Проза

04.06.2024

Мёртвая петля Ткачёва

Виктор Озерский

4. КАК ТРЕНЗЕЛЬ В ГЛОТКЕ

На праздничном обеде, под раскидистой тютиной, Ткачёв долго не задержался из-за Глаши. Большинство из собравшихся считалось людьми образованными, интеллигентными: инженеры, учителя, медработники, – но она на правах председателя домового комитета взяла на себя обязанности распорядительницы стола.

Глаша была женщиной дебёлой, додельной. И хотя ретивым коням трензеля (1) никогда не вставляла – не пришлось, однако умела, как говорится, брать быка за рога.

Общепитовские тарелки с вылинявшими бирюзовыми цветочками, алюминиевые вилки, ложки и одной крови с ними серебристо-белая кастрюля с аппетитно пышущей картошкой и посыпанным сверху золотисто поджаренным лучком, гранёные стаканы – вся эта застольная утварь выдавала своё первоначальное жизнеустройство.

Мужа с войны Глаша не дождалась. Только похоронку. До пенсии доработала поварихой в общепите. Трёх дочерей сама выкормила, в люди вывела. Они теперь жили своими семьями. Последняя, Любанька, съехала как раз перед заселением сюда Ткачёва.

Весной пятьдесят пятого, после Тайшетлага(2), Вячеслав Матвеевич, являясь иностранным поданным, отказался возвращаться в Югославию. Несколько лет ютился за перегородкой у своей племянницы, поэтому полученную от властей сырую полуподвальную каморку принял с радостью. И не беда, что для больного пожилого человека туалет с выгребной ямой в конце двора, а печка в коридоре. Зато отопление газовое, и зеркало – заднюю стенку, отдающую тепло в комнату, можно нагревать, сколько хочешь, и работать, никому не мешая. Жалко лишь – Дины нет рядом.

…Сидельцам «сибирской академии» разрешалась переписка с близкими родственниками, но только проживавшими на территории Советского Союза. За десять лет он не имел ни одной весточки. Едва появилась возможность, Ткачёв направил запрос в министерство иностранных дел СССР и получил обнадёживающий ответ: «Гражданка Ткачёва Надежда Сергеевна в 1953 году выехала из Югославии во Францию, где и проживает до настоящего времени, находясь в доме престарелых». Правда, чуть позже, будто ледяным душем ошпарили: «Установить адрес Вашей жены, якобы проживающей во Франции, не представляется возможным».

Все годы разлуки она его ждала, искала через старых друзей, знакомых, через консульство. И наконец, однажды узнав из какой-то эмигрантской газеты о возвращении из заключения на Кубань мужа и генерала М.К. Соломахина (3), смогла через Михаила Карповича переправить свой адрес Ткачёву…

За столом, напротив Вячеслава Матвеевича, сидели симпатичная армяночка Ася и семья инженеров Стравинских с сыном Анатолием, старшекурсником политехнического института. Ася была доброй феей для пожилого генерала. Она работала фельдшером на «Скорой помощи» и не единожды спасла его во время сердечных и лёгочных обострений.

После того, как выпили за первого героя космоса, старик с улыбкой стал наблюдать за недовольным ворчанием главы семьи, когда жена накладывала в его тарелку картошку, заодно вылавливая к ней из кастрюли лоснящийся в масле лучок; затем положила солёный огурец, кусочек селёдки и по ходу дела приговаривала:

– Закусывай! Закусывай сейчас же! С утра ничего не ел. На голодный желудок быстро опьянеешь.

А он потихоньку огрызался: «Ладно – перестань», – и украдкой озирался по сторонам, слегка сконфузившись, что привлёк к себе всеобщее внимание.

«Дина! Милая Дина! В каждом письме волнение, тревога за меня. Непрестанно зовёшь к себе, – в эти секунды вдруг почему-то подумал Вячеслав Матвеевич. – Пишешь: “Я устроена хорошо. Что имею я, будешь иметь и ты”».

– Анатолий, наливай! – перебил его мысли командный голос Глаши. – «Столичную» для женщин приберегай, а мужчинам только самогонку!

«Там предлагают обеспечение тихой, спокойной старости, без всяких забот. Здесь же?..– продолжал размышлять старик, пока самоназначенная тамада провозглашала здравницы за коммунистическую партию и советский народ. – Но нет, туда я не поеду. Надо везти её сюда. А на какие средства?.. Нужды, конечно, мы никогда не боялись, и пока буду в состоянии работать – как-нибудь выкрутимся. Издательство обещает уже на днях выпустить «Русского Сокола» (4). Рассчитаюсь с долгами. Кое-что положу на сберкнижку. А когда напечатают «Воспоминания» (5), можно будет вызывать и Динулю».

Глаша вновь поднялась со своей табуретки и не терпящим возражений тоном заявила:

–Как говорят у нас на Кубани, между третьей и четвёртой – пуля не должна пролететь! Анатолий! Почему стаканы пустые? Наливай скорей! А Матвеичу – пополней! Сейчас он тост скажет.

Глашино лицо раскраснелось от выпитого. Говорила она громко, почти как раньше в столовой, когда кричала, помешивая поварёшкой, из кухни в моечную или на раздаточную подсобницам, словно боясь, что они плохо расслышат её команды.

– Товарищи! – Глаша выдержала паузу, бросая грозные взгляды на тех, кто продолжал стучать вилками или жевать, после чего торжественно объявила. – Меж нас сидит человек, который видел землю с неба, когда вас ещё на свете не было, а я , наверно, под стол пеши ходила. Даю сказать слово Матвеичу!

Ткачёв поднялся и, благодарно кивнув распорядительнице, стал говорить:

– Спасибо, Глафира Сергеевна. Для меня сегодня действительно особенное событие. Я начинал свою лётную практику на самолётах, которые в народе назывались этажерками. Но сейчас мне вспоминается день, когда мы впервые в истории авиации совершили групповой полёт. За четыре часа тремя самолётами прошли триста километров. Правда, делали промежуточную остановку для дозаправки. А когда приземлились на заброшенном выпасе близ Киева, Пётр Нестеров мне сказал: «Мы сделали, конечно, большое дело. Но, поверь, русские лётчики ещё не раз удивят мир».

Вскоре сам Пётр удивил мир своей знаменитой «мёртвой петлёй». Потом он совершил бессмертный подвиг, протаранив вражеский самолёт.

Ткачёв замолчал, словно собираясь с силами перед последним виражом. Посмотрел себе в стакан. Окинул внимательно слушавших его соседей, задержав взгляд на заворожённой рассказом Асе. Улыбнулся ей и вырулил на финишную прямую:

– То, что сегодня совершил наш соотечественник Юрий Гагарин – фантастично. Я провёл простой подсчёт. Он мчался во Вселенную со скоростью в триста раз большей, чем была скорость нашего полёта. Поэтому, перефразируя Петра Нестерова, хочу сказать: «Сегодня Юрий Гагарин сделал великое дело. Уверен – советские космонавты ещё не раз удивят мир. Давайте за это выпьем!».

Успел только Ткачёв излучиной большого и указательного пальцев занюхать самогон и промокнуть усы, как услышал Глашин взвизг.

Анатолий наполнял гранёные стаканы почти на треть, что можно было приравнять к семидесятиграммовой стопке. Глаша, в отличие от остальных женщин, показывая всем пример, опустошала их полностью (к тому же после третьего тоста бутылка из-под «Столичной» опустела и пришлось довольствоваться крепким самогоном), поэтому выпитый четвёртый стакан оказался ей лишним. После него она вдруг как-то обмякла. Говорить стала медленней. Глаза осоловели. Уже не поднимаясь из-за стола, мутным взглядом буравя Ткачёва, женщина, дребезжа, как заезженная пластинка, занудила:

– Матвеичч! Васс послушать – ссмелый ччеловек! Ссмелый, да?! А к ссоседке на ччай заглянуть боитесь. Ха-ха!

– Тётя Глаша! Перестаньте! – одёрнула её Ася.

– А я што – шуч-чу просто! Ха-ха! Разговор в компании поддерживаю. Ха-ха!

Ответив девушке, Глаша медленно провела взглядом по столу и вдруг возмутилась:

– Анатолий! Поч-чему стаканы пус-стые? Наливай сскорей! У меня тост родился. Наливай – наливай! Вот так! Молодец! Ха-ха! А теперь (женщина, кряхтя и жилясь, попыталась подняться с табуретки, но это удалось лишь, когда она опёрлась руками о столешницу) – сслушайте! Давайте выпьем за настоящих мужч-чин, которые не только не боятся неба, но и женч-чин! Ха-ха!

Почувствовав двусмысленность тоста с намёком на оскорбление, Ася резко поднялась и попросила:

– Можно я дополню?

И сразу, ни от кого не дожидаясь одобрения, продолжила говорить:

– Я хочу выпить за мужчин по-настоящему влюблённых… – на мгновенье запнулась и повторила, сделав акцент на последнем слове, – …влюблённых в небо. За вас, Вячеслав Матвеевич!

Пригубив содержимое, Ася звякнула о тарелку поставленным стаканом и решила окончательно взять инициативу на себя:

– Уважаемые соседи! У нас сегодня праздник. Давайте танцевать! Толик, пойди, выставь радиолу на окно, чтобы хорошо было слышно музыку!

Сил перечить ей у Глаши не оказалось. Она, неловко сгорбившись, уцепилась руками за край стола и что-то недовольно бормотала, тупо уставясь перед собой в тарелку с надкусанным огурцом и двумя нетронутыми картофелинами. По всей видимости, праздник для неё закончился. Да и Ткачёв, не желая слушать бредни пьяной женщины, воспользовался заминкой – ушёл к себе в комнату. Там, не раздеваясь, прилёг отдохнуть. Через открытую форточку ему хорошо было слышно, что делалось за окном.

– Какую пластинку поставить? – крикнул Анатолий.

– Утёсова! – ответила ему Ася. – Начни с «Первым делом, первым делом самолёты!».

«Ох уж эти женщины, – молча усмехнулся Вячеслав Матвеевич, вспомнив, как девушка за столом ринулась его защищать. – Умеют тонко ужалить, когда им что-то не нравится… Небо наш, небо наш родимый дом… Только вряд ли нынче Глаша поймёт этот намёк».

…Глаша варила борщ, когда генерал впервые появился в коридоре их коммунального дома. Услышав посторонний шум, она оглянулась назад и от неожиданности втянула голову в плечи. Сзади стоял пожилой, но ещё крепко сложенный мужчина, с по-будёновски пышными усами.

– Здравствуйте, я ваш новый сосед. У меня ордер на третью квартиру.

– А ну-ка, покажите! – за решительностью председателя домкома Глаша спрятала возникший было страх и немного приосанилась.

Вряд ли женщины получают удовольствие, очутившись наедине с чужим человеком, сверлящим их будто насквозь властным взглядом. За прошедшие полтора года Глаша так и не смогла привыкнуть к прищуру его генеральских пытливых глаз, отчего, случалось, покрывалась испариной, когда он будто читал её сокровенные мысли. А интересные мысли после знакомства стали появляться и порой даже устраивали хороводы в голове бывшей поварихи.

Выпроводив за порог дочерей, она сперва как-то загрустила – выбилась из привычного ритма и чуть ни запила, со скуки что ли, – однако постепенно начала настраивать себя: «Что я, совсем уж старуха никуда не годная? Всю жизнь тянулась. По крошке собирала. Дбала (6). Дбала. Для детей старалась. А когда же пожить для себя?!».

И тут появился он. Правда, староват немножко. Уже ноги волочит. Но по-молодецки подтянут. Породист. С выправкой. Да и мастеровит. Свет починить, керогаз, авоську сплести – всё умеет. О таком мужике в доме она всегда мечтала.

Стала Глаша его своими знаменитыми галушками потчевать. Бельё выварить да выстирать предлагала, в комнате убраться (полы помыть, пыль вытереть). Он не возражал. И по её замыслам, всё складывалось ладно. Да вот на Новый год не утерпела – рановато, видно, попыталась, уздечку набросить. Любила Глаша праздники широко отмечать и будучи навеселе, предложила: «Матвеич, что мы с вами как бирюки поодиночке шастаем? У вас внизу комнатка маленькая, грибком объеденная, а у меня две светлые, сухие – наверху. Места обоим хватит. Переходите ко мне жить».

С тех пор, как оборвало: он её дальше своего порога не впускал. И сам перестал к ней захаживать…

Проснулся Ткачёв, когда музыка уже не играла, но было ещё светло. Он вышел во двор и направился к туалету. Под тютиной, где недавно бурлило веселье, на голых досках стола возвышались две перевёрнутые лавки и несколько табуреток. С Запада небо затягивалось тучами, отчего быстро стало темнеть. На обратном пути он заметил, как у Стравинских зажгли свет. Стёкла Глашиных окон забаррикадировались угрюмо-непроницаемым глянцем.

С годами Вячеслав Матвеевич полюбил сумерки, когда наплывающее беспросветной густотой пространство переставало отвлекать внимание на посторонние предметы, дарило, как он говорил, «драгоценное общение наедине с собой» и подготавливало возможность «гладить чёрную кошку в тёмной комнате». Благодаря этому искры от философского трения вспыхивали более яркими мыслями и потом легче ложились на бумагу.

Однако свой рабочий вечер, вопреки обыкновению, он начал с внимательного прочтения письма, которое немного польстило его гордыне и одновременно огорчило. Бурче, в очередной раз с уважением отзываясь о «Воспоминаниях», отмечал их значимость, так как никто из ныне живущих, кроме Ткачёва, не сделал ничего подобного для первых шагов русской авиации, но вместе с тем настаивал, что книгу надо переписать заново. По политическим соображениям печатать её не согласится ни одно издательство.

«Рукопись нужно спасти», – писал Бурче и обещал помощь в её переработке и окончательном редактировании.

Как поступить? Подвергнуть критике великого князя Александра Михайловича только за то, что он был родственником царя? Осудить героически воевавшего в Первую мировую А. Казакова и десятки других лётчиков, которые не приняли советской власти и, сражаясь с нею, погибли или оказались на чужбине? А за кем бы пошел Петя Нестеров, дожив до семнадцатого года? Как знать, читали бы мы сейчас про его подвиги?

Трудно давался Ткачёву ответ. Он то и дело чёркал, комкал тетрадные листки, исписанные карандашом, оставляя лишь те черновики, в которых обведённые строчки собирался использовать в письме (естественно, приходилось тщательно подбирать слова, чтобы не раззадорить подозрениями полковника Бабича).

В конце концов, Вячеслав Матвеевич дал согласие на редактирование, но с некоторыми оговорками: «Я не могу строить своё благополучие на слезах и несчастьях моей жены, которая сейчас во Франции, в доме престарелых. На чьи средства содержится этот дом, я не знаю. Мне только известно, что она там живёт в отличных условиях. А вот если то, что я напишу, кому-то там не понравится, её вышвырнут из этого дома, а я её не смогу принять у себя»…

Ткачёв категорически отказался делать вступительную главу о врангелевской авиации, как того требовал Бурче, потому что  считал её не соответствующей названию книги «Мои воспоминания о далёком прошлом русской авиации (1910-1917гг)» и решил отдать себя на осуждение в эмигрантской среде: в «Заключении» написать краткую исповедь белого генерала как блудного сына России.

Старик запечатал письмо, когда приближалась полночь. Ходики на стене отстукивали последние минуты исторических суток, позже официально объявленных Днём космонавтики. Он взял спички. Сгрёб в ладони скомканные листки черновиков и вышел во двор.

В небе сквозь клочья облаков блёкло мерцали звёзды. Запрокинув голову, Ткачёв слезящимися глазами мучительно пытался что-то разглядеть среди этих недосягаемых мириад светлячков и вдруг начал чуть слышно бормотать:

Так хочется мечтать о чём-то звёздном, вечном!

О таинствах орбит в пространстве бесконечном.

Но сердцу очень жаль, что  пролетает мимо

Звёздочка одна… Её имя – Дина. Ди-и-на…

Почувствовав, как тело обволакивает слабость, он резко встряхнул голову, после чего положил скомканные мячиками листки на землю, поджёг и, изредка подфутболивая отбивавшиеся от огня, стал дожидаться, пока все они догорят дотла.

Встреча с женой вновь откладывалась на неопределённое время.

Примечания к 4 главе.

1. Трензель – металлические удила, расположенные во рту лошади; при управлении ею давящие на язык, край нижней челюсти и углы рта.

2. Тайшетлаг – Тайшетский исправительно-трудовой лагерь в Иркутской области.

3. Соломахин Михаил Карпович (1888-1967) – герой Первой мировой войны; в эмиграции – генера-майор, начальник штаба Кубанского казачьего войска; в 1945 году был осуждён на десять лет исправительно-трудовых лагерей; похоронен на Кубани в станице Некрасовской Усть-Лабинского района.

4. «Русский Сокол» – повесть В. Ткачёва о П. Нестерове, изданная в 1961 году в Краснодаре тиражом 15000 экземпляров.

5. «Мои воспоминания  о далёком прошлом русской авиации (1910-1917гг.)» – рукопись книги В. Ткачёва, впервые напечатанной через 42 года после смерти автора под названием «Крылья России».

6. Дбать (диалект.) – добывать.

04.06.2024