В жизни Достоевского были ослепляющие моменты, память о которых он хранил до самой смерти. Инициация его как писателя восхищёнными повестью «Бедные люди» Белинским, Григоровичем и Некрасовым. «Вам правда открыта и возвещена, как художнику, досталась, как дар, - заявил неизвестному юному автору Белинский. –Цените же ваш дар, оставайтесь верны правде, и будете великим художником». Речь во время московских пушкинских празднеств в июне 1880 года, приведшая многочисленную публику в неописуемый восторг. Она, по словам Ивана Аксакова, не только соединила в одном чувстве славянофилов и западников, но и возвысила национального гения Пушкина, а вместе с ним весь русский народ до некоей высшей стадии духовного развития, определённой как «всечеловечность».

Достоевский и Лермонтов – два гения и пророка в русской литературе. Личность и творчество этих писателей – загадка и тайна, которую не устают разгадывать многочисленные исследователи. Достоевский в «Бесах», в  диалоге Иисуса Христа и Великого инквизитора, как будто заглянул в наше время и объяснил, через какие стадии разрушения пройдёт человеческое сознание, как и кем оно будет регулироваться и управляться. Как через тезис «всё разрешено» (под ним писатель подразумевал то, что в его время понималось как грех, отклонение от нормы, нравственная и моральная катастрофа) невидимыми скульпторами (в романе он называл их «мы») будет вылепливаться, создаваться  новый – вненациональный, вненравственный, внеморальный, внесемейный и внекультурный, хочется добавить «цифро-сетевой», человек будущего. Лермонтов видел в итоге  этих превращений, постчеловека с «булатным ножом» в руке. Но там, где Лермонтов видел конец цивилизации, Достоевский разглядел идею, способную спасти мир, а именно отвергаемого, поругаемого, но вечного и неколебимого в своей любви к людям Иисуса Христа.

Он долго шёл к синтезу  Христа и русской идеи.  Христос был для него истиной, не требующей доказательств, то есть абсолютной и окончательной. Если мне математически докажут, что истина не в Христе, утверждал  Достоевский, я останусь с Христом, а не с истиной. Всечеловеченость в понимании писателя заключалась в братстве русского и других народов во Христе. «Стать настоящим русским – стать братом всех людей можно только по Христову евангелиевскому закону» -  вот в чём он видел красоту, которая спасёт мир.

Многим современникам Достоевского – Тургеневу, Белинскому, Некрасову, философу Владимиру Соловьёву – не нравилась такая «положительная программа». В исповедуемой Достоевским истине они видели апологетику самодержавия, кондового православия, идеализацию лубочного мужика Марея, отечески прижавшего к груди маленького Федю, когда тот бежал от будто бы гнавшегося за ним волка. Тогдашние западники считали Достоевского опасным ретроградом и врагом прогресса. Искал истину в Христе, издевались они, а нашёл в князе Мышкине, в «Идиоте». Достоевский тоже не скрывал своей нелюбви к «русским европейцам», советовал Страхову бить их (критической) «плетью», а Тургеневу - приобрести телескоп, чтобы лучше видеть из Европы, что происходит в России. Белинского  в письмах величал «смрадной букашкой».  

Впрочем, слова Достоевского, что русский человек слишком широк, не худо бы его и сузить, можно отнести  к нему самому. Достоевский познавал свою истину на собраниях тогдашних диссидентов у Петрашевского, где  всерьёз обсуждалась  возможность цареубийства.   В Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где  томился в ожидании приговора. У расстрельного столба с мешком на голове. В неожиданной замене  казни на каторгу и солдатчину в Сибири. В умильно-патриотических стихах во славу власти. В неистовой до умопомрачения игре в рулетку. В патологической страсти к Апполинарии Сусловой.  Во всероссийской литературной славе, в почти религиозном (после выхода «Преступления и наказания») поклонении образованной русской молодёжи. Наконец, на склоне лет - в семейном счастье, тихой любви к жене и детям. Свою истину он сопрягал с будущим идеализируемой им России, с русским народом, душу которого  познал на каторжном «дне». Писатель практически ни в чём не ошибся: ни в череде ожидавших страну революций, ни в отношении к России других (особенно славянских) стран, ни в неизбежном и глубоком кризисе веры и общественной нравственности.

«…Если бы сюда пришёл Фёдор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира», - заявил на Первом съезде писателей СССР в 1934 году Виктор Шкловский. «Авторы 1920-1930-х годов, - утверждает известный современный литературовед Юрий Павлов, - вещали о Достоевском в унисон с западниками XIX века». В своём неприятии этого писателя, считает он,  современные либералы  мало чем отличаются от марксистско-ленинских ортодоксов: «Либеральная традиция ненавистнического отношения к Достоевскому более давняя и, как показали последние десятилетия, более живучая, чем советская».

Любимыми писателями Достоевского в детстве были фантаст и мистик Эрнст Теодор Амадей Гофман,  реалист Бальзак и романтично-сентиментальная Жорж Санд. Эти три ведущих направления  европейской литературы XIX века причудливо сплелись в его творчестве, сделали Достоевского, наряду со Львом Толстым и Антоном Чеховым, самым известным и популярным русским писателем. Отныне и до сих пор русские по национальности герои во многих фильмах и произведениях зарубежной литературы несут на себе (часто карикатурное) отражение классических героев Достоевского, испытывают описанные им психологические комплексы.

Западный мир оказался не столь строг к Достоевскому, как либералы ХIХ века и советские литературоведы. Предложенное писателем единение на принципах «любви и правды» там было воспринято на собственный лад. Близким и понятным западному читателю оказалась не высшее (по Христу) нравственное чувство, а то, что  Достоевский открывал его не в здоровом и умиротворённом состоянии человеческой души, но в страдании, психических и социальных  противоречиях, раздвоении личности, в тайных и пугающих изгибах сознания. Метод поиска Достоевским «любви и правды» лег в основу ряда западных философских школ ХХ века, а также теории  психоанализа Фрейда и Юнга.

Многое из того, что  предсказал великий писатель, мы уже пережили, но главное (если доживём) ещё предстоит пережить. Достоевский сегодня и всегда современен.  Отношение к личности, творчеству, идеям этого писателя превратилось в своеобразный тест на «бесовство». Выдержит ли его человеческая цивилизация?