала. На учреждениях края не приспускались государственные флаги. А в либеральных газетах «по-большевистски» «поглумились» и над монархией, и над последним Государем. Те люди, «в чьих руках по-прежнему и рычаги пропаганды и деньги, власть» не проявили к вековой утрате никакого сочувствия.

И снова вспоминаются строки

О «перекочевавшей» партийной номенклатуре Лихоносов писал в той же статье: «Эти господа, понастроившие на плодоносных кубанских землях и на горных холмах особняков, даже в острые мгновения истории не чувствуют себя р у с с к и м и (авторская разрядка. – прим. Д. Д.), хотя в анкетах механически пишут это слово».

Именно так, «кочевьем», «переродившимися советскими татаро-монголами» по мнению Виктора Лихоносова можно назвать ту новую русскоязычную элиту, которая пришла к власти в новой России: «Много народов оккупировало Тамань под временно кочевье. Аланы, греки, хазары, генуэзцы, турки. Обрели и укрепили приморский угол запорожцы. Но вот наскочили, выявились новые невиданные захватчики, и национальность у них особая: хищники, воры, предатели».

Стоит отметить и тот факт, что Виктор Лихоносов в статье «Прощай, Тамань?» несмотря на то, что пишет о Кубани, постоянно затрагивает тему русского мира. Даже вступительный абзац упомянутой работы начинается со слов «национальная история», «государство» и «достоинство родной культуры». А если пролистать статью чуть дальше, то можно увидеть, что Лихоносов обращается одновременно и к «русским людям», и к «казакам».

А в статье «Тут и поклонился» Виктор Лихоносов, опять же, говоря о Тамани писал о «русских богомольцах», «русских людях», «простодушном православии» и России в целом: «Тысячу лет обрекали себя русские на дожди и зной, на опасность гибели в пучине моря, шли и плыли туда. И у Гроба Божьего поминали всех Русской земли князей и бояр и всех православных христиан, писали имена и клали у Гроба Господня с шепотом…»

Там же Лихоносов продолжал развивать мысль о тысячелетней православной традиции русского мира: «С хоругвями шли русские люди к реке Иордан, и в их руках сверкали ризы икон, они пели, одеты были в белые саваны, в них лягут когда-то в гроб…»

Но классик в своей статье о русской православной традиции пришел к неутешительным выводам о современной России: «…мы русских святынь не видели…» [34]

И в целом, в большинстве публицистических работ Виктора Лихоносова именно темы упадка, разрыва всяких связей с исторической Россией, национальный вопрос – станут основополагающими.

«До конца дней буду я особо жалеть русских, умерших за границей. Благочинная Россия! Ты уснула навсегда», – написал классик в окончании статьи «Тут и поклонился», сравнивая судьбу тысячелетней России с «печальным» Гефсиманским садом на склоне горы Елеонской .

В «Записях перед сном» от 2014 года Виктор Лихоносов написал строки, которые можно назвать логическим завершением идеологической борьбы классика: «Все мои частые записи – почти об одном и том же. Если душа сочувствует русской жизни, то избавиться от грустных строк невозможно. Правда, один бойкий малый написал недавно в российской правительственной газете, что ему надоели слезы о “погибели Земли Русской”, все, дескать, не так уж и мрачно. Ему, наверно, не больно оттого, как расхваленный в дни присоединения Крыма Русский мир… не заметил 200-летия М. Ю. Лермонтова, коснулся юбилея этак слегка, мимолетно кивнул миру, что “Лермонтова помним и вообще он, по словам президента (заскочившего на минутку в Тарханы), “наш гений””. Раньше хоть в Большом театре проводился торжественный вечер в честь великих русских писателей, а нынче в лермонтовские дни чаще говорили и писали о предстоящем… столетии Солженицына. В провинции позор халатного отношения к поэту… был особенно заметным.

И я, надоедая и себе и людям, пишу и пишу об одном и том же.

Но больше не буду. Пусть у других чувство проснется»

В словах этих видится одновременно и разочарование в текущем положении дел в стране, в противоречивой политике современной России, в духовном упадке как провинции, так и столицы; упрек россиянам, не желающим защищать свое культурное, историческое наследие. Но вместе с тем в словах классика видится еще и надежда на то, что описанное Виктором Ивановичем «русское чувство» проснется в других; что найдутся и после него те, кто сможет защитить «достоинства тысячелетней Руси».

Таким образом, можно лишь в очередной раз прийти к выводу: в публицистических работах Виктора Ивановича Лихоносова в большинстве своем раскрываются проблемы русского мира, поднимаются вопросы преемственности России сегодняшней и тысячелетней Руси – державы монархической, патриархальной. И, что не менее важно, писатель никогда не разделял феномены русского мира и казачества. Напротив, на протяжении многих лет классик видел своим долгом противостоять «распаду времен», упадку культурному и нравственному, распространению «самостийности» на Кубани. И большое творческое наследие писателя, как видим, – прямое тому подтверждение.