Бывальщина
ГУСИНЫЙ СРАМ
Недалеко от станичной окраины жил довольный собой казак Петр. Все у него было: и куры, и гуси, и утки, и дойная корова, и телка с бычком, и с десяток свиней, и самое главное – крикливая и говорливая жена Галина, ребятишек двое. Ну и, как водится, тяжелый мотоцикл и легковая машина. Любил Петро летним знойным вечером выйти во двор с замысловатым видом в одних семейных трусах, почесывая округлившееся пузцо, и окидывать счастливым взором гогочущее и мычащее хозяйство.
А вечерком да с хорошей закусочкой (сальце и яйца с картошечкой) опрокинуть рюмашечку своего, домашнего первача, выгнанного из чистого сахара на ядреной пшенице.
Этого священнодейства он не доверял никому, даже своей разбитной хозяйке Гале. Среди кумовьев Петр слыл «спецом» в этом деле.
Как-то, в очередной раз попробовав брагу, Петр счел ее негодной и, дабы не терять марку, вылил ее вместе с пшеницей в кормушку гусям – не пропадать же добру! На этом неудача тут же была предана забвению.
В это время в станице свирепствовал мор на домашнюю птицу. Станичники десятками уничтожали падших кур и гусей. И Петр с содроганием сердца каждое утро выходил на подворье, пересчитывал хозяйство – не перекинулась ли зараза на его живность.
Сердце Петра похолодело, когда он, войдя утром в загон для гусей, увидел кладбище мертвой птицы. Он ошалело уставился на 23 бездыханные гусиные тушки. Не помогли и прививки! Вот и верь медицине!
Петр потерянно поднял крайнего гуся за ногу – он мертво растопырил крылья, издав какой-то непонятный гык. Хозяин в сердцах отбросил птицу, та, упав, опять странно гыкнула.
Тут вышла во двор и зычно запричитала Галина.
– Ой, боже ж мий! Господы, ну за шо ж ты нас наказуйиш! Ну, хотя бы трохы сдохло, як у людэй, а тут вси сразу! Такы-ы-ый убыток! Давай, Пытро, хоть пыро выщипайим та сдамо, хоть трохы грощи вэрным....
Пусть и лаялась Галина с соседками то за выскочившую курицу, то за межу на огороде, а то и вовсе потому, что душа требовала, но в тяжелую минуту наступал мир, и соседки бежали помогать друг дружке.
Кликнув «правую» соседку Наталку с «левой» Настей, Галина принялась за дело. Ощипанный пух бабы бросали в ваганы, а мертвые тушки в прицепленную к мотоциклу тачку. На птице оставляли только большое перо на крыльях.
Когда последняя тушка была ощипана, чтобы сердцу было не больно, Петр тут же завел мотоцикл и вывез падеж за станицу, на свалку. Благо ехать было недалеко.
Вечером Петро с Галиной, чтобы как-то развеять мрачное настроение, нажарили семечек и вышли на лавочку, где уже собрались соседки перемывать кости тем, кто еще не подошел.
Когда пересуд был в самом разгаре и горе-несчастье в пылу споров стало забываться, наши посидельщики услышали какое-то странное гоготанье. Все разом повернули головы на звук: к дому Петра, пошатываясь и стыдливо прижимаясь друг к дружке, два шага вперед, один назад, подходили пьяные, ощипанные и осрамленные гуси. Зрелище из незабываемых!
– Ой, лышенько! Та шо ж цэ такэ! Пэтя, глянь! Ожилы наши гусы! Ходим скориш заганять!
Проведенное Галиной расследование с пристрастием выявило казус с вывернутой бражкой и не мертвыми, а пьяными вусмерть гусями.
Благо дело, что лето было теплое и птица легко могла обходиться без «одежды», принимая загар и устраивая днем на подворье «нудистский пляж».
Вечерами Петро выгонял гусей на улицу пощипать травку у двора – «нагулять» жир. Проезжающие и проходящие мимо двора, не сведущие в гусиной трагедии, в изумлении останавливались и искали просвещенных в выведении нового вида гусей без перьев. Узнав, хохотали до упаду.
Постепенно пух на гусиных тушках стал отрастать, превратившись к осени в теплую зимнюю шубку.
НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Бывальщина
Коммунист по велению сердца, рьяный партиец, косая сажень в плечах, Иван Тимофеевич в станице был на большой должности председателя совета. Самый главный в кубанском селении человек! Службу свою Иван Тимофеевич справлял добросовестно. Станичники были им довольны. Справедливый был дядька и, что немаловажно для женской половины селян, видный.
Любил председатель летом порыбачить, а зимой сходить поохотиться на зайца. Но еще больше любил Иван Тимофеевич, как и все из этой породы, порассказывать потом о невиданных размерах пойманных им рыб, о гигантских застреленных им зайцах.
Однажды морозным предрождественским днем, надев белый маскхалат, отправился Иван Тимофеевич в очередной раз на охоту. Долго бродил он по полям, пытаясь поймать на мушку серого, прошел не один десяток километров. И наконец-то удача! Добыча весила килограммов шесть–семь. Иван Тимофеевич положил зайца в специальный мешок и забросил за плечи под маскхалат.
На землю опускались сумерки. Домой идти несколько километров, но Иван Тимофеевичлетел, как на крыльях. Куда девалась усталость после удачной охоты?
Поскольку в поле хвастаться о пойманной удачей было не перед кем, Иван Тимофеевич бессознательно стал сочиняемый им рассказ проговаривать вслух. Шел и все шире и шире разводил руки для демонстрации размеров зайца.
Когда коммунист Иван Тимофеевич подошел к станице, были глубокие сумерки. Нахохлившись, присыпанные снегом стояли станичные хаты. Обычно глухая стена постройки служила одновременно и огорожей от улицы, посреди этой стены было окно – как средство связи с внешним миром. У одних станичников в домах горел каганец, а у других, побогаче, – керосиновая лампа.
По небу лениво проплывали редкие облака. Играющая с ними в гляделки луна рисовала на снежном покрывале земли мигающую мозаику теней деревенских хат, изгородей, деревьев.
Чистый сладкий воздух переполнял легкие и немного пьянил. Но всей этой дарованной человеку свыше красоты Иван Тимофеевич не замечал. Снег смачно поскрипывал у него под ногами, а в душе звучала музыка удачной охоты.
И вдруг сердце нашего партийца, участника Финской и Отечественной войн, оборвалось. По телу поползли предательские мурашки, а душу парализовал страх. За долю секунды пронеслись перед глазами яркие картины деревенских баек об огненных колесах, о скачущих безмолвно лошадях. А все потому, что увидел Иван Тимофеевич на снегу падающую откуда-то сверху, делающую странные пассы человеческую тень. Было похоже, что небесный байкер пытается завести мотоцикл.
Коммунист Иван Тимофеевич поднял голову: на фоне яркой луны стояла на крыше хаты ведьма, размахивала метлой и пыталась взлететь. Рядом с ней, подергивая поднятым хвостом, ее пособник – колдовской кот.
В следующую секунду кот свирепо мяукнул и прыгнул на представителя власти. Иван Тимофеевич в ту же секунду дал деру. Он не помнил тот промежуток времени, когда бежал, – опомнился председатель, лишь поняв, что дома.
Сердце бешено колотилось, пот застилал глаза, расширенные от страха зрачки никак не хотели возвращаться к первоначальному размеру, брови предательски ползли вверх.
Стоя у двери в хату, пытаясь отдышаться, Иван Тимофеевич почувствовал, что потерял шапку. По всей видимости, ее сбил прыгнувший ему на голову, почуявший запах свежего заячьего мяса ведьмин кот.
Глава неожиданно для самого себя в испуге поднял голову: не летает ли над его подворьем нечистая сила?
«Я, коммунист, партиец, участник двух войн, испугался какой-то антисоветской ведьмы! Что скажет партия, если узнает?» – проносилось в голове Ивана Тимофеевича.
Зубы председателя мелко постукивали, сопротивляясь его коммунистическому мировоззрению.
Чтобы домашние не увидели волнения, председатель первым делом пошел в сарай разделывать зайца, и здесь его осенила спасительная мысль: пойти завтра к бабке Куделихе, на хате которой он увидел неопознанный объект, и как коммунисту, борцу с мракобесием, во всем разобраться.
На следующий день, едва рассвело, Иван Тимофеевич двинулся в путь. При подходе к хате Куделихи сердце председателя непослушно заколотилось.
Иван Тимофеевич постучал в окно:
– Параска Мытрофановна, ты тут жива? Я от совета прыйшов узнать, ты тут ны в чем ны нуждайишься?
– Тимохеич, цэ ты? Заходь! – и Куделиха, поснимав засовы, открыла дверь.
– Ну як ты тут, Мытрофановна, як дила?
– Ой, Тимохеич, шо ж мини було! Затопыла я вчера пичку, а дым увэсь пишов у хату, я и полизла старистью ночью дымарь прошишкарыть митлою, той, шо в синях стояла, и кит за мною увязався. Тикэ стала дило робыть, як гляну у ныз, а там стоить черт, весь билый, сзади горб и рукы розвив, собирайится плыгнуть, мэнэ схватыть, старуху. Надругаться рышив, нычиста сыла! Мать знасылувать надумав.
– Та вы шо, Мытрофановна! Ны можэ такого буть! А вы его ны взналы?
– Ни! На его кит мий як плыгнэ, ну я й ны стала дожидаться, колы вин моего кота зъйисть, а тодди за мэнэ прыймытся. Я тожэ як плыгну назад и покотылась с крыши. Та добрэ шо сниг в кучу пид хатой росчищала и скыдала. Так я в ту кучу и впала! А то, можэ, и пичинкы сыби б поотбывала. – Ны дай Бог, Мытрофановна, оцэ старистью так стрыбать! Дай вам Бог здоровья! – посочувствовал глава.
– Так я в хату заскочила, пичку бильшэ ны топыла и всю ничь ны спала, ждала, колы вин, нычиста сыла, за мной прыйдэ. А утром, оцэ ныдавно, тикэ розвыднылось, дай, думаю, пиду подывлюсь на тэ мисто, дэ вин стояв. Глядь: ось чиясь шапка лыжить. Наверно, Тимохеич, вин ужэ когось зйив!
– Ну нади ж, Мытрфановна! Цэ дило надибно розибрать навырху, в Органах! Шо за сыла на нас идэ? Ты давай мини шапку для следствию и ныкому ны россказуй, а то могуть арыстувать. За розглашение государствинной тайны! Ты ж сама знаишь, шо у нас цэ ныдовго...
– Та свят-свят, Тимохеич. Та упасы Божэ! Могыла!
И Иван Тимофеевич, попрощавшись с Куделихой, вышел на улицу. Было красивое морозное утро. Добрые снежинки неспешно опускались на землю. Чистый воздух настойчиво обволакивал: «Я тут главный!» – казалось, кричал он. Снег радостно похрустывал под ногами.
Вздохнув полной грудью, Иван Тимофеевич подумал: «Красота! И никакой тебе нечистой силы!»
29.10.2017