Проза

12.06.2024

Мёртвая петля Ткачёва

Виктор Озерский

8. ПОРТРЕТ НА КОМОД.

Генерал Эрдели, откомандированный по поручению Корнилова на Кубань, раздваивался между исполнением долга и любовной страстью. Екатеринодар, где они договорились встретиться с Марой, кишел беженцами и офицерами всех мастей, которые, томясь от вынужденного безделья, подпитывались невероятными слухами (видимо, сами их и создавая), что скоро Корнилов с Алексеевым или немцы наведут порядок и снова можно будет вернуться в Москву, а то и в Питер.

В городе ещё не пахло порохом. Запись добровольцев шла ни шатко ни валко. Казаки и горцы не хотели воевать против Советов и держали нейтралитет. Атаман Филимонов, хитрый лис, будучи сам сторонником «неделимой России», не желал ссориться с краевой Радой, поэтому дипломатничал. Его тревожило, что возвращавшаяся с фронта по Владикавказской железной дороге просоветски настроенная дивизия могла завернуть на екатеринодарскую ветку, но, с другой стороны, всячески уклонялся от помощи генералу Эрдели, опорой которому служили лишь отряд полковника Кузнецова да подоспевшие накануне из-под Усть-Лабинской партизаны Лесевицкого.

Мария Константиновна Свербеева, его Мара, затерялась где-то в Совдепии. На Юг пробивались страшные слухи о распоясавшихся там коммуняках, а он не имел возможности ринуться ей на помощь. Эрдели сидел за столом в номере гостиницы. Напротив него, на комоде, в золочёной раме стоял портрет молодой женщины.

«Может плюнуть на всё – и к чёрту в пекло?! Но куда? Где искать? В Орле? Михайловском? Ельце? Туле? Как найти тебя, мой ангел?! И уже тогда вместе с тобой забыться, жить, воевать, действовать!» – размышлял Иван Георгиевич, лениво перелистывая старую «Ниву» с иллюстрациями торжеств, посвящённых трёхсотлетию Дома Романовых. Тогда в Москве стояли светлые майские дни. Безмятежное, сказочное время их первой близости.

Неожиданно погас свет. Могильную темноту номера лишь с улицы сдабривало блёклое пятно в проёме рамы. По мостовой процокал экипаж и остановился где-то поблизости. Генерал подошёл к окну и стал наблюдать, как над проводами глумился ветер – со свистом и завыванием раскачивал их.

«Почему её до сих пор нет? Может, дожидается моей помощи?». И далее в мозги наваливала всякая чушь. Чтобы отвлечься, Эрдели вспомнил недавний ужин в ресторане, где офицеры за соседним столиком под гитару напевали Вертинского:

                                     Ваши пальцы пахнут ладаном,

                                     На ресницах спит печаль,

                                     Ничего теперь не надо вам,

                                     Ничего уж вам не жаль.

И опять полезло в голову: «Умерла? Убита?» Он, неистово перекрестившись, выдохнул: «Боже! Спаси и сохрани!».

В дверь постучали. Эрдели неловко вытащил из кармана спички – выронил; нащупал на полу, поднял, зажёг свечу и с нею в руках пошёл отворять.

– Иван Георгиевич! Я от Корнилова. Полковник Ткачёв.

Перед ним стоял пышноусый казак в барашковой папахе и мохнатой войлочной бурке.

– Проходите. К чему такой маскарад, полковник? – не сразу узнав его, недовольным голосом произнёс Эрдели.

– Извините. Я только сегодня прибыл с отрядом полковника Лесевицкого. А это единственное из моих приличных вещей, что нашёл у сестры.

– Ладно! Ладно! Проходите!

Генерал предложил гостю раздеться, а сам достал из буфета бутылку «Смирновской».

– Я со своим добром, – сделал ответный жест Ткачёв и вынул из-под бурки зелёный штоф и два бумажных свёртка, в которых прятались вареная курица и бочковые огурцы.

Скромное застолье началось с разговора о поручениях Корнилова по установлению регулярной связи с казачьими властями. Штаб добровольцев беспокоила позиция Законодательной рады, провозгласившей Кубанскую область самостоятельной республикой и начавшей формирование собственной армии.

Атаман Филимонов предложил Эрдели возглавить эту работу, но тот отказался, и вместо него был утверждён штабс-капитан Покровский.

– Ваш брат – лётчик. Что вы о нём скажите? – поинтересовался генерал, разливая очередную порцию. Он поднёс стакан к лицу и, как бы между прочим, одобрил содержимое. – Ароматная. Мягко пьётся. Но в голову бьёт.

– Наша, кубанская медовуха. От традиционной русской отличается градусами – в два раза выше, – пояснил Ткачёв. – А вот насчёт Покровского, думаю, они ошиблись. Человек он непредсказуемый. Смелый, дерзкий, но склонный к авантюре. Без царя в голове. До Февральской – командовал 12-м армейским авиаотрядом в Риге. Последовавшие потом разброд и шатания в армии позволили ему бросить службу, податься в Петроград и примкнуть к Врангелю, пытавшемуся организовать мятеж для установления военной диктатуры. Но с бароном штабс-капитан не поладил. Вот теперь, оказывается, всплыл здесь и стал поборником казачьей самостийности.

– Нн-да, – задумчиво произнёс Эрдели и вновь поднял поставленный было стакан, приглашая собеседника присоединиться. После чего, не желая отклоняться от темы, продолжил разговор. – Я помню, в пятнадцатом все газеты пестрели заголовками про его подвиг, как он с одним маузером в руках взял в плен австрийский самолёт.

– Было такое, – согласился Ткачёв. – Во время боёв под Холмом, тогда ещё поручик, Покровский на своём стареньком «Фармане» возвращался из разведки; встретил  и атаковал снабжённый пулемётом австрийский «Альбатрос». У нас тогда на вооружении состояли лишь пистолеты. Пикируя сверху, пока наблюдатель Плонский обстреливал «австрияка» из маузера, он, не давая улететь, прижал  «Альбатрос» к земле. Вынудив на посадку, наши пленили экипаж вместе с самолетом, оснащённым по последнему слову техники.

– Герой! Нет слов, – произнёс Эрдели, и во рту его захрустел огурец.

– Согласен. А вот случай с антигероем. Любит он бесшабашно покутить. Однажды в Тернополе во время пьянки выкатил на балкон ресторана рояль и сбросил на головы прохожих. Кого-то даже покалечил, но отделался лишь понижением в звании.

– Вот именно такие лётчики сейчас на коне, – язвительно скаламбурил генерал. – За свой буйный характер Покровский и расположил к себе Филимонова и Быча. Шумно повеселился как-то тут с казачьими офицерами, а заодно разоружил со своими собутыльниками пробольшевистски настроенных солдат Самурского полка. Теперь Рада на формирование его войска средств не жалеет, и многие офицеры срочно перекрашиваются в казаков…

– Я тоже коренной казак, Иван Георгиевич, – почувствовав скрытый упрёк, решил разъяснить ситуацию Ткачёв. – И эту бурку мне перед войной за перелёт из Киева в Екатеринодар подарил сам атаман Бабыч. Тогда в аэроплан она не влезла – пришлось оставить здесь, у сестры… Вот нынче пригодилась… А от поддержки Лавру Георгиевичу я не отказываюсь… Святое дело…

Обычно степенный, немногословный, полковник начал горячиться (видно, медовуха подействовала); выражался несколько сумбурно. Вдруг он замолчал, вспоминая; после чего выдал заключительную фразу:

– Мне земляки задумали памятник поставить, как первому казаку, оседлавшему аэроплан. Объявили сбор средств. Но потом началась война, и деньги где-то в банке осели. Думаю, надо их срочно разыскать и направить на поддержку добровольцев…

…Вскоре после рекордного группового перелёта «Киев-Нежин» под руководством Петра Нестерова с посадкой самолётов в незнакомой местности, давшего много интересного в области воздушной разведки и пилотажа, Ткачёв задумал маршрут, наиболее подходящий к условиям военного времени при ненастной осенней погоде, который на первом этапе пролегал возле австрийской границы. Нужно было лишь по карте и солнцу нарабатывать опыт продолжительных полётов.

Первое серьёзное испытание, едва не завершившееся трагически, возникло после Винницы. В горах. Его «Ньюпор» попал в лабиринт воздушных вихрей. Чтобы набрать высоту, лётчик пытался идти против ветра, но восходящие и нисходящие потоки «рему» придавливали перегруженный полными бензобаками слабомоторный самолёт в лощины и ущелья к верхушкам деревьев. Наименьшими из зол оказались вынужденная посадка на небольшой лесной поляне и ремонт повреждённого шасси.

Пятого октября тринадцатого года «Одесские новости» опубликовали заметку: «Вчера в четыре часа дня на Стрельбищное поле спустился сотник Ткачёв, прилетевший из Киева с солдатом-механиком на аэроплане «Ньюпор». Старый питомец авиашколы, боевой воспитатель Одесского кадетского корпуса, господин Ткачёв был встречен местными авиаторами восторженно. Свой перелёт сотник Ткачёв совершил при весьма неблагоприятных условиях. Вылетев из Киева, за три часа долетел до Винницы, где переночевал. На следующий день задержался из-за дождя, и только вчера ему удалось подняться при сильном порывистом ветре… Весь путь от Киева до Одессы (около 600 вёрст) сотник Ткачёв покрыл за шесть часов полёта. Здесь смелый авиатор пробудет несколько дней. Одесский Авиа-Клуб будет чествовать его банкетом».

Досужим журналистам не удалось узнать дальнейший маршрут лётчика. А тот остался в городе не банкетов ради – дожидался разрешения из Генерального штаба на продолжение полёта до Екатеринодара и, не теряя времени впустую, по картам корректировал оптимальное направление полёта. Тем более, что на пути предстояло преодолеть два серьёзных препятствия – широкое (более десяти вёрст) гирло Днепра и Керченский пролив.

Однако всего учесть было невозможно. Запланированная в Алёшках дозаправка преподнесла неприятный сюрприз. Отмеченное на двухвёрстке поле в реальности оказалось зыбучими песками. В поисках безопасной посадки Ткачёв покружил над окрестностью и увидел улицу, по которой двигались гружённые соломой возы. Распугав мотором лошадей, он, к великой радости местной детворы, принял решение спуститься на дорогу…

– Как же ты, Вячеслав, летел через Керченский пролив? Ведь там не менее, чем ширина Ла-Манша. Тебя, конечно, как Блерио когда-то, сопровождали миноносцы, моторные лодки? – шутя, поинтересовался Пётр Нестеров по возвращении Ткачёва в Киев?

– Нет, о моём перелёте никто не знал ни в Керчи, ни в Тамани. Когда меня на остановках спрашивали корреспонденты: «Куда вы летите?», – я им отвечал: «Военная тайна». Ведь я боялся и не знал – дотянет ли мой «Гном» со сдавленным цилиндром до цели перелёта.

– А вот и дотянул! – с добродушной улыбкой сказал Нестеров. – Да ещё как! Ведь твой перелёт самый выдающийся из бывших до этого в России…

– Дотянуть-то дотянул, а вот в Екатеринодаре во время одного из полётов над городом раздался выстрел… Я выключил мотор… Спускаюсь круче, чтобы скорее сесть… Идти полого – оттягивать момент посадки… Когда разобрал мотор, то оказалось, сломался один из шатунов.

А знаешь, Петя, в этом перелёте меня сопровождала счастливая звезда… На перегоне Джанкой-Тамань вдруг стал мотор… Случись это примерно часом позже, кормил бы я своим «Ньюпором» дельфинов в Керченском проливе.

– А как тебя встречали в родных местах?

– Это, брат, был сплошной триумф для нашего любимого дела. Три дня подряд летал я как бы  для войск и учащихся, а на полёты высыпал весь Екатеринодар, все магазины закрывались…

Земляки отметили его перелёт торжествами: дома и улицы украсили трёхцветными флагами, организовали благотворительные банкеты. Их давали в городской Думе и в Дворянском собрании юристы и купцы первой гильдии… За неделю было собрано сорок тысяч рублей золотом на воздвижение памятника герою. Деньги положили в банк. Сбор продолжался, но грянула война, потом революция…

…Комнату залило светом – наконец-то включилось электричество. Эрдели задул свечу и недовольно наморщил лоб – он заметил, с каким вниманием Ткачёв принялся изучать рамку на комоде. Обычно Иван Георгиевич старался, чтобы она не попадалась никому на глаза. У Мары была своя семья. У него тоже. И хотя любовная связь между ними не являлась для окружающих  тайной, генерал не желал лишний раз выставлять её напоказ.

– Мне кажется, я видел эту женщину осенью в Быхове, когда по поручению Духонина прилетал к Корнилову? – вопросительно произнёс Ткачёв, переключив взгляд на собеседника.

– Это уменьшенная копия картины Серова, – уклоняясь от подтверждения, ответил Эрдели. – Оригинал хранится у Третьякова.

– В каком году написан портрет?

– Девяносто пятом.

Полковник снова посмотрел на комод. Мглистый, со зловеще-бурым крапом фон, на котором была изображена молодая женщина, её платье, плечи – всё погружено в темноту. Лишь проблески драгоценного ожерелья на шее да светящееся белизной лицо притягивали на себя внимание. Почему-то сразу подумалось о Дине: «Как она там?». Но вслух он произнёс:

– Талантище! Грубые мазки, а сколько экспрессии! Словно предвидел наше время: среди мрачных, богом проклятых дней – светлый облик, ради которого хочется жить.

– А где ваша жена, Вячеслав Матвеевич?

– В станице, за Майкопом.

– Надо её забрать.

– Буду пробираться…

Не получилось… Да и все последующие события развивались в разрез с планами Эрдели и Ткачёва. Собранных екатеринодарцами на памятник денег в банках они так и не нашли. Под Энемом штабс-капитан Покровский разбил наступление новороссийского десанта большевиков, за что кубанское правительство произвело его в полковники и осыпало почестями. Между тем, фронт вокруг Екатеринодара сжимался…

Примечания к 8  главе.

1. Филимонов А.П.(1866-1946) – первый председатель Кубанского правительства(1917), войсковой атаман Кубанского казачьего войска (1917-1919); из-за разногласий с Деникиным сложил с себя полномочия(1919) и эмигрировал в Сербию.

2. Свербеева В.К.(1870-1963) – в девичестве Олив; русская меценатка, муза ряда художников серебряного века (М. Врубеля, В. Серова, Ф. Малявина и др.).

3. Бабыч М.П.(1844-1919) – начальник Кубанской области и наказной атаман Кубанского казачьего войска (1908-1917). В марте 1917г. приказом Временного правительства уволен со службы «за болезнью, с мундиром и пенсией»; в августе 1919г. расстрелян большевиками у подножия Машука в Пятигорске.

4. Покровский В.Л.(1889-1922) – штабс-капитан царской армии, белогвардейский генерал-лейтенант. Отличался грабежами населения и жестокими расправами не только над сочувствующими советской власти, но и над сторонниками «самостийности», заслужив недобрую славу «вешателя Кубани». Убит в Болгарии при стычке с полицией.

5. Быч Л.Л.(1870-1945) – председатель Кубанского правительства(1917-1918), один из руководителей «самостийников», выступивших против установления диктаторских полномочий для А. Деникина.

6. «Фарман» – один из самых массовых аэропланов довоенного периода, созданный французским авиаконструктором Анри Фарманом.

7. «Альбатрос» – немецкий истребитель-биплан, использовавшийся в Первой мировой войне; на момент создания являлся наиболее аэродинамически совершенным и хорошо вооружённым самолётом мира.

8. «Рему» – восходящие и нисходящие потоки воздуха, образующиеся от нагревания солнцем нижних слоёв Земли, что в результате, вследствие турбулентного строения воздушных потоков, приводит к «болтанке» – качке самолёта во время полёта.

9. Диалог с П. Нестеровым воспроизведён по хранящейся в госархиве Краснодарского края рукописи В. Ткачёва «Мои воспоминания о далёком прошлом русской авиации».

10. Блерио Луи – французский изобретатель, предприниматель, авиатор, совершивший в 1909 году первый в мире перелёт через Ла-Манш.

 11. «Гном» – двигатель для «Ньюпоров», серийный выпуск которого был начат в России в 1912 году.

12. Полёт В. Ткачёва по маршруту «Киев – Екатеринодар» (2-10 октября), протяжённостью 1320 вёрст, был отмечен наградой Киевского общества воздухоплавания золотым жетоном «За выдающийся перелёт в 1913 году».

13. Генерал Эрдели в сентябре 1917 года был арестован Временным правительством, равно как и Корнилов, и содержался в г. Быхове, откуда 19 ноября, благодаря  содействию генерала Н. Духонина бежал на Дон.

 

12.06.2024