О.А.Журавлева

Разным смысловым содержанием наполняют в своем творчестве современные российские писатели образ Кавказа! Для Виктора Астафьева Кавказ – символ потенциального конфликта и – одновременно -  средоточия вековой мудрости. Для Владимира Маканина Кавказ – плен, духовный и военный, плен притяжения Кавказского хребта и плен как военная тактика находящихся на территории войск. Для Эльвиры Горюхиной Кавказ – это судьбы его матерей и сыновей, это всеобщая трагедия. Но писательница, в отличие от первых двух авторов, на Кавказе не чувствует себя гостем. Горцы для нее – родственники. Для Гария Немченко Кавказ –  дом родной, который наравне с ними населяют горы, горцы, Пушкин.

 Возможно, именно потому, что писатель воспринимает Кавказ как родной дом, ему известны все тайны и сокровенные мысли этого притягательного, мудрого, вечного Кавказского хребта, его   обитателей – всего того, что мы привыкли называть Кавказом. Владение такой уникальной информацией помогает многое провидеть. А традиции современной литературы, с ее притчевостью и мифологичностью, проявляют себя в выборе жанра автором.

Практически одновременно с рассказом Владимира Маканина «Кавказский пленный» дошел до массового читателя очерк-притча Гария Немченко «Воспоминание о Красном Быке». Очерк, как утверждает Руслана Ляшева, - «пророческий», и это действительно так. Сюжет повествования сводится к следующему: автор в поисках живой реальной жизни («Сколько красот я тогда в горах повидал, сколько любопытного от разных людей услышал» (78;442) гостил у пастухов, выпасавших стада в горах Лагонаки. Собирая травы, однажды встретил огромного красного быка, олицетворявшего «буйную», «страшную», «свирепую» силу. Бык искал то ли общения («раздалось это берущее за сердце… горькое мычание» (78;443)), то ли ласки («бык вытянул морду, слегка свалил ее набок и стал покачивать своей башкой так медленно и так плавно, будто искал моей ладони - так ищет ее головкой котенок или щенок» (78;444)), то ли справедливости («Сколько боли было в его налитых слезами, выпученных от явного страдания глазах» (78;444)). 

«Гордый абадзех» дед Учужук, один из пастухов, рассказал несправедливо жестокую историю-притчу об этом грозном животном. Пастухи, заспорив на ящик водки, решили проверить «распиравшую быка силу»: стравили его сначала с тремя, потом с пятью, затем с семерыми быками. Справиться с семерыми, увы, было не под силу. Бык после побоища, отлежавшись в ручье крови, облепленный мухами, поднялся на четвертый день и ушел двухнедельной тропой на гору Фишт, к леднику, где «лечебная трава» и «полезный источник» восстановили силы для жизни и, так уж заведено на Кавказе с древних времен, для мести. Бык после отомстил обидчикам: и быкам, и людям. О дальнейшей судьбе умного, сильного животного автор не сообщает, твердо уверяя лишь в том, что зверь жив и будет жить: «Подымите-ка голову!» (78;456).

Итак, признаки притчи налицо: есть и мудрый рассказчик – дед Учужук, который знает и помнит многое, например, «где раньше жили убыхи, а теперь голые девки да те, кто давно уже забыл, что он – мужчина…» (речь идет о городе Сочи) (78;450); есть и событие (изложено выше), есть и его толкования в узком и широком смысле: «Нам тоже никогда не получить прощенья за то, что когда-то оставили в одиночестве свою мать… Это ведь она и бредет, нынче неряшливая и слепая, некогда великая литература…Или это вообще – наша родина? Всеми брошенная, всеми оставленная» (78;455). Образные авторские предположения-сравнения  верны и точны. Красный Бык подобен России, отдельной части его – Кавказу. Это его, Кавказ, «топтали ногами» семь быков.  «Мы все потом стирали рубахи и чистили коней, а поляна вся была в ямках, в земле и в крови…» (78;450). Боюсь, что рубахи хоть и выстираны, но еще будут заляпаны кровью. А поляна «в ямках» для трупов и «в земле» - могильных холмах – еще не скоро станет ровной, покрытой сочной травой-муравой, где захочется отдохнуть, расслабиться, насладиться жизнью. Жизнью.

Очень хочется привести цитату из статьи Русланы Ляшевой  «Да, скифы мы»: «Писатели в своем творчестве идут не от философии, а от жизни, поэтому реальных политиков нередко опережают» (63;4). Хорошо, если политики все  же придут к той истине, которая «во языцех», в устах мудрых стариков из простого народа, реальных и вымышленных, знающих цену и жизни и смерти, и правде и кривде, и справедливости и жестокости. Хорошо, если перестанут воспринимать Кавказ только по сведениям из прошлого века, когда для В.Г. Белинского «черкес, плен и мучительное рабство» (63;3)  были синонимами.

Возвращаясь к тексту произведения, надо обратить внимание на такую деталь: спор между  пастухами идет на водку, ящики водки. Ни на быков, ни на женщин, ни на движимое имущество, ни на недвижимое. Спор на дурман, преобладающий над  разумом, над жизнью вообще. Не от него ли бестолковый задор и жестокие игры, земля в крови и руки.

Мысль о всепоглощающем хмельном дурмане раскрывается и в других произведениях Немченко. Так и  в рассказе «Предчувствие журавлей» болью в сердце возникает образ: «…Уставшая от бесплодных трудов, скорбная от неурядиц Россия спит своим полухмельным сном, чтобы уже совсем скоро, раным-рано, подняться…» (78;371).

Видимо,  о Гарии Немченко сказано у Евтушенко:

Предощущение стиха

 У настоящего поэта –

 Есть ощущение греха,

Что сотворен когда-то кем-то.

У Немченко предчувствие журавлей - как предчувствие боли и радости, которым поможет вылиться в роман о России, о Кавказе вдохновение. Предощущение  романа связано с Майкопом, с замыслом романа «Вольный горец».

Журавли же любимы автором – любимы  не просто за крик «печальный», «виноватый», «утешающий», «тонкий», «горний», «трубный», «сшивающий воедино пестрые лоскуты нашей жизни в разных краях, в разное время» (78;383).

Любимы за то, что  из года в год подают пример единения: «У стаи птиц появляется сверхволя, сверхсознание, сверхзащита, благодаря которым они преодолевают многие тысячи километров. Они становятся неуязвимыми для хищников, даже могут спать внутри стаи и выспаться гораздо быстрее». Как страшно, больно, обидно быть отбитым от стаи ветром, циклоном. Лететь потом «низко и медленно», обращая на себя внимание тревожным криком: «…вроде как ударит по сердцу…как ударит» (78;380).

Любимы за то, что дают нам возможность « почувствовать и высоту над нами, и простор вокруг нас» (78; 380). Такое чувство еще испытать человеку позволяют горы,  Кавказские горы, символ вечности, мудрости, мирозданья. Только горы манят к себе не криками, - высотой.

Любит автор журавлей и за то, что  заставляют нас поднимать головы в прямом и переносном смысле.  «Выше голову», - жизненная позиция автора, глубоко засевшая в его сознании, а следовательно – в творчестве (очерк «Воспоминание о Красном Быке» заключает этот же девиз).

Любит автор их и за то, что, заставив поднять голову, наводят на мысли о Боге. Их крыла - как крыла ангелов, божьих посланников, выполняющих отведенную им миссию  - объединение людей. Не зря Г. Немченко напоминает читателю  о том, что журавли « у христианского люда считаются символом добропорядочной жизни, аскетичной чистоты и верности» (71; 383). Вот у кого нужно учиться жить. Ведь жизнь – тоже искусство, искусство жить в обществе, уметь договариваться и понимать друг друга, беречь силы других, быть преданными и «не бояться встречного ветра», который, в конце концов, как бы ни крутил и как бы ни назывался, разобьется о «стену Главного Кавказского хребта», стену неприступности, стену непробиваемой сплоченности.

«Давайте звать журавлей», - дважды  звучит авторский призыв о птицах, крик которых врачует, трубит, напоминает давно заученные каждым в детстве строки русского поэта ХIХ века: «…Мы молодой весны гонцы…»

Писатель верит: весна, обновление жизни, обновление отношений, светлая, мирная, разумная, обязательно придет с прилетом журавлей. Такова художественная мысль Гария Немченко, лирически выраженная в очерке-рассказе «Предчувствие журавлей».

Цикл документальных рассказов Гария Немченко «Вольный горец» (журнал «Южная звезда», №№1-2; 2006), посвященный Пушкину, возник далеко не  случайно. Скорее – закономерно. Задуманный под названием «Я – почтовая лошадь…» («почтовая лошадь» - выражение о переводчиках, принадлежащее Пушкину) цикл из 16 рассказов представляет собой собрание собственно-авторских знаний о Пушкине и ассоциаций, с ним связанных. Г.Немченко так и пишет: «…цепь ассоциаций, которой пытаюсь придать хотя бы относительный порядок» (77; 2).

Продолжая дело «черкеса-кунака» Юнуса Чуяко (Немченко является переводчиком произведений Чуяко с адыгейского языка на русский),  автор просит читателя взглянуть на русского гения через его любопытно-наблюдательные очки. Всецело соглашаясь с оценкой Пушкина Н.В.Гоголем («В Испании он испанец, с греком – грек, на Кавказе – вольный горец в полном смысле этого слова…»), выносит на суд читателя громкий заголовок – «Вольный горец», совсем не похожий на рабочее название цикла, тем самым, отводя внимание от своей персоны. Немченко уверен, что не о себе писать нужно, да и замысел его огромен – создать подобное «Кавказской дилогии» Ю. Чуяко  произведение, такое же глубокое, важное, всеохватывающее.

Взяв в руки неугасающий факел памяти великому поэту, Г.Немченко принял, таким образом, «литературное крещение» (Е.П. Шибинская), окунувшись в «пушкинскую купель», к чему и читателя призывает: «Самой России, Руси нынешней, так давно уже надо торжественно и самозабвенно заново окунуться в пушкинскую купель!» Окунуться, чтобы почувствовать связь времен, чтобы наполнить смыслом свое существование, чтобы найти себя в хаосе информационного потока: «Разве это не важно: во времена всеобщего сиротства знать, чей ты?» (77;19).

Пройти это «литературное крещение»  - задача для Г.Немченко не из легких: в обилии собранной пушкиноведами информации найдется ли непрочитанная глава? Но он -  «знаток Кавказа, ясно ощущающий  в себе ток казачьей крови», а значит, и горец  Пушкин для него - свой. Немченко знакомо  то «ощущение Кавказа», которое не раз испытывал Пушкин! Для писателя близок и явственен образ Пушкина, «одушевленного отвагою, столь свойственной новобранцу-воину», который, «схватив пику подле одного из убитых казаков, устремился против неприятельских всадников»! Об этой близости с Пушкиным, о преемственности поколений и поиске «корней»  идет речь на протяжении всего цикла рассказов. 

Его «цепь ассоциаций»  похожа скорее на мысленное, виртуальное  путешествие по своего рода музею. Неслучайно у Немченко возникло это рабочее название «Я – почтовая лошадь…» Он словно впрягается в ту бричку, в которой путешествовал по Кавказу Пушкин с дальним родственником графом В.А. Мусиным-Пушкиным. Впрягается, чтобы довезти пассажиров до села Захарово, где прошло  детство русского поэта и где неподалеку, в Кобяково,  сам Гарий Немченко купил избу. Изба эта и есть виртуальный музей имени А.С. Пушкина.

Лучше транспорта в дорогу к музею не придумаешь: бричка. Как сам путешественник Пушкин ее описывал в «Путешествии в Арзрум»: «Это род укрепленного местечка; мы ее прозвали «Отрадною». В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной – книги, мундиры, шляпы, etc, etc. С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч.» Г.Немченко, выходец из станицы Отрадной, увидел в этом знак и впрягся в «Отрадную» бричку, чтобы приблизить читателя  к радости – той, что получил Пушкин от путешествия по Кавказу. Повторяя мысленно маршрут путешествия Пушкина от Петербурга до Тифлиса, через родную автору Кубань, Г.Немченко, таким образом, перемещается во времени, соединяя столетия, прошлое и настоящее, пытаясь максимально приблизиться к Пушкину, а Пушкина, в свою очередь, приблизить читателю.

 Размышляя о том,  что  же пассажиру брички, нынешнему читателю, брать с собой в дорогу, и сознавая немыслимость этого намерения, Немченко советует другое – не менее трудное: «…великий пушкинский дух! Только могучий и спокойный, мятежный и вольный, приземленный до травинки под ногой и возвышающийся до звезд в небесах, всеобъемлющий дух братства, которым пронизано все лучшее в русском человеке и который не дает ему, слава Богу, ни вознестись к гордыне над остальными, ни зазнаться, а все только терпеть, печалясь душой  над несовершенством мира вокруг и прежде всего над самим собою посмеиваясь» (77;5).

Потому у Немченко нет привычного описания избы-музея, но экспонаты, мысленно уже много лет выставляемые автором, описаны с большой точностью и мастерством.

Тут автор перевоплощается из извозчика в экскурсовода и увлекает посетителей по лабиринтам залов собственной памяти.

Художественную выставку открывает картина С.А. Гавриляченко, проректора Суриковского института, профессора, заслуженного художника России (глава «Тайна «драгунского батюшки»). Картина «Александр Сергеевич Пушкин в деле 14 июня 1829 года в долине Инжа-Су» изображает поэта в роли воина, защитника Отечества, верхом, с пикою в руке, скачущим посреди лавы навстречу неприятелю. Картина исторически достоверна, художественно актуальна, колоритна,  тем и притягательна. Не случайно именно  это произведение открывает галерею: во-первых, оно заключает в себе глубокую мысль-наставление – как служить Отечеству; во-вторых, несет в себе тот пушкинский дух, который так знаком Немченко и которым он зовет проникнуться читателям.

Продолжает выставку картина известного майкопского художника Эдуарда Овчаренко «В глубине души такая печаль…» (глава «Рука Пушкина или Второе дыхание Овчаренко»). На картине – «удаляющиеся друг от друга коляска Натальи Николаевны, по близорукости своей не  увидавшей едущего к месту дуэли мужа, и возок Данзаса с Пушкиным, глядящим в сторону, на Неву…», сидящая Наталья Гончарова, «неизбывное страдание» в каждом изгибе ее фигуры,  и «бегущий по земле, а может быть,  легко летящий уже в запредельных далях» Пушкин.  Картина-печаль, картина-судьба, картина-трагедия. На ней боль души не только Гончаровой, боль каждого русского человека, длящаяся уже столетия.

«Экскурсовод» Немченко рассказывает нам и о претерпевших картиной изменениях: изначально художник изобразил Пушкина и Гончарову  стоящими спинами друг к другу, словно слившись воедино, но смотрящими в разные стороны. Вполне обычная картина, только вот «под скрытым в белом воротничке подбородком – выброшенные возле груди тонкие пальцы»  создавали впечатление «нарочитой манерности»… Но разве можно, глядя на  Пушкина, на его руки,  говорить о нарочитой манерности? Ведь он – «само естество», само совершенство,  одинаково твердо умеющий держать «и перо, и трость, и  пистолет».

Завершает художественную выставку портрет Пушкина, выполненный кистью боевого генерала Цаголова, осетина по национальности, кавказца. Портрет своеобразный: великий поэт во весь рост на фоне Кавказского хребта. Не ясно, горы ли делают Пушкина меньше ростом или авторский замысел? Ясен вечный вопрос: что есть Пушкин для человека русского и для кавказца?

Стоя посреди художественной выставки виртуального музея, зритель невольно  задается рядом вопросов, ответы на которые непременно знал гений Пушкина. К примеру, почему так мал Пушкин на картине генерала? Пушкин, символ кавказской идеи или русской традиции? Видимо, потому, что для Цаголова Кавказ – родина, и все, что с ней происходит, его душевно волнует.  В первую очередь то, что  незнание Кавказа  высокими должностными лицами, повлекшее за собой череду трагически-жестоких, безрассудных дел и деяний, отразилось не только на страницах истории и человеческих судьбах, оно засело в сознании горцев, их менталитете. Если Кавказ считался раньше «наборным поясом России» (77;19), а Пушкин – «бессменным миссионером» (77;50), то что сегодня Кавказ и Пушкин для России? «Духовная скрепа, удерживающая сегодня Кавказ», - находим у Г.Немченко о Пушкине. Но сбылось ли гоголевское прорицание: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа. Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет»? (77;72). Глядя на картину генерала Цаголова, сомневаешься в этом…

Однако, «прямая обязанность художника показывать, а не доказывать», - так считал А.А. Блок. Но картина побуждает доказывать именно гоголевскую правоту, хотя бы относительно Пушкина как «явления чрезвычайного и единственного, явления русского духа», осознавшего величие Кавказа и в глубоком раздумье остановившегося опять-таки перед тем же вопросом: Что делать  с таковым народом?

Вопрос государственного ума человека, что узнал и признал даже русский царь, правда, поздно.  Нам думается, Г.Немченко именно это имел в виду в своей книге. 

Посетитель виртуального музея, блуждая вместе с Г. Немченко по лабиринтам его памяти, перемещается к  выставке литературных произведений. И первый экспонат – книга Г.М. Неунывахина, сибирского учителя литературы, пушкиниста-исследователя, «Я вас любил…» - о пушкинском «донжуанстве» (глава «Во глубине сибирских руд»). Гарий Немченко, опытный экскурсовод, дает и аннотацию к книге, и краткий анализ содержания, и цитирует отрывки из книги с большим талантом и удовольствием.

Следующий экспонат -  книжечка В. Гончарова «Ай да Пушкин» (глава «Приснопоминаемый Александр…»). В книге – стихи к рисункам Пушкина, сделанным на полях его рукописей. Экспонат не комментируется -  все на суд читателя. Хотя, надо  сказать, интересны эти стихи, дополняющие читательские впечатления о поэте, выраженные одним церковно-торжественным эпитетом, обозначающим «незабываемый», «хорошо памятный».

Поэма А.Смердова укрепляет эту нить впечатлений, выраженных высокоторжественным словом «приснопоминаемый», то есть  всегда поминаемый. Поэма «Пушкинские горы» А.И. Смердова «о том, как солдат носил в вещмешке томик Пушкина, как читал стихи своим товарищам перед боем за Святогорский монастырь,  как похоронили его потом неподалеку от пушкинской могилы…» (глава «Приснопоминаемый Александр…») завершает литературную выставку. Фоном, конечно, выступают  стихи самого поэта, выдержки из его писем, воспоминания о нем современников, литературных критиков…

С помощью Г.Немченко  настойчиво в сознание каждого пробивается мысль о врачующем слове А.С. Пушкина: «…оно и сегодня значит для Кавказа куда больше, чем речи политиков. Они наносят раны… Пушкин врачует их. Врачует и ныне, сейчас, когда это особенно необходимо…» (77; 25). Собственно, для того и организована эта выставка в незримом музее: читайте Пушкина, читайте о Пушкине, храните в памяти слова Пушкина…

Следующий зал уже предназначен для заинтересованных лиц – VIP, здесь можно поискать свои корни, найти удивительные родственные связи, еще раз убедиться в протяженности во времени истории поколений.

Пожалуй, есть в этом зале и экземпляр «Бархатной книги» (так называемой книги знатных родов), и многочисленные собрания сочинений писателей, критиков, литературоведов, которые тем или иным образом способствовали бы  отысканию фамильных корней.

Сам Г.Немченко, начав поиски своих родственных корней с одной (материнской) стороны, находит их в противоположной: рассматривая родословное древо Н.В. Гоголя и главную ветвь его – семейство Лизогубов, к которому  принадлежала мать Немченко, -  автор неожиданно узнает о Якиме Нимченко, слуге Н.В.Гоголя. Вот так корни! «Само собой, что отцовская моя фамилия на украинский лад так и пишется…, -  констатирует автор и продолжает, - … разве близкое знакомство Якима с «зеленым змием» не есть подтверждение твоего  кровного с Якимом родства?» (70;9-10). Шутя по поводу желания приблизиться к семейству Гоголя и найдя родство лишь с его слугой, автор, тем не менее, находит связь эту многозначительной и рассуждает о роли «слуги» как нужной и должной, высокой миссии: «служить верой и правдой».

Бывший владелец избы, в которой расположился виртуальный музей, Володя Семенов, по прозвищу Паяла, тоже знает и чтит свои корни: родство с няней А.С. Пушкина Ариной Родионовной. Это родство заставляет его «держать марку», оставаться человеком чистым душой, с гордым сердцем, искренними чувствами: «Глазовым да Семеновым  нельзя себя баловать -  нас в Захарове слишком хорошо знают» (77;11).

Есть в зале-архиве и примечательный экспонат – «яркая, величиною с тетрадный лист, глянцевая открытка. В традиционном уборе из разноцветных перьев, в пестрых одеждах – индейский вождь с неизменной «трубкой мира» в ладони… На обороте – рисунок, сделанный им от руки: голова с перьями и под нею – автограф на английском «ChiefPokingFair» (глава «Вождь Пляшущий Огонь, потомок Пушкина»). Майор, Герой Советского Союза, военный летчик Иван Иванович Доценко, возможно, не искал столь тщательно своих корней, но принципиально считает себя потомком Пушкина. В войну попав под обстрел, а затем в концлагерь, на родину больше не вернулся, женился на дочери вождя одного из индейских племен.

Гарий Немченко рассказывает об их странной встрече во время турпоездки в Канаду в ноябре 1966 года. Русские черты лица и нос картошкой позволили писателю усомниться в истинном происхождении индейского вождя и спросить, через переводчицу, его об этом. Каково же было удивление автора, когда человек с печатью «тысячелетней отрешенности от суеты мира» ответил положительно  о русском происхождении! «Вождь пляшущий огонь» говорит, что в роду у него действительно были русские… Очень давно, говорит. Они были потомки Пушкина, и он об этом не забывает».

Думается, что вряд ли кто-то из посетителей музея не заглянет и не задержится в зале-архиве. Найти далекого  -  известного, малоизвестного или вовсе неизвестного предка, знать, к какому роду ты принадлежишь – не это ли важно для собственного самоопределения? Повторяясь, вновь цитируем Немченко: «Разве это не важно: во времена всеобщего сиротства знать, чей ты?» (77;19). Если вдруг обнаружится и ваше знатное родство, изменится ваша жизнь.

Но отыщете ли вы корни или нет, главное, по мнению автора, использовать ту возможность, которая дается нам с рождением: «Если проявишь доброе желание и стойкую волю для того, чтобы вырасти добропорядочным человеком и настоящим слугою страдающего нынче от многих бед и печалей Отечества, то жизнью своей, своим служением ему ты исполнишь не только лично свое высокое предназначение, но и вернешь своим предкам когда-то утраченное ими из-за жестокости мира достоинство, либо принесешь славу, которой до тебя в роду еще и не было» (77;12).

Посетители этого музея, а их на страницах произведения  «Вольный горец» множество, принадлежат  к так называемому племени творческих людей, непременным вождем которого был и остается великий русский гений – А.С. Пушкин. Мы все потомки Пушкина, мы из его многочисленного племени, и корни наши тоже здесь.  Не важно, кто ты по профессии: молодой эфиопский художник Кадыр Кери Аусман, размышляющий в произведении Г.Немченко над картиной С.А. Гавриляченко на тему Пушкин и казаки, священник Ярослав Шипов, «призывающий почаще размышлять и к самому себе прислушиваться», или водитель БелАЗа Алексей Меденцев, осторожно объезжающий «шелудивого пса, который по-хозяйски разлегся посреди дороги в карьере», - главное, как ты относишься к жизни, твой творческий подход к действительности, без которого жить скучно, равнодушно, серо, безымянно.

С тех пор, как Гарий Немченко стал переводчиком адыгского писателя, «почтовой лошадью» Юнуса Чуяко, русская и адыгейская культуры стали для него неразрывны. Создав виртуальный музей имени Пушкина в селе Кобяково, как не организовать нечто подобное в Адыгее? Может быть тут, на Кавказе, найдется ответ на вопрос, уже много раз возникавший в головах многих: что есть Пушкин для русского  человека и для кавказца? И еще на один риторический вопрос: «С кем ты, Пушкин? С вольными черкесами или с погубителем их, душителем всего передового-прогрессивного Николаем Палкиным?» (77;21).

Идея филиала музея у Г.Немченко приобретает масштабные формы и трансформируется в «аул» Пушкина. Одна из его новелл так и называется «Аул Пушкина». «Аул» этот берет свое начало на улице Пушкина города Майкопа. Граница четко обозначена соответствующей табличкой, выполненной (по заказу или душевной потребности?) одним из местных жителей: «Какой-то, видать, шутник таким же шрифтом, как на трафарете было написано «Ул.», масляной краской искусно прибавил спереди одну буквочку «А»».

Внимание того, кто двигается вдоль по Пушкинской, вновь обращает на себя табличка у дома №42: «Улица А.С. Пушкина». Таким образом, дается подтверждение мысли об уважительном отношении кавказцев к «вольному горцу». Пусть нет на географической карте обозначения аула с таким названием, он есть на карте людских жизней и благодарных сердец. Закономерно, что и названия улиц в «ауле Пушкина» не столь заштампованы и сухи, наоборот, они  несут человеческие эмоции, в данном случае – уважение и любовь к великому поэту и русской литературе: ул. Гоголя, Лермонтова, Жуковского, Гончарова, Некрасова, Л.Толстого, Маяковского, Горького…

Сам Немченко удивляется масштабности «аула» на территориальном и демографическом уровнях: «… не такой он маленький, этот аул, нет. И не такой простой – не такой!» (77;22).

Если в музей в село Кобяково призывает автор ехать за пушкинским духом, то аул Пушкина должен пропитать туристов и местных жителей, в большей степени, духом милосердия. Откуда, собственно, этот дух берется и как распространяется, пытается разобраться автор. Две интересные главы служат доказательством этому – «Целебный посох» и «Сэмаур».

Глава «Целебный посох» большей частью состоит из цитируемого Немченко отрывка из переведенного им же романа «Милосердие Черных гор, или Смерть за Черной речкой» Ю. Чуяко -  отрывка об аульском плотнике Кадырбече Мафоко, изготовившем, став жертвой детской проделки, тросточку для самого Пушкина. Отличная работа профессионального мастера, трость из самшита, обладала целебными свойствами: те, кому она была необходима, быстро выздоравливали. Чудо-посох обошел многие населенные пункты, прилежащие к аулу, где жил не просто мастер плотницкого дела, руки которого «без конца искали работу», где жил Человек, высокий помыслами и чистый душой.

 Вот способ распространения духа милосердия – из рук в руки, от сердца к сердцу. 

Глава «Сэмаур» тоже имеет чуяковскую подоплеку, с одной стороны, и давнее увлечение коллекционированием самоваров Г.Немченко, с другой стороны.

Самовар на протяжении веков считался символом русского гостеприимства и олицетворял степень благосостояния семьи. Вокруг самовара собирались всей семьей, звали гостей. Самовар начищали до блеска, ставили в центр стола, накрывали салфеткой. К чаю подавали сахар-рафинад (песок покупали только для кухни - от него чай становился мутным), бисквит, сухари "англицкие", булочки, калачи и к ним варенье клубничное, земляничное или малиновое. Иногда брали бриоши (французскую сдобную хрустящую булочку в форме рогалика) и ревельский хлеб (пеклеванный хлеб с тмином). (Е.Авдеева "Полная хозяйственная книга").

Русская церемония чаепития была  направлена на объединение духовного мира людей, собранных за столом, раскрытие каждой отдельной души перед обществом, семьей, друзьями, получение новых знаний. Самовар – молчаливый собеседник, стоящий в центре стола, добрый по своему образу, по округлости форм. Он добродушно попыхивает дымком и булькает кипящей водой.

Неудивительно, что появилась и детская игра в «Самовар», ведь дети переносят в свой мир только доброе, для них интересное. Эту игру на адыгейский манер передает Чуяко, а вслед за ним и его переводчик Немченко. «Тебе еще два-три годика, еще и говорить толком не научился, а тебя уже подталкивают к одной из двух стоящих друг напротив друга цепочек:

-Праныч будешь, запомни … иди-иди!

Значит привезенный из города русский пряник… Каждый назывался  какой-нибудь, вроде этой, вкуснятиной, каким-нибудь лакомством,

и – начиналось!

- Сэмаур, Сэмаур! – кричали из одной цепочки в другую. – С чем чай будешь пить?

- Праныч! – выбирал тебя вдруг очередной, и ты должен был стремительно вырваться из своей цепочки и мчаться в противоположную – к тому, кто выкликнул тебя…а-енасын!» (77;34).

Автор «Вольного горца» отмечает, что русский символ гостеприимства стал и неотделимой частью гостеприимства горцев. В доказательство приводит слова «молодой симпатичной женщины», только что вернувшейся из Турции и присутствующей наравне с писателем на выставке самоваров в Адыгейском национальном музее, -  слова о том, что этот нагревательный прибор попал в число первых предметов, увозимых с собой махаджирами – «брали самое дорогое душе и сердцу». Удивительная вещь самовар: даже попав на чужбину, он все равно продолжал определять общественное положение семьи и быть предметом гордости! «Турки стали говорить: о, у этого черкеса есть самовар!», «Турки переспрашивали друг дружку: как тебя угощали? Какой был чай? Из самовара? Ты его видел?» (77;30).

Здесь, за столом гостеприимных хозяев, возникал тот дух милосердия, добросердия, так необходимый и в XIXвеке, и в XX, и в нынешнем XXI - в особенности. «…Самое нужное для нашего жестокого времени слово: милосердие. Только оно и объединит нас нынче. И – спасет. Только оно» (77;23).

Размышляя и путешествуя по «аулу Пушкина», Г.Немченко неоднократно вспоминает имя известного адыгейского писателя Аскера Евтыха. Он, по праву, может считаться почетным жителем «аула Пушкина», хотя прожил в Москве и произведений, посвященных Пушкину, не написал. Зато чего стоит один только его жест (!): разорвав и выбросив размноженные о нем «тезисы о патриархе адыгской литературы», тезисы о жизни и творчестве А. Евтыха, приготовленные для обсуждения на посвященном ему вечере, сам Евтых переводит ход беседы в русло творчества Пушкина: «Пушкинские дни идут, - сказал он ворчливо. – Я ничего не написал о нем… Ну при чем  тут?...» Это ли не уважение к русскому великому писателю!? Это ли не претензия на жительство в известном «ауле»!? Немченко непременно поселил бы «своего старшего друга», «позднего своего наставника в терпении и мужестве» А. Евтыха в один из самых замечательных домов «аула Пушкина». Да и Евтых, со своей стороны, не раз ворчливо констатирующий «Какой вы – Гарий, какой вы – Гурий, вы – наш Гирей», предоставил бы ему, в лучших традициях кавказского гостеприимства, лучшие апартаменты.

Много достойных жителей населяют созданный в воображении «аул Пушкина». Населяют, сами того не подозревая. Упоминая о ком-либо из них, автор акцентирует внимание на чертах характера, образе мышления кавказцев. Сцена перед подъездом московского дома Немченко с Н. Куеком и двумя соседскими сорванцами – новое тому доказательство: «…когда мальчишки, каждый, схватившись за руку, доверчиво повисли у меня по бокам, он тут же полез за бумажником:

- Вижу, что вы друзья моего друга!...» (77;56).

Щедрость, великодушие, добросердие, дружба – вот что отличает народ, живущий в «ауле Пушкина».

Гарий Немченко настолько проникается культурой адыгов, что даже его подсознание переключается на национальную почву. Сон, о котором повествует автор на страницах главы «Сон  Пегаса в богатом «стойле»», подтверждает его полную психологическую зависимость от национального кавказского колорита.   В этом сне Юнус Чуяко ехал на съезд писателей Сибири и вез в поезде для Валентина Распутина хлеб – щелям. Немченко не смог поехать с кунаком, чем и огорчил его, но сумел передать необходимые лотки для хлеба и отзывы о романе Чуяко, посвященном Пушкину.

Диалог друзей: «А Пушкин, Пушкин мой как же? Ты мне так ничего и не сказал!» -  «Молодец! Аферем! Не сомневайся: ты прекрасную штуку написал. Обождешь маленечко? Вале кланяйся! Не робей там – он тебе цену знает…» (77;64).

Сон яркий, насыщенный запахами адыгейского хлеба (щеляма) и сыра (гомыля). Из Кавказа в Сибирь, через всю Россию, повез черкес пищу в таре от Немченко – духовную пищу черкесов, литературу в русском переводе.

 Сам Немченко не дает толкования сна, но нетрудно понять, что за сыром стоит роман  «Сказание о Железном Волке», а за хлебом – «Милосердие Черных гор, или Смерть за Черной речкой». Немченко утверждает, что их автор  еще не осознал, «как бесстрашно ворвался он, как далеко проник не только в прозу нынешнего Кавказа – в ту многоводную и мощную, из десятка национальных потоков, литературу, которую - вот тут уж, и точно, во всех отношениях справедливо – называем российской» (77;67).

Проник в литературу так же, как, возможно, в свое время Казы Гирей с произведением «Долина Ажитугай» проник в пушкинский журнал «Современник». 

Увенчивает произведение «Вольный горец» глава «Знаковая фигура» о  празднике в честь пушкинского юбилея, проводимого в селе Захарово. Читая главу, понимаешь, что не только с целью почтить память русского гения организован праздник, цели гораздо глубже, грандиознее: единение русского народа, сохранение русской культуры!

 Как оригинально обыгрывает писатель засилие американской культуры и ее неприятие истинной русской душой через одну-единственную деталь – ковбойскую шляпу. Увидев ее изначально на сувенирном развале у входа в парк и повертев в руках с мыслью «Только ее тут и не хватало!», встречает ее снова лежащей на скамейке между «пожилым толстяком с носовым платком в руке» и подростком «явно поэтической внешности», что-то быстро писавшим в тетрадке на коленях. Поинтересовавшись о цели их визита, Немченко делает замечание о неприятии Пушкиным американской культуры, Америки вообще, и наблюдает за реакцией пожилого человека: «сперва отодвинул шляпу, а потом, мотнув головой, взял и положил с другой стороны от себя: как бы убрал от внука подальше…». И в третий раз шляпа попадается на глаза автору  уже одиноко лежащей на краю скамейки. Нет, не принесли ее домой с Пушкинского праздника! Принесли другое – эмоции, впечатления, русский дух! «Русью пахнет…»

Художественная оригинальность книги Г.Немченко – в мастерстве «нанизывания» на стержень авторской мысли, казалось бы, совершенно разных по тематике и структуре произведений: лирическое эссе, философские раздумья, современная «былина» о родственных корнях, экстравагантный портрет индейца – дальнего потомка Пушкина, творческие люди в Сибири, в селе Кобяково, в «Ауле Пушкина» - в г. Майкопе. Ведущая основа всего «ожерелья» этих стихотворений в прозе – бессмертие таланта и милосердия, воплощенных в великом русском поэте и ближним эхом откликающихся в разноплеменном человеческом общежитии. Эта своеобразная повесть имеет другое авторское название – «Виртуальный музей  Пушкина».

Очень ценную мысль для нашего понимания современной художественной трактовки значения Пушкина для Кавказа высказал на третьем форуме писателей северного Кавказа чеченец Муса Ахмадов. Рассуждая о способах лечения шока, который испытали (и испытывают народы Северного Кавказа в период Кавказской войны, депортации народов и войны 90-х годов), назвал культуру. Обратившись к мысли о «литературоцентризме всей Российской культуры», писатель назвал время первой половины ХIХ века временем, когда формировалась «пушкинская модель самостоятельной, национальной, российской культуры». «И Пушкин не случайно стал ее осью. Мы все с вами – дети этого явления, мы все литературоцентричны, дети всех народов России и бывшего СССР, и от этого никуда не уйдешь» («Дружба народов», 2008, №9).

Сведения об авторе: Оксана Александровна Журавлева - кандидат филологических наук, преподаватель русского языка и литературы, ( ст. Абадзехская)