В погожий июньский день Иван Семеныч с супругой засобирались на дачу. Собственно говоря, собиралась супруга, а Семеныч, как его называли, сидел перед телевизором и внимательно слушал новости, потом переключил на спортивный канал и вообще застыл, наблюдая за футболом, изредка вскакивал и, размахивая руками, кричал футболистам, что они мазилы, а если бы он был на месте тренера, тогда бы команда выиграла не только мировой чемпионат, но и межгалактический. Потом махнет рукой и, расстроенный, снова садится на диван, не обращая внимания на гневные окрики супруги, которая упаковывала продукты в пакеты: три булки хлеба — это на всякий случай, если на свежем воздухе проснется аппетит, пластиковый контейнер с жареным минтаем, десятка полтора яиц вкрутую, вареная курочка, парочка-другая консервов, ну и по мелочи там: печенюшки, карамельки, пачка вафель, леденцы — это для нее (ох, как любила с молодости!), а еще заварка, кофе на всякий непредвиденный случай, что-то еще и еще… И это все упаковывалось в мешки и мешочки, в кулечки и коробочки и укладывалось в огромные сумки, которые, хочет или не хочет, а придется тащить Семенычу. Вроде собирались всего лишь на денек-другой, а гляди ж ты, сколько всего набралось.

Дачный сезон начали с майских праздников. Конечно, и раньше приезжали, едва сошел снег, смотрели, что творится на дачном участке (зимы-то долгие), что нужно подлатать и уже были первоначальные планы, чем займутся, когда откроют сезон. На майские праздники открыли сезон. Договорились с пахарем. Он привез мотоблок и за один день перепахал весь участок на даче, а они следом взялись делать грядки и распланировали, где и что в этом сезоне посадят на даче, а потом еще долго наводили порядок в домике и небольшой баньке.

Дача — это громко сказано, если сравнить с соседями. А у них всего лишь небольшой домик с открытой верандой и всё на этом. Одна комната, где стоял продавленный диван, стол в углу, на нем телевизор, сверху транзистор и пустая хлебница. Три табуретки. Тумбочка возле окна, где хранились ложки, вилки и прочая мелочь. Даже холодильник был. Пусть небольшой, но это лучше, чем вообще ничего. И поэтому привозили продукты с запасом. На чердаке была раскладушка. И когда позволяла погода, Семеныч забирался на чердак и спал. Ну, а на участке две яблоньки и груша, три куста вишни, крыжовник, а как же без него — варенье-то, какое ароматное и на вкус кисленькое. Несколько кустов смородины. Немного малины. Вроде полезная ягода, а как-то у них не прижилась. Нет, не на даче, а семье. Они вытаскивали малиновое варенье в крайнем случае, если кто-нибудь заболел и всё на этом. А употреблять свежую, прямо с куста, такого не было. Семеныч от нее сразу отмахнулся — в зубах застревает и всё тут! И не подходи к нему, ни за какие коврижки не станет есть, и сажать-то отказывался. С малиной, как и с вишней, одна головная боль. Как полезут побеги, хоть косой коси. Не успеешь от одних отвязаться, глядишь, а они снова появились. Так и приходилось с ними воевать…

Супруга для души посадила цветы. Семеныч в них не разбирался. А вот супруга его, Екатерина Петровна, чуть ли не ворковала над ними. И готова была засадить цветами весь дачный участок, но Семеныч не давал. Дура, ты же зимой не станешь свои цветы вместо картошки жрать и не будешь в банки закатывать, как помидорчики с огурчиками и прочими овощами, что выращивали на зиму. И выделил ей клочок земли возле домика, пусть супруга радуется. А Семеныч больше всего радовался небольшой баньке, что была у него на участке. Рядышком с баней установил душ. Знакомый сварщик сделал металлическую конструкцию, которую Семеныч вкопал в землю, снаружи обшил досками, а сверху поставил бочку и в дно врезал кран. Нальет в бочку воды из шланга и всё. Напарится в баньке, выскочит на улицу, прошмыгнет голышом в душевую кабинку, откроет кран и по округе разносится громкий крик — это Семеныч от восторга и холодной воды кричит. А потом снова бежит в парилку. И так несколько раз. А после этого усядутся с супругой на веранде, выпьют по рюмашке, поужинают, а потом долго дуют чай со смородиновым листом и слушают радиопередачи по транзистору…

Они приобрели дачу по случаю. Знакомый предложил, когда отца не стало. Это была его дача. Знакомому наплевать на нее, как и его супруге, а ребятишки еще маленькие, чтобы ездить на дачу и устраивать ночные посиделки с друзьями. Дача год-другой простояла закрытой. Вид стал неухоженный, и участок зарастает сорняками. Знакомый предложил Семенычу, что не будет драть с него три шкуры, а так, чисто по-свойски договорятся. Ездили с женой на смотрины этой дачи. И супруга, едва зашла в калитку, чуть ли не заворковала. Дача понравилась сразу и бесповоротно, потому что дача находилась неподалеку от города и постоянно ходили автобусы, а еще была вода и электричество — это уже преогромный плюс, как сказала супруга и не стала торговаться. Вернулись в город. Супруга сразу же выложила денежки за дачу. Знакомый с Семенычем от такой радости взяли пару бутылок и тут же обмыли сделку. Все остались довольны, но знакомый радовался больше, что сбросил с плеч этот груз, да еще удачно продал ее — эту дачку, потому что рассчитывал, куда на более меньшую сумму. Он с полотка назвал цену, а супруга Семеныча согласилась. И неоднократно поздравив с удачной покупкой, потом несколько раз выпив на посошок, знакомый удалился.

Честно сказать, Семеныча радовала только банька, в вот к самой покупке дачи отнесся равнодушно. Даже ворчал, понимая, что ему предстоит работать на ней от зари и до зари, а свободного времени уже не будет, чтобы с друзьями в гараже посидеть и выпить бутылочку-другую, и во дворе не поиграешь в домино или в карты, а теперь будет мотаться на дачу и даже не работать, а пахать на участке, а потом еще прополка, да не один раз, а постоянно, потому что супруга на дух не переносила сорняки, а там борьба с колорадским жуком — сволочь, ничем эту заразу не выведешь! Потом пойдет сбор урожая, начнутся соленья-варенье, и всяко разные заготовки на зиму, а за всем этим еще и…

Так и получилось, как думал Семеныч. К поездкам на дачу уже начинали готовиться с зимы. Одно прикупить, другое, а еще вот это понадобится, и эта вещь… А что это за вещь? Да бог знает, но точно уверена, что понадобится. И жена покупала, несмотря на ворчание Семеныча. А весна наступала, там уже без разговоров с середины недели его Екатерина Великая, как он за глаза называл супругу, начинала собираться на дачу. В свободное время бегала по магазинам, всякие семена подкупала, чего за зиму не успела приготовить, а еще отраву для жуков и тли, для мышек и более крупных грызунов — крыс, которые невесть откуда редкий раз появлялись у них. И всё это складировалось в сумки. А ближе к выходным, она принималась за готовку. Яйца нужно купить, а то свои закончились, колбаску взять, курочку или окорочка, а еще тетка Римма пообещала несколько рулонов старых обоев, пригодятся на даче. Освежить стены можно и этими обоями, все равно бесплатно достались. А еще лопату купить и два запасных черенка. И этих «еще» было столько, что Семенычу казалось, что он только и делает, что работает на эту дачу, чтобы ее содержать, потому что больше денег вкладывалось, чем получали прибыль.

Да, так и было. Туда как в бездонную яму, а оттуда… Это зависело от всего — погоды, денег, нашествия тли или жуков, которых ни одной заразой не вытравишь, от нехватки денег, потому что не на что было купить качественные семена или надежную отраву, а еще от труда, который вкладывали в дачу. И труда как всегда было очень мало, потому что супруга постоянно ворчала, что Семеныч ленится и не хочет трудиться на благо семьи и своего живота. И шпыняла его, и заставляла…

И правда, Семеныч с супругой ездили на дачу трудиться. Они старались уехать в рабочий день, потому что в выходные всегда было много народу, а будничный даже свободные места были в автобусе. И они с сумками тащились на вокзал, а оттуда на автобусе добирались до дачного поселка. А там еще пешком шагали до дачи, если не было попутной машины. С одной стороны — это неудобно, когда тащишь тяжеленные сумки, а с другой, если подумать, выйдешь на остановке и, делая частые остановки для отдыха, потихонечку идешь к своей даче. Тишина. Лишь птички заливаются да отовсюду сиренью или черемухой пахнет, а когда яблони цветут или вишни, так над дачами облака повисают. И такие запахи, такие ароматы со всех сторон, аж дыхание перехватывает. Но все же главное — это тишина. Разве сравнится город с этой тишиной? Да ни за что! Пусть приходится пахать, как негру на плантации, всегда говорил Семеныч, а потом, ближе к вечеру, он растапливал баньку, а супруга занималась ужином. Семеныч садился на крылечко, редкий раз ходил к баньке, то дрова подбросит, то воды нужно набрать, и снова садится, чувствуя в теле усталость. А уж после баньки, когда напарится, супруга сходит, немного поплескается, потом садились за стол, она наливала по рюмашке, выпивали, ужинали, включали транзистор, и слушали музыку или какую-нибудь передачу и молчали. Ничего не нужно говорить! Просто сиди, слушай транзистор в вечерней тишине и молчи. А потом уже, за полночь, они укладывались спать. Супруга на диване стелила, а он взбирался на чердак. Ложился на старенькую продавленную раскладушку, руки за голову и смотрел на ночное небо все в звездах, которое было заметно через прорехи. Лежал, любуясь ночным небом, и думал. Обо всем думал. Мысли медленные, тягучие. Всякое за ночь передумаешь. Бывало, светало, когда он засыпал. А проснувшись, снова брались за работу. И так каждый день. И так каждый выходной…

Другие дачники, если посмотреть, большей частью отдыхали. Ну, там, всякие цветочки выращивали — это для души, кустик-другой малинки или смородинки, яблонька с грушей и все на этом. Люди приезжали на дачу не работать, а именно отдыхать. У кого бани были, в банях парились, другие бегали на небольшой пруд, что был неподалеку от дачного поселка и там купались вместе с деревенскими гусями и утками, а третьи просто лежали на траве и загорали целыми днями. А вечерами занимались шашлыками, и запахи разносились по всей округе. Часто приезжали компаниями, и тогда отовсюду была слышна музыка, громкие разговоры, пиво рекой, шампанское, мужчины употребляли что покрепче, а женщины в свободное от застолья время фланировали по дачному поселку в одних купальниках с декоративными собачками на руках — это они собак выгуливают. И прогуливались, здороваясь со встречными, чуть ли не целуясь с собаками, и оценивающе осматривали пляжные гардеробы, состоящие в основном из узких полосочек материала, полоска тут, полоска там, вот и весь наряд.

Правда, Семеныч с супругой не дружили с соседями. Наверное, времени не было, чтобы вот так, как многие делали, весь день лежать на солнце, а вечерами бродить по дачному поселку и вступать в долгие пустые разговоры ни о чем. Они приезжали сюда, чтобы работать на участке, а не языками молоть, как жена говорила и в очередной раз подгоняла Семеныча, чтобы не засматривался на дамочек, которые табунами бродят по поселку, а лучше бы траву полол, которая растет не по дням, а по часам. И Семеныч снова впрягался в работу, делая редкие перерывы на отдых, чтобы перекурить в теньке кустика, и опять брался за работу, пока не наступал обед, за ним ужин, а еще банька дожидалась и жена рюмашку нальет, потом будут сидеть и слушать транзистор, а ночью, если облаков не будет, он уляжется на раскладушку и станет наблюдать за яркими звездами и думать. О чем? Да обо всем и о жизни — тоже…

В дачном поселке в основном собрались люди состоятельные, если посмотреть на машины, на которых сюда приезжали, на особнячки, где квадратов было куда больше, чем в городских квартирах, на ухоженный вид участков. Правда, не в каждый заглянешь. У одних заборы низкие, а за другими, как за каменной стеной — ничего не увидишь, и ворота с калитками всегда на запорах. Здесь чужих не любят. К таким, у кого высоченные заборы, приезжают одни и те же люди. Ворота распахнулись, машины въехали и все. Но вечерами они гуляют так же, как и другие. И музыка рвется наружу, и шашлыками на всю округу пахнет, а бывало, разгуляются, песни поют. Но всё какие-то иностранные, а вот русских не услышишь. Наверное, не знают русские песни, а может время такое — иностранное, что одежда, что музыка, что сама жизнь…

Конечно, были такие, как Семеныч с супругой, но они тоже ни с кем не общались, потому что времени не бывает на пустую болтовню. Если сталкивались с ними по дороге на дачу, все разговоры касались дачных проблем — про колорадского жука или тлю и будущий урожай. В основном, женщины разговаривали. А мужики кивнут друг другу, здороваясь и всё на этом. Ну, в лучшем случае, могли постоять и покурить минутку-другую, пока жены разговоры разговаривают, а потом снова сумки в руки и каждый отправляется в свою сторону. Здесь уже не до гостей, как у других принято. Сюда приезжаешь работать, а не в купальниках фланировать по дачному поселку. И работали до седьмого пота…

Семеныч оторвался от телевизора, когда раздался долгий телефонный звонок. Екатерина бросила упаковывать сумки и поспешила к телефону, который стоял в прихожей. Уселась на табуретку, осторожно взяла трубку и мизинчик в сторону, будто рюмашку держала. Семеныч всегда посмеивался над её привычкой. Она взяла трубку, и по разговору Семеныч понял, что звонила младшая дочка, которая жила в соседнем городе. Училась там, выскочила замуж и осталась. Екатерина предупреждала дочку, чтобы не торопилась замуж, а получше узнала мужика. А то всего две недели как познакомились и уже помчались заявление подавать. Видите ли, у них любовь с первого взгляда. А разве со второго взгляда любовь стала бы хуже? Так нет, не послушалась дочка, что мать говорила, по-своему решила и выскочила за этого недоноска, как прозвала зятя Екатерина. Тонкий, худой и звонкий, а уж по девкам готов был круглосуточно бегать. И откуда, сволота, силы брал, возмущалась Екатерина. И зачем только женился, если еще не нагулялся, кобелина проклятый. И шпыняла Семеныча, что он отмалчивается, а взял бы лучше и поговорил бы с зятем, уму-разуму его поучил, а если не поймет, мог бы разок-другой по сопатке стукнуть. Но Семеныч отмахивался. Не дело влезать в чужую семью. Если выскочила замуж, значит, знала, что её ждет. А сейчас начни с ним разбираться и не дай бог, если до рукоприкладства дойдет, до последнего дня в виноватых будешь ходить. Они помирятся, а ты останешься крайним. И махал рукой…

Дочка частенько звонила. Правда, жаловалась редко. Старалась сама разобраться в семейных делах. Никого не подпускала, даже старших сестер. Две старшие дочки тоже жили неподалеку и частенько проведывали младшую. В гости приезжали. Дружно жили — это радовало Семеныча с супругой. Друг дружку в беде не оставят. И к ним приезжали, но пореже. У старшей два сына в школу ходят. Те еще сорванцы! У средней тоже двое — сын и дочка, а у младшей одна дочка. Если вместе приезжали, пыль до потолка, а если на дачу брали, хоть на поводки сажай, то грядки потопчут, то к соседям залезут за ягодами, словно своя клубника не растет, то зеленых яблок наедятся, а потом удобряют почву под каждым кустиком. Семеныч посмеивался, а вот Екатерина ворчала на внуков и внучек. А что ворчать — это ж дети!

Но видать на этот раз что-то серьезное случилось у младшенькой. Екатерина долго разговаривала с ней, ругалась на нее, на зятя, что-то пыталась объяснить, но дочка видать была настроена воинственно — девка с характером. Екатерина раз взглянула на Семеныча, другой раз и третий, замолчала, о чем-то задумавшись, а потом положила трубку и поднялась.

— Иван, придется одному на дачу ехать, — нахмурившись, сказала супруга. — У дочки проблемы в семье. Давно говорила, чтобы гнала этого недоноска, а она — люблю, люблю… Вот и долюбилась. Ты понимаешь, Вань, уже бабы стали домой приходить, пока наша дочка на работе. Соседки рассказали, а дочка взяла и прикатила. Едва успела дверь открыть, как мимо нее девка сиганула, в чем мать родила, а этот зять — недоносок в окно пытался женские вещи выбросить. Улики уничтожал, кобелина! В общем, я отправляюсь к ней. Устрою выволочку зятьку!

Она не стала пересказывать весь разговор, что задумала дочка. Видать, решила, на месте разберется, что нужно делать. Сумки приготовила для дачи, дала наказ, что нужно сделать, оставила деньги, собралась и помчалась на вокзал, чтобы успеть на автобус.

Иван Семеныч даже растерялся, когда узнал, что один поедет на дачу. Привык, всегда вдвоем, а тут один. Вроде нужно радоваться. Все же свобода. Гуляй — не хочу, а с другой стороны, если посмотреть, два дня будет один на даче. А чем заниматься? Свобода — это слишком расплывчатое понятие. Для одних свобода — это завернул за угол, чтобы жена не увидела и радуется, что удалось смотаться от вездесущего ока супруги и радостный мчится до первой пивнушки или бежит в магазин. Для других свобода — это холостяцкая жизнь и они с гордостью били кулаком в грудь, хвастаясь, что ни за какие коврижки не променяют свою свободу. Всё может быть… А вот Семеныч не понимал этого. И работал в мужском коллективе, а бывало после работы заходили по кружечке-другой пивка попить или в праздники собирались, а еще рыбалка была и домино во дворе… Но купив дачу, Семенычу пришлось оставить эти удовольствия и он переключился на дачу. И привык, что всегда едет с супругой туда, а сейчас придется одному добираться, да еще два дня жить в одиночестве. И Семеныч растерялся. Он еще с полчаса потоптался по квартире, а потом подхватил сумки и тоже подался на вокзал.

Добравшись до дачного поселка, он сразу зашел в магазин, что был на окраине. Долго стоял возле прилавка, рассматривая в полутьме разнокалиберные бутылки, а потом махнул рукой и купил свою, родную водку — она понадежнее будет, чем импортные напитки. Купил, чтобы скоротать время, если будет скучно одному. Хотел еще пивка взять бутылочки две-три, но передумал — это уже лишнее будет. Сунул бутылку в сумку и потащился по жаре в сторону дачи.

Семеныч не торопился. Немного пройдет и остановится. Закурит. И стоит, слушает тишину. Правда, в городе эту тишину не услышишь. То одно мешает, то другое, а тут раздолье. Июнь на дворе. Птахи заливаются на деревьях, аж душа радуется. Разве можно сравнить пенье птиц с шумом машин. Нет, конечно. И Семеныч радовался, прислушиваясь, как посвистывают и пощелкивают птички на ветках. А то прислушается к невнятному разговору. Кто-то уже на даче работает, а может, отдыхают. А что еще делать в такую погоду — только отдыхать и ничего более. И правда, из переулка показались две девчонки в купальниках. Остановились, осматриваясь. Увидели Семеныча с огромными сумками в руках, прыснули и помчались наперегонки в сторону пруда. Купаться побежали и деревенским ребятам глазки строить. Семеныч невольно заулыбался. Хорошее время — юность. Никаких забот. Радуйся жизни и всё тут!

Он потихонечку шагал по тропке. Смотрел по сторонам. Замедлил шаги возле дачи Копыловых. Прислушался. Тишина. Это единственные соседи, с кем они еще общались. Да и общались, потому что его Екатерина Великая работала вместе с соседкой, Нинкой, которая была не то бухгалтером, не то сметчицей — Семеныч не вдавался в подробности. Он успел подружиться с её мужиком, Шуриком, который никогда не отказывался от рюмки, если предлагали. Да и веселый был. С ним не соскучишься. Семеныч-то и купил бутылку, надеясь, что Шурик приедет на дачу. Хоть бы время быстрее промелькнуло. Одному всяко скучно, даже словом не с кем перекинуться, а тут бы и совместили полезное с приятным. И поработали, и выпили, и по душам поговорили бы…

Семеныч вздохнул. Соседей не было. Жаль. Он добрался до дачи. Долго ковырялся в замке, себя ругая, сколько раз хотел смазать и забывал. Но все же открыл. Зашел и захлопнул калитку. В домике выгрузил продукты, которые приготовила супруга. Покачал головой, куда это девать? Ведь столько же не получится съесть, как бы ни старался. Ладно, вдвоем да еще за два дня и то с натяжкой, а уж одному осилить — ну никак не получится, тем более Семеныч не любил один за столом сидеть. Так, если приходилось одному бывать, хоть дома, хоть где, он кусочничал, понемногу перехватывая на кухне, а чтобы вот так сесть и съесть хотя бы тарелочку супчика или тушеной картошки — он не любил. Лучше куски таскать, как он говорил. Он снова пожал плечами. Взглянул на привезенные продукты. И куда столько — не понимаю, подумалось Семенычу, но промолчал, жалея, что половину не оставил дома. Потом достал бутылку водки, сунул в холодильник, чтобы остудилась. Переоделся. Натянул старые штаны с пузырями на коленях. Хотел было рубашку набросить, но раздумал — жарко и, покопавшись, достал линялую, не пойми какого цвета, футболку с полуоторванным воротом (Екатерина увидела бы — отлаяла), натянул, хмыкнул, рассматривая дыры на ней, взял старые перчатки для работы, маленькую мотыжку вытащил из угла — сам сделал на работе, чтобы можно было сидя работать и всякую мелочь пропалывать, где большой тяпкой не пройдешься, и отправился осматривать фронт работ…

Работалось споро. Никто не мешал. И Екатерина над душой не стояла. Она любила покомандовать и всегда норовила Семеняча ткнуть носом, если плохо справлялся с работой, а еще выговаривала за частые перекуры, какие он устраивал в процессе работы. Всегда говорила, что на дачу приезжаем, чтобы вкалывать, а не баклуши бить. И работала как заведенная. С утра встанет в рабочую стойку, как Семеныч называл склоненную фигуру жены и так и будет весь день передвигаться по участку, пока не остановишь. Любила работать. Хлебом не корми, дай в земле поковыряться. Все песни, какие знает, по-нескольку раз перепоет, пока работает. А Семеныч, наоборот, не любил разговаривать, пока чем-либо занят. Он думал. Обо всем думал и о жизни — тоже. А супруга говорила, что он в облаках витает, когда окликала его, а он отмалчивался, посмотришь на него, а он улыбается, словно что-то видит или с кем-нибудь разговаривает. И так было всегда. И сейчас так же было. Сидел возле очередной грядки, траву дергал. Радовался, что в этот раз работы мало было. Ну, траву подрать, клубнику собрать, вечерочком полить, потом нужно еще в бочку воды набрать и баньку затопить. Пусть не париться, а просто помыться и то уже хорошо. Планов много, а дум еще больше и не заметил, когда возле калитки раздался женский голос.

— Мужчина, отзовитесь, — снова и снова звал женский голос. — Вы слышите меня или нет? Отзовитесь!

Но Семеныч продолжал ковыряться на грядках, выдергивая сорняки.

— Мужчина, ну что же вы молчите? — опять раздался женский голос и неподалеку от него, слава богу, что работал рядом с домиком, упала веточка.

Семеныч невольно оглянулся. Нахмурился и первым делом посмотрел на яблоню, неужто стала сохнуть, но заметив движение возле калитки, взглянул туда, чувствуя, как трепыхнулось сердце, когда увидел соседку, у которой дача была наискосок от них. Они не общались с этой соседкой. К ней приезжали люди высокого полета, не чета нам, как говорила супруга. Приедут, зайдут и молчок. Чем занимаются, никто не знает. Никогда не шумели. Иной раз был слышен громкий разговор, доносился смех или потихонечку играл магнитофон, а чтобы вот так, как у других, с шумными застольями — этого не было. И разъезжались тихо. Хозяйка выйдет за ворота. Ручкой помашет вслед, скроется, ворота закрылись и тишина. И так до следующего раза. А сейчас сама пришла, да еще зовет. Что уж тут скрывать, Семенычу нравилась она — видная женщина, высокая и ухаживает за собой, одевается с иголочки, даже сейчас стояла в платье, которое стоит, наверное — ой-ёй. Она стояла и смотрела на него. Семеныч поднялся. Взглянул на себя. Нахмурился. Знать бы раньше, что она придет, он бы в костюме стал прополкой заниматься, а тут… Он вздохнул, стаскивая с рук дырявые перчатки, и поспешил к калитке.

— Что хотели? — Семеныч сделал паузу, как бы намекая, что не знает, как обращаться к ней, хотя и прожили, можно сказать, бок о бок уже несколько лет, но так и не познакомились. — Что случилось?

И опять замолчал, выдерживая паузу.

— А, да… Я, Агнесса Рудольфовна, — чуть запнувшись, сказала соседка. — Вы уж извините… — и тоже сделала паузу, дожидаясь, когда Семеныч назовет свое имя, и повторила. — Вы уж извините, Иван Семенович, что обратилась к вам, оторвав от столь важной работы, как ползание возле грядок.

— Ничего-ничего, — махнул рукой Семеныч, а сам глаз оторвать не мог от нее. — Я уж хотел было перекур делать, а тут вы позвали. Так что ничего страшного, что отвлекли, — и снова так, чуть с прищуром взглянул. — Ну-с, говорите, что случилось?

— Даже не знаю, как сказать, — задумчиво сказала Агнесса и словно невзначай поправила прическу, едва коснувшись. — Беда случилась. Шкафчик со стены свалился, а наладить некому. Мужчины в доме нет. Одна живу. Бывает, хочется прислониться вечерочком к крепкому мужскому плечу, но где его возьмешь в наше тяжелое время.

Сказала и замолчала.

Семеныч непроизвольно сглотнул, услышав про мужское плечо, тем более супруги не было, а он все же мужчина и довольно таки не…

— Инструмент есть или свой взять? — сказал Семеныч, пытаясь незаметно поддернуть сползающие штаны и втянуть небольшой животик. — Только шкафчик или еще что-нибудь упало?

— Шкафчик-шкафчик, — заторопилась Агнесса. — Гости были и немного повздорили. Нет, даже не повздорили, а неудачно пошутили и шкаф свалился. Гости уехали, а шкаф так и остался валяться. Я уж не знала, что и делать. А потом вас заметила, когда вы приехали. Обрадовалась, но сразу не стала отвлекать. Понимаю, у каждого своя работа.

Сказала и словно девчонка, зарделась, как показалось Семенычу и глаза в пол.

— Сейчас приду, — закивал Семеныч. — Вот только за инструментами схожу и сразу к вам.

И, дождавшись, когда она неторопливо направилась к своей даче, Семеныч вздохнул, глядя на её фигуру, и тут же перед глазами непроизвольно всплыла дородная супруга, он чертыхнулся, мотнул головой и заторопился за инструментом.

Агнесса Рудольфовна ни на шаг не отходила от Семеныча, пока он вешал шкафчик на место. То весело болтала, рассказывая про гостей, какие к ней приезжают, то мрачнела и на лице, словно маска появлялась. Замолчит. Глаза в пол и не шевелится. А потом снова рассмеется, и будто не было печали на лице.

Семеныч мог бы быстренько приладить шкаф на старое место, но очень уж хотелось поговорить с красивой соседкой. Супруга начинала ворчать, если замечала, что Семеныч поглядывает в сторону соседки. Наверное, все женщины такие. Сразу видят в другой женщине соперницу. И начинают, и начинают… Так и Екатерина Великая, едва появлялась соседка на улице или другие симпатичные женщины, которым нравилось не прогуливаться, а выгуливаться в купальниках по поселку, тут же прогоняла Семеныча в дальний конец дачного участка или находила работу в домике, зная, что оттуда ничего не увидит, окна выходили на участок. А тут, словно в лотерейку выиграл. И супруги не было, и соседка за помощью обратилась. Нет, он как бы не собирался изменять своей Екатерине Великой, но разве нормальный мужик устоит перед красотой Агнессы. В том-то и дело, что все мужики исподтишка вздыхали и провожали взглядами неприступную соседку. Она ни с кем не общалась, ни к кому не заходила в гости и к себе не звала. Глухие ворота, высокий забор, за которым виднелся двухэтажный особнячок, на окнах жалюзи. Разве что углядишь? Как известно, запретный плод всегда сладок и всё таинственное всегда притягивает. Так и Агнесса притягивала к себе взгляды всех мужчин в дачном поселке. Многие бы хотели поближе познакомиться, но не для каждого двери открыты. А открывались двери только для избранных гостей, которые были под стать соседке. И мужчины на машинах видные, и женщины красивые. Приедут. Ворота распахнутся. Машины скроются за ними и всё. В общем, Агнессу называли таинственной незнакомкой, потому что никто и ничего о ней не знал, но сплетен было много.

И Семеныч ничего не знал о ней. А сейчас неторопливо работал, а сам то и дело поглядывал по сторонам, но еще больше смотрел и слушал хозяйку. Смотрел и радовался, что не другого, а его позвала эта красивая женщина. И ему не хотелось ударить лицом в грязь перед ней, и поэтому он не торопился, а делал основательно. Да и она, как заметил Семеныч, была не против его присутствия. Может, соскучилась по живому человеку, если можно так сказать, а может давно не общалась и сейчас старается наверстать. И под конец работы, когда Семеныч стал укладывать инструменты в сумку, она предложила попить чаёк с вареньем, как она выразилась. Семеныч растерялся. Невольно взглянул на грязные руки, а про одежду и говорить нечего — вся угваздана. Он же пошел работать, а не чаи распивать. А теперь стоял и не знал, что делать в своей грязной одежде и в этой стерильной чистоте. И Семеныч отказался. Взял сумку и направился к двери.

— А знаете что, — вдруг сказала Агнесса Рудольфовна. — Приходите-ка сегодня вечерочком. Друзья приедут. Посидим за столом. Пообщаемся. Они в театре работают. Актеры. Везде побывали со спектаклями. И даже в кино снимались, — и чуточку приоткрыла завесу таинственности. — Я ведь тоже была актрисой, но судьба распорядилась так, что пришлось уйти со сцены, хотя очень хотелось бы вернуться, но… Но теперь вот прозябаю в поселке…

Сказала, и снова на лице появилась печальная маска, и развела руками, как бы показывая, что она сожалеет, что теперь ей приходится вести простую поселковскую жизнь, а не блистать на сцене, где ей рукоплескал бы полный зал, и кричали «Браво!»…

Уже за воротами Семеныч вспомнил, что не спросил, а когда это — вечерочком. Хотел было вернуться, оглянулся на особнячок, потоптался и направился к себе, вспоминая разговор на крыльце. Так вот где собака зарыта! Актриса… Теперь понятно, почему не общается с другими. Наверное, на сцене устают играть, а здесь они отдыхают от театра, ролей и людей. И поэтому никого к себе не подпускают. Ну да, так и есть! Поклонники, поклонницы… Никакого покоя не будет. Одному разреши, так все полезут. А ему разрешили и даже сказали, чтобы пришел, что за столом посидят, с друзьями познакомит. Семеныч оглянулся. Вокруг никого не было. Эх, жаль, никто не видел, что он в особняке побывал. Это же такая удача, такая, что…

Семеныч уселся на крыльце веранды. Какая уж может быть работа, когда удалось побывать у самой что ни на есть красавице, как про нее говорили в поселке — одни с восхищением, а другие с нескрываемой завистью. Он сидел, поглядывая на грядки, косился на особнячок, что выглядывал из-за забора, посматривал на часы и мечтал, как будет сидеть за одним столом с актерами, пить коньяк или шампанское — это, скорее всего, они же артисты, а не всякий сброд. И будут разговаривать на всякие темы. Особенно про театр и артистов. Хорошо-то как! Семеныч зажмурился, взглянув на солнце, и тут же чертыхнулся. Как же он станет разговаривать про актеров, если никого не знает из местного театра. Ну, видел, что бывают спектакли, иногда казалось, что в транспорте встретилось знакомое лицо, а откуда знает — этого не помнил. Наверное, это и есть актеры. Ведь прохожие их в лицо узнают. А как же он узнает, как поддержит светские разговоры, если в этом ни бум-бум, как в спектаклях, так и в именах артистов, кто играет там. У них как-то непринято было в семье, чтобы по театрам ходить. Супруга заявила однажды, когда Семеныч притащил билеты в театр, которые им выдали на работе, что лучше на дачу поедет и будет все дни над грядками стоять, склонившись — это больше пользы принесет, чем сидеть и глазеть на сцену, где перед толпой зрителей кривляются несколько актеров. О, сказанула!

Ну, супруга супругой, а то, что Агнесса позвала в гости, от этого отказываться нельзя, тем более супруга отсутствует. Когда еще такой случай представится, чтобы попасть в гости к знаменитостям, да и выпадет ли? Это как в лотерейный билет выиграть. А Семеныч выиграл. Да-да, а вот какой выигрыш — это уже вечер покажет.

Семеныч встрепенулся. Взглянул на часы. Задумался. Посмотрел на солнце. Прислушался к шуму машин. Вроде никто в эту сторону не направляется, лишь вдалеке протарахтели несколько мотоциклов — это молодежь развлекается. Гости к Агнессе приезжали всегда под вечер, а бывало, что поздно вечером заявлялись. Видать, сразу после спектакля. Приезжали, чтобы отдохнуть от города, от театра и поклонников.

Семеныч снова взглянул на часы. Поднялся и поспешил в баньку. Растопил. Нет, не париться, а просто привести себя в божеский вид. Помыться там, побриться, ну и всякое другое…

Семеныч успел привести себя в божеский вид. Даже поторопился, а теперь пришлось сидеть и ждать, когда появятся гости. С веранды было видно, когда они приезжали и поэтому он не выскакивал на улицу, посматривая на дорогу, а просто сидел и ждал машину с актерами. А потом встрепенулся. Собрался в гости и с пустыми руками. Заметался по домику. Что взять с собой, но ничего на ум не приходило. У него в голове мысли не было, что Агнесса позовет его. А теперь растерялся. С пустыми руками в гости не ходят. Он подошел к цветам, которые выращивала супруга. Семеныч не разбирался в них. Трава, да и только, но сегодня они понадобились. Долго стоял и рассматривал, какие взять. Нужно срезать, чтобы супруга не заметила, а то устроит скандал, а потом махнул рукой и надрал целый пучок с клумбы, не разбираясь. Поровнее уложил, ножом подравнял, прозрачного целлофана не было, взял и просто замотал ниткой, чтобы не развалился букет. Хотел было еще прихватить бутылку с собой, но раздумал. Не то, что жалко стало, а вдруг эти актеры не станут водку пить. Они, как Семеныч слышал, больше к коньяку и шампанскому привыкли. А где его взять в дачном поселке? В магазине не было — это точно. Сюда чаще водку с пивом завозят и вино дешевое, а кто хочет подороже, тот пусть из города везет. Ну и ладно, Семеныч махнул рукой. На первый раз и букета хватит, а там время покажет, что брать с собой. И стал ждать…

Машина уж давно приехала и оттуда редкий раз доносились голоса. Но Семеныч продолжал сидеть на крыльце с букетом цветов. Он уже дважды прошелся мимо ворот, надеясь, что его заметят, но бесполезно. Агнесса говорила, что предупредит гостей о его приходе, но видать закрутилась с ними и забыла, а может они забыли или не видели его, а постучаться в ворота как-то было неудобно. И Агнессу не видно. Наверное, в особнячке делами занимается. Ворота были приоткрыты, и там, возле беседки, где стоял мангал и доносился запах шашлыка, суетились двое мужчин. Рукава закатаны, вороты рубашек расстегнуты, они занимались шашлыками, три женщины в ярких сарафанах сидели в беседке и оживленно разговаривали.

Семеныч не утерпел. В третий раз пошел в разведку. Так, словно невзначай остановился напротив приоткрытых ворот, и стал прикуривать, искоса поглядывая во двор. Несколько раз гулко кашлянул, стараясь привлечь к себе внимание, но в его сторону никто не повернулся. Зато из особняка появилась Агнесса Рудольфовна. Остановилась на крыльце. Печальная маска на лице, бровки сдвинуты. Она взглянула на мужчин, что-то сказала, потом кивнула женщинам и одна подхватилась и направилась в особняк. Агнесса оглядела двор. Остановила взгляд на Семеныче, который усердно пытался раскурить сигарету, пыхая дымом. Снова нахмурилась, словно о чем-то хотела вспомнить. А может, вспомнила и была недовольна — кто знает. Но опять что-то сказала мужчинам и один с шампуром в руке, закрывая, небрежно толкнул ногой створку ворот. Всё было так неожиданно, что Семеныч оторопел. Как же так, ведь она же видела, что я стою. Сама же пригласила, а тут взяли и перед самым носом закрыли дверь. Вот тебе и позвала в гости! Вот тебе и познакомился с актерами. И правда, лицедеи. Наговорила с три короба, наобещала, а сама в кусты и будто не признала. Ну, разве так можно делать? Вот и верь женщинам после этого! Возмущенный Семеныч выбросил окурок, покрутил в руках букет, раздумывая, что с ним делать, а потом размахнулся, зашвырнул через забор, целясь в сторону особняка, и оскорбленный направился к своей даче…

Переодевшись, Семеныч, продолжая ворчать, достал из холодильника бутылку водки. Потянулся за рюмкой, но решил, что сегодня ей не ограничится и взял стакан. Налил. Хотел выпить, но вспомнил про закуску. Чертыхнулся. Опять нырнул в холодильник. Отломил кусочек колбасы — не хотел нарезать. От булки хлеба отломил горбушку. Так вкуснее — это с детства осталось, но супруга всегда ругала, если замечала, что ломает хлеб. А сегодня её не было, зато свободы было вагон и маленькая тележка. Гуляй — не хочу! Он снова чертыхнулся, вспомнив про Агнессу. Вот сволочь какая, подумалось ему. Он со всей душой к ней. Бросил свою работу и поспешил на помощь. А она наобещала с три короба, а когда он появился, сделала вид, будто не замечает и перед самым носом захлопнули дверь. Гады, гады и еще раз сволочи! Семеныч возмущенно засопел, взял стакан, в три глотка выпил его, ткнулся крупным носом в горбушку хлеба и шумно вдохнул, потом передернул плечами, и принялся жевать колбасу, даже не очистив ее. Едва проглотив колбасу, он тут же налил еще половину стакана и выпил. Передернулся. Фу, гадость! Опять уткнулся носом в горбушку. Потом закурил и вышел на веранду, прихватив с собой бутылку, стакан и закуску. Уселся на крыльце. Покосился в сторону особнячка. Нахмурился. Обида не проходила, хоть и выпил уже достаточно. Все же, какая сволочь — эта Агнесска Рудольфовна! Интересно, а имя с отчеством у нее свои или как это называется… Семеныч запнулся, вспоминая. А, псевдоним, если не ошибаюсь, в голове мелькнуло. Наверное, какая-нибудь Анна Родионовна, но это же не звучит, вот и придумала себе имечко — Агнесса. Наверное, так и есть…

Он до темных сумерек просидел на крыльце. Хотел было допить бутылку, но передумал. Завтра голова начнет раскалываться. Лучше оставить. Зато выкурил, чуть ли не пачку сигарет. Жена бы отругала за это, но сейчас он мог делать всё, что душе угодно. Семеныч поднялся. Прошелся по участку. Ругнулся на себя, когда взглянул на клумбу с цветами. Выдрал охапку, а теперь эта земля, как бельмо на глазу. Супруга увидит, сразу лаяться будет. Он поднял несколько цветков, что валялись на дорожке. Покрутил, рассматривая, и направился к особнячку, чтобы туда выкинуть, скрывая от жены следы преступления. А ей можно сказать, что какие-нибудь хулиганы залазили, пока их не было, вот и сорвали. Он подошел к забору. Уж хотел было размахнуться и забросить, но остановился с занесенной рукой, прислушиваясь к голосам. Показалось, что разговаривала Агнесса и мужчина. Так и есть — это Агнесса. Семеныч узнал ее смех. Она засмеялась, словно горох рассыпался, но тут же вскрикнула, и до Семеныча донесся звук пощечины. Он попытался найти щелку, но бесполезно. Зато услышал перепалку. Видать, уже давно ругались. Он прислушался.

— Кто ты есть? — негромко, но напористо сказала Агнесса. — Без меня бы ты пропал. Это же я вытащила тебя на свет божий, когда мы были в вашем захолустье. И если бы не я, так бы и сгнил в своем клубе.

— Кто бы говорил, — язвительно сказал мужчина. — Тоже мне — благодетельница! Это ты, между прочим, пустое место. Ничего в жизни не добилась. Посредственность и не более того! Да, у меня были трудности, когда перебрался сюда. Но я справился с ними…

— Ага, через мою постель справился, как через постели других женщин, — не удержалась, перебила Агнесса. — Все же знают, что ты готов был любой услужить, лишь бы добиться успеха. Вот и добился у женщин, а на сцене ты простой актеришка и не более того…

— Не тебе судить, как я живу на сцене, а зрителям, — заговорил мужчина. — А ты, как была неудачница в жизни, так и осталась. Даже из театра выгнали. Только ума и хватало на вторые роли, а ты уж возомнила из себя великую актрису, которую никто не хочет понять. Всё ждешь, когда тебя пригласят на главные роли. Да никому ты не нужна, — мужик завелся. — И актриса никакая, и в постели никудышная — это не только мое мнение, но и других, кого соблазняла. Если уж на то пошло, мы к тебе ездим из жалости. Ездим, чтобы показать, будто тебя не забываем, а на самом деле, чтобы на свежем воздухе отдохнуть да шашлыки поесть и всё на этом. А ты — никто! Ноль, пустое место! Снаружи яркая и привлекательная, а внутри пустышка. Такой была, такой же и останешься, — и ехидно так, с придыханием. — Актри-иска погорелого театра!

Опять раздался звук пощечины. Мужик что-то еще обидное сказал и вслед за этим донеслись его неторопливые тяжелые шаги. А потом заплакала Агнесса и тоже направилась в сторону дома.

— Вот тебе и Юрьев день, — пробормотал Семеныч, покрутил цветы в руках, но не стал кидать за забор, а положил на обочину и, словно испачкавшись в грязи, поморщился и вытер руки о штаны, и потихонечку, чтобы его не услышали, пошел к своей калитке. — Актеры, ети вашу мамашу! — и не удержался, съехидничал. — Все их знают, в кино они снимались, а сами-то не лучше нас, а может и…

Он махнул рукой и захлопнул за собой калитку. Поднялся на чердак, улегся на раскладушку. Ночь темная, а мысли медленные и тягучие. Он смотрел в небо, слушал ночную тишину, которую никогда не услышишь в городе и не заметил, как уснул…

А утром всё забылось, словно ничего и не было. Словно не заходил к этой красивой Агнессе Рудольфовне, не помогал ей, и она не приглашала его на вечерние посиделки с друзьями. И разговора вечернего не слышал. Всё вдруг стало далеким и ненужным. Всё осталось в прошлом. Семеныч собрался домой, в душе соглашаясь с супругой, что лучше потратить время на дачу, чем на пустые разговоры. И Семеныч, подхватив сумки, направился к остановке, даже не оглянувшись на особнячок, возле которого стояла Агнесса Рудольфовна. Со двора выехала машина с актерами. Агнесса весело улыбнулась, но тут же на лице появилась печальная маска, словно ей не хотелось расставаться с друзьями. Она помахала рукой. Машина просигналила и, объезжая колдобины, направилась к трассе. Но в следующий раз друзья опять приедут к ней, и снова будут веселиться, словно ничего не произошло вчерашним вечером.

Семеныч шагал и думал, как в выходной приедут с супругой на дачу. Днем поработают, потом натопят баньку, попарятся, а затем до позднего вечера будут пить чай и слушать передачи по транзистору, а ночью он уляжется на раскладушку, станет смотреть на чернущее небо в звездных россыпях, слушать тишину и думать. О чем? Да вроде ни о чем, но в то же время — о жизни. В общем, обычная, ничем не примечательная, но ставшая такой привычной и родной, хлопотная дачная жизнь.