Ольга Татаринова

От писателя, как и от священника, ждут проповеди, учительного наставления, представления великого знания о мире и жизни, о человеке и его отношениях с бытием. Русский человек всегда ходил к литературе, как к пророку, за ответами, за получением откровения. Но бывает так, что прямая дидактика в произведениях отсутствует, писатель не говорит в лоб: «Делай так и так, не делай вот так». Именно так и происходит в рассматриваемых нами художественных мирах. Проследим способы воплощения не столько религиозной тематики, сколько особого переживания Бога и себя в нем у писателя В. И. Лихоносова и поэта, священника о. Сергия (Круглова).

Что мы видим в сборнике эссе и повестей В. И. Лихоносова «Тут и поклонился»? Жизнь сердца, впечатления, память, национальный мир, Россия, ее судьба и люди, Бог и вера, лирические зарисовки, характеры, мысли, речи. Миниатюры, лаконичные тексты,  которых художественная литература выходит за пределы трех своих китов – вымысла, обобщения и типизации – и начинает претендовать на внелитературные смыслы, на словесность (в том значении, в каком ее понимал С.С. Аверинцев), бытийность. «…тихий ласковый Краснодар, степь, горы и полюбившаяся мне угловатая Тмутараканская (Таманская) земля, омываемая морями, усугубила мою склонность к созерцанию» [1, с. 13]. Здесь живая вера, преодоление смерти как особая форма художественности.

Воспоминания пронизаны светлой грустью, на сердце словно плетутся тонкие паутинки памяти, в которые попадает все: Иерусалимский камень («…Разве можно сомневаться, что этот камень святой?» [1, с. 168]), вызывающий в сознании образы Евангельских сюжетов; слово, брошенное дедом-казаком…

В «Элегии», «Афродите Таманской», «Осени в Тамани», «Тут и поклонился», «Времени зажигания светильников» мало событий, нет эффектных фабульных ходов, но есть глубокий и масштабный сюжет внутренней жизни, жизни чувств и впечатлений («…этого нежного трепета стесняться не надо», [1, с. 13]). Читаешь и погружаешься в медленно разворачивающиеся ощущения, такое не головное, не рациональное состояние. «Не какой-то огромный опыт, а впечатлительность привела меня к писательству» [там же].

Пространством художественности у В. И. Лихоносова становится жизнь его сердца, мысли, воспоминаний. Нет амбивалентности, нет постмодернистской игры. Русские писатели, друзья, географические точки («И никому не докажешь, что плохо, гадко – не чувствовать заповедной драгоценности родной реликтовой стороны», [1, с. 100]), могилы, камни на Святой земле для Виктора Ивановича священны. «Первый свой рассказ «Брянские» (1963) и последний роман «Наш маленький Париж» я написал потому, что мне жалко было людей, которых я полюбил» [1, с. 13]).

Тексты В. И. Лихоносова приглашают нас стать учениками, почитателями, поклонниками светлой реальности, ими создаваемой.

Лиризм и скромность здесь выступают, как проповедь.

В Дневниковых записях много печали о смерти, обращений к Богу. Это не та религиозность, какую мы видим у декадента Вл. Соловьева, например. Православие Виктора Ивановича не философско-интеллектуальное, но – с мощами, святыми местами, Святой землею, со свечами, священниками, церковной жизнью, праздниками. Одна из иллюстраций такого живого переживания веры  – рассказ о том, как через Тамань провезли святые мощи, стопу апостола Андрея Первозванного: «…небо и вода видели его двадцать веков назад, травы и птицы слышали его голос и те же звезды светили ему ночью» [1, с. 109]. Автор изумляется тому, что никто не знал о провозе святыни по родной нам земле, никто «не замер в молитве, не перекрестился» [1, с. 109].

«…ведь такой ночи больше не будет…мощи ночуют в Тамани… Вот я лежу, а они там, в храме… И не спится мне, я потихоньку молился, опять и думаю: а мощи там, это же чудо» [1, с. 111].

Для В. И. Лихоносова всегда важнее теплота сердечного восприятия событий, опытного переживания сакрального. И огромное место занимает человек: «Под пером гения простые люди стали в нашем сознании великими. В этом волшебство литературы» [1, с. 64].

В повестях и эссе книги «Тут и поклонился» мы видим субъективное переживание Бога и себя в Нём. Между понятиями вера и счастье очевидный знак равенства. Причастность к родной земле эту веру питает. «Счастливым был тот, кто во глубине ночи шел под луной по станице или далеко на окраине… но он,  если  был неверующим, не знал этого; не чувствовал… своего святого мгновения на земле…» [1, с. 112].

Лиричное переживание святого мгновения на земле – вот что характеризует малую лихоносовскую прозу. Очень личное переживание веры и Бога. Сопряжение времен через единое пространство, по которому двигается лирический герой сейчас и по которому ходил Кто-то неизмеримо значимый 2000 лет назад. Одни и те же камни, одни и те же травы созерцали святые стопы тогда, и мы можем касаться их сейчас. «…камешки и земелька из Гефсиманского сада» [1, с. 169].

В. И. Лихоносов много размышляет о времени и о вневременной вечности. «Знают ли чайки, в каком веке они живут? Время – в их собственной жизни. А мое – еще и в тоске памяти» [1, с. 170]. Темпоральная проблематика сборника также сопряжена с религиозным опытом: «…я душою живу во всех временах» [1, с. 169]; «вода как тысячу лет назад… Все такая же, как при Никоне и при турках» [1, с. 170]; «когда смотришь в небо и на воду, то чувствуешь, что времени нет» [1, с. 170].

Что это, как не преодоление времени и выход в вечность? Память сердца как антисмерть, как победа над смертью. Литература сама по себе и есть фиксация автора и слова в вечности. Но здесь – еще и другое. Здесь сердце поэта вбирает в себя видимое, слышимое, вчувствуемое. Вбирает – потому что не может не вобрать, потому что то, что коснулось души, ее глубинных струн, не может быть предано забвению – это было бы преступлением по отношению к людям, судьбам, мыслям, которые стали частью невидимой сокровищницы сердца. Что можно сделать для тех, кого полюбил? «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя», - сказано в Евангелии. Но также можно и запечатлеть любимое в душе, отпечатать в памяти и дать ему вечную жизнь в слове.

Именно эту сердечную, тихую любовь и веру запечатлевает В. И. Лихоносов в повестях, дневниках, записях сборника «Тут и поклонился». И оказывается, что действительно, как говорил Л. Н. Толстой, «Смерти нет, а есть Любовь и память сердца». На сердце у автора «Тут и поклонился» - Палестина, Вифлеем, Иерусалим, Гроб Господен, кувуклия, Иордан, звезда Рождества, Гефсимания… Но здесь же – и слова матушки, ее простые, добрые, народные песни, ее невозможность сесть за стол без молитвы; бабушка, рассказывающая апокрифические предания о Матери Божией…

И здесь же догадка о своей миссии на земле: «…ангел выбрал меня на сочувствие праведникам и созерцание начальной обители <…> Может, и решалось все в те часы, когда читал я древнее и что-то выписывал» [1, с. 169].

В сборнике «Тут и поклонился» много выраженной печали о мельчании человека. Вместо святых и навеки значимых книг мы умираем с газетами в руках (а в нынешнее время – с телефонами). Инстаграм вместо «Лествицы» или древнерусской словесности…

В опыте переживания веры большую силу и значимость имеют мгновения. «Живешь на земле десятилетия, а помнит наша душа минуты, часы, дни» [1, с. 178]. Как сказал кто-то из святых отцов, через настоящую минуту проходит срез Вечности. И у Виктора Ивановича получается физически-словесно Вечность воплотить.

Очень пронзительно в повести описано мгновение встречи с гробом Господним. После этой встречи жизнь, как пишет В. И. Лихоносов, разделилась на до и после. И опять же все вспомнились: родные, близкие, писатели, друзья. И теплится надежда, что так же вспомнят и его.

И из неё, из памяти, взрастёт

Цветок  Любви, алея  лепестками.

И это жизнь.  Она опять цветёт.

А смерти нет, есть лишь Любовь и память.

(Галина Губарева)

Поэт Сергий (Круглов), священник из г. Минусинска, тоже проживает события священной истории в своем сердце. Как будто сказанное в Евангелии слово есть мое, обо мне, для меня, и нет временного расстояния в 2000 лет. В сборнике «Маранафа» (на арамейском: «Ей, гряди, Господи!») отражен личный опыт автора, «опыт не житейский, а опыт внутреннего познания себя и узнавание других – через молитву, покаяние, жизнь церкви, как ее видит человек несторонний, через встречи с людьми» [2, с. 5].

И В. И. Лихоносова, и С. Круглова роднит отсутствие проповеди, назидания и присутствие исповедального рассказа о том, какие мы есть на самом деле.

Значимое место занимает в стихах «Маранафы» проблема памяти. Сборник С. Круглова посвящен ушедшим людям (прот. А. Меню, патриарху Алексию второму). И так же, как у В. И. Лихоносова, происходит преодоление времени в субъективном переживании веры и священных образов:

В лесу повстречался с батюшкой Серафимом

Шёл и размазывал слёзы,

Улыбаясь при этом нелепо

Самому себе:

Так вот каков, оказывается…

Действительно, - радость его. [2, с. 83]

Мы видим неразделение между сакральными явлениями, искусством и повседневностью. Обыденность превращается в поток искусства. Повседневность превращается в поток художественности. Получается не совсем литература. Художественным становится все, что существует в эмпирической данности. Это есть определенная стадия реализма, когда искусство становится жизнью, а жизнь – искусством.

Список цитируемых источников:

1. Лихоносов В.И. Тут и поклонился. – СПб.: Владимир Даль, 2016. – 863 с.

2. Круглов С. Маранафа. – М.: Авигея, Пробел, 2000, 2018. – 132 с.: ил.