Валерия Бакарджиева

Как известно, существует множество различных подходов к осмыслению действительности, факт обретает значение не сам по себе, а через оценки, мнения и разбор этого факта. Поэтому для нас очень важно понимать, что представляет собой человек, который наделяет события смыслами, то есть публицист.

В России в XIX в. был сформирован славянофильский, во многом традиционный для русской цивилизации подход к пониманию разнообразных явлений, происходивших в стране и мире. Основоположниками такого понимания стали известные литераторы и мыслители: И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков, А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, а также многие другие. В частности, Киреевский писал: «…чем более будут проникаться духом православия государственность России и её правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство.» В советское время русская идея, несмотря государственный строй, также жила, и находила отклик в работах таких литературоведов, критиков и писателей, как: В. В. Кожинов, Ю.И. Селезнев, Л.И. Бородин. После развала СССР, и по сегодняшний день, подобный вариант освещения фактов мы можем наблюдать у Л. А. Сычевой, С. С. Куняева, С. Ю. Куняева, А. И. Казинцева.

По некоторым косвенным признакам к этому направлению можно отнести и А. А. Проханова, однако, по нашему мнению, подобная оценка мировоззрения публициста не соответствует действительности. Конечно, так называемый «русский» подход присущ Александру Андреевичу, о чем мы можем cудить исходя из его работ в газете «Завтра». Так, он проявляется в материале «Самосожжение России» о Кемеровской трагедии. Для нас имеет большое значение то, что публицист не является явным оппозиционером существующей власти. Не является Проханов и человеком абсолютно провластным. Для него важнее философская мысль, уроки трагедии, скорбь, а не виновные. Пишет он следующее: «Эти торговые центры являются современными церквами, по сравнению с которыми пятиглавые храмы кажутся робкими и почти ненужными».

Писатель в статье «Самосожжение Росс» использует «правый» подход при осмыслению трагедии в Кемерово, не политизирует ее, не расследует, а осмысливает с православной точкой зрения. Это мы понимаем через образ Божьих агнцев и пророка Даниила, пятиглавых храмов, а также в тексте встречается противопоставление «капиталистической церкви» и церкви православной. Похожими в русле направленности мы можем назвать следующие тексты журналиста: «Одолеем тьму тьмущую» («Всемирный русский народный собор — явление исконное, спасительное, коренящееся в глубинах народного сознания русских — народа соборного.»), «Город русской мечты» («…город, в котором живут свободные одухотворённые люди, не разделённые сословными барьерами. Город, не состоящий из чванливых вельмож и одуревшего плебса. Город Русской Мечты — это город изобретателей, ясновидцев, великих художников, мыслителей. <…> в котором гуляет свежий ветер русских дубрав и сосновых боров»). Безусловно, таких (в смысловом плане) материалов, опубликованных в газете «Завтра», журнале «Наш современник» и других изданиях у Проханова немало.

Однако необходимо понимать, что Александру Андреевичу также присущ и так называемый «советский» подход. Нам кажется удивительным совмещение в журналисте двух этих взаимоисключающих ипостасей. Чтобы доказать вышесказанное, обратимся к материалам Проханова. Так, тексте «Есенин космический» мы видим следующее: «А что такое мечта, что такое русская мечта? <…> связана с тем, чтобы устроить жизнь в России божественно справедливо, божественно восхитительно. <…> Русская мечта — это храм на холме». С одной стороны, справедливо было бы отнести данный текст к доказательству наличия «правой» идеи в творчестве Проханова, но с другой – в материале встречаются и другие тезисы: «Об этом – о русской мечте – говорили и большевики, которые решили перестроить мир, создать новое человечество, не подверженное ненависти, эксплуатации, злобе, зависти, по существу — создать святое человечество». Очевидно, что для Проханова, как, например, и для Захара Прилепина, советское – это логичное продолжение, а точнее – выражение – «русского» (возможно, это даже синонимичные понятия). Схожий подтекст виден и в работе «Победа Русской мечты»: «Победа была вершиной советской эры, воплощением божественных энергий Красного царства. <…> Коммунизм, который являлся прообразом Небесного Царства, в результате Победы был сбережён. Были разгромлены и отторгнуты силы, мешавшие построению этого рая на земле. <…> Господь во время Отечественной войны был среди сражающихся красных дивизий». Таким образом, делается упор на «советское» значение победы, а не на народную силу, которая эту победу принесла. В материалах читаются две мысли: Советское = русское, советское = священное.

По мнению Проханова большевики стремились воплотить «русскую мечту», однако, обращаясь, например, к текстам Л. Д. Троцкого, мы заметим совершенно иные мысли: «Я упоминал уже, что национальный момент, столь важный в жизни России, не играл в моей личной жизни почти никакой роли. Уже в ранней молодости национальные пристрастия или предубеждения вызывали во мне рационалистическое недоумение, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту». Иначе говоря, ни о какой «русской мечте» речи не шло, что также подтвердят и слова первого «вождя» Владимира Ленина: «По лесам или подмосткам этой общей организационной постройки скоро поднялись и выдвинулись бы из наших революционеров социал-демократические Желябовы, из наших рабочих русские Бебели, которые встали бы во главе мобилизованной армии и подняли весь народ на расправу с позором и проклятьем России. Вот о чем нам надо мечтать!» То есть, мечтать, по мнению Ленина, стоит о том, чтобы расправиться с Империей, а не продолжить подобный путь развития, что, безусловно противоречит выдвинутым тезисам «русских» мыслителей. Заметим также и странное уравнивание «святого» и «коммунистического». Мы помним, конечно, знаменитое определение религии К. Маркса: «Опиум народа», известным, к слову, еще до текстов философа. Однако здесь нам кажется более уместным упомянуть мысли «Демона революции» Л. Троцкого: «Православная церковь была бытовым обрядом и казенной организацией. Проникнуть же глубоко в сознание и связать свои догматы и каноны с внутренними переживаниями народных масс ей не удалось. Причина здесь та же: некультурность старой России, в том числе и ее церкви». Кроме того, непоследовательность такого рассуждения можно оспорить через народное творчество, через великие произведения искусства. Так, в тексте песни «Священная война» мы находим лишь «За наш Союз большой!», что указывает на государство, размер его территории, либо косвенно на его силу, но никак не уравнивает Союз с чем-то святым. Собственно, со слов «Вставай, страна огромная» и начинается песня. В то же время по ее тексту:

Идёт война народная,

Священная война!

<…>

За свет и мир мы боремся.

Здесь мы видим равенство «народа», «святости» и «света и мира», что не отсылает нас впрямую к коммунизму или чему-либо советскому.

Схожая по направленности идея у Александра Проханова транслируется в тексте «Четырнадцать ножей в теле России»: «Сознательно (Ельцин. – В.Б.) разрушил великую Красную Империю СССР, сведя на нет усилия двенадцати русских царей и семи вождей <…>  При нём совершалось планомерное истребление "красного" периода русской истории как рабского и тупикового. Русская история была названа бессмысленной и порочной.» - Здесь, помимо уже замеченной нами мысли о связи «русского» и «советского», наблюдаем уравнивание царей и глав СССР, что, естественно, не верно в корне. Вновь обратимся к сочинениям Троцкого: «Я был безотчетно на стороне бессмысленных мечтаний, а не на стороне царя. Я смутно верил в постепенное совершенствование, которое должно отсталую Россию приблизить к передовой Европе». Тут мы видим, что в идеях революционера не было никакого продолжения «русского» пути, что и подтверждают эти слова.

Однако в то же время есть и «правые» оценки периода правления 1-го президента России: «При Ельцине жёстко подавлялась любая русскость, были надеты намордники на русских писателей, мыслителей, политиков — слово "русский" становилось синонимом "фашиста", а культурное поле наполнили американские агрессивные символы, ядовитый порок, нигилизм, эстетика распада, истреблявшие фундаментальные основы духа. Был растоптан глубинный смысл русского самосознания — справедливость, братское взаимодействие, Божественный промысел.» Но мы должны понимать, что Проханов в данном случае упускает одну деталь: то же происходило и в советское время. Это можно подтвердить через расстрел обвиняемых по «делу о русских фашистах», а также через осуждение и ссылку членов ВСХСОН (напомним, что и в 1996 г. Президиум Верховного Суда РФ подтвердил обоснованность приговора). Нашу мысль подтверждает и Александр Щипков: «<…> русофобию наши советские “интернационалисты” в полной мере переняли у марксистов, назвав саму идею русскости “великодержавным шовинизмом”. Русские были дискриминированы в СССР. Антирелигиозная политика била в первую очередь по православию. <…> Возникает ощущение, что большевики и нынешние антикоммунисты — это люди из одного лагеря, меняющие дресс-код».

В целом, мы видим, что публицистика Александра Проханова в своем мировоззренческом стержне противоречива и состоит из двух взаимоисключающих и одновременно взаимосвязанных элементов. Однако мы обязаны заметить, что советский подход часто довлеет над русской мыслью.

Фото