Дети выросли и разъехались из родного дома. Младшие в институте учились, а старшие уже успели семьи создать, когда отец прислал письмо и сообщил, что матери не стало. Казалось бы, Роман Тихонин ещё не успел нажиться с женой, но в дом пришла беда, и он остался один. Вся жизнь сразу рухнула, окончательно и бесповоротно, как ему показалось. Как теперь жить без своей Варвары-то, да и нужно ли? Дети приезжали, до девяти дней побыли и обратно подались. Двое старших сыновей работают, а младшенькие, дочка и сынок ещё учатся. Дети уехали, а Роман уселся на крыльце и руки опустил, не зная, что ему делать. Вроде ещё не старый. Недавно за полтинник перевалило. На пенсию вышел по вредности. Казалось, живи да радуйся, но радости не было…

Все дни, когда беда случилась, за хозяйством присматривала подруга жены, Дина, но сегодня уехала по делам в соседний городок и пообещала вернуться к вечеру, и Роману волей-неволей, но пришлось браться за хозяйство. Голодная птица и скотина в сарае напомнили ему, что за ними тоже нужен уход. Дотемна провёл в сарае, а потом вышел и снова уселся на крыльце. Не хотелось домой заходить. Пусто. И на душе была пустота. Кошка потёрлась об ногу и скользнула на сеновал. Мыши появились. Никакого покоя нет. Так и шлындают по двору, так и норовят на голову взобраться. Ставил мышеловки, но не помогают. Ладно, кошка на них страх наводит, а то бы вообще пешком по двору ходили.

Роман вздохнул. Посмотрел на городскую улицу, что торцом выходила на посёлок. Они давно переехали сюда, когда ещё город начинался строиться. Так и остались в посёлке, хотя несколько раз предлагали квартиру, но жена не захотела, да и сам, Роман, привык. Посёлок напоминал деревню, но в то же время — это была городская окраина. Частный сектор, с которого начинался строиться город. Улица за улицей, квартал за кварталом. Город вширь раздавался и вытягивался в длину. И чем дальше от посёлка, тем становился выше. Возле них стояли бараки, в некоторых до сих пор люди живут, потом пошли дома в два этажа, чуть подальше трёхэтажки, потом появились добротные четырёхэтажные дома, а на другом конце города высотки поднялись. Даже из посёлка были видны. Хороший город, зелёный и красивый, но они остались в своём посёлке, где все знали друг друга, где каждый камушек был знаком, каждая выбоинка на дороге. Даже собаки зря не гавкали, различая своих и чужаков. И люди другие жили, как казалось, более добрые и отзывчивые, чем в городе, где всем жителям, отталкивая друг друга, приходится нестись наперегонки со временем. А здесь время другим было. Замедленным, что ли…

Роман сидел на крыльце. Курил и вспоминал, как приехал сюда после армии. Не захотел возвращаться в деревню. Узнал, что город строится. Нефть нашли. Новый город для нефтяников будет. Комсомольская стройка, как ему сказали. И по путёвке отправился за романтикой. Правда, комсомольцами здесь почти не пахло, а вот лагерей в округе было много. В основном город строили заключённые. Роман устроился плотником в бригаду — эта специальность была востребована, потому что везде было строительство. В бараке жил. Летом хорошо было. Тепло. А зимой замерзали. И в бараке холодно, который привозным углём топили, а уж на работе тем более, где из каждой щели сквозняком тянуло. А морозы стояли не шуточные. Так бывало, завернёт, аж деревья трещали, а если метель закружит, носа не высунешь. В уборную по верёвке ходили, чтобы не заблудиться. Здесь же, на стройке, он познакомился со своей Варварой. Она каменщицей работала. Как принято говорить, понравились друг другу. Правда, недолго гуляли. Негде было и времени не было. Большей частью возле реки бродили или в клуб бегали, если новую картину привозили, а бывало, артисты приезжали и тогда весь поселок гудел, собираясь на спектакль. А потом решили расписаться. Свадьба была. Несколько человек собрались. Посидели за столом. Попели, поплясали и всё на этом. Началась семейная жизнь. Вскоре в посёлок перебрались. И тут Варвара взялась за хозяйство. Утром едва глаза откроет, а Варвара уже хлопочет по хозяйству. Куры, гуси, в сарае свинка похрюкивает, а бывало, что двух хрюшек держали. Коза Манька была. Бодливая, зараза! Только Варвару признавала, как на поводке по всему посёлку за ней ходила, а чужих не пускала во двор, даже Романа норовила боднуть. Корову взяли, но тяжело содержать её. Сена не хватало и пасти негде. Город разрастался, и всё меньше оставалось места для скотины. Продали корову. А вот козу оставили. Дети подрастали. Молоко нужно было. Варвара приучила ребятишек к козьему молоку и хлопот не знала. Небольшой сад разбили. Яблони там, груша, смородина и малина — радость и польза для ребятишек. Огород был. Огурцы и помидоры свои. Картошку выращивали. В общем, не бедствовали. Можно сказать, хорошо жили…

Пока дети росли, с утра и до вечера заботы-хлопоты, не успеешь оглянуться, ночь на дворе. Варвара всех утыркает спать, а сама делами занимается. Утром Роман глаза откроет, а она уже хлопочет. Детишек собирает. Кого в школу, кого в садик, потом сама на работу торопится. Роман к этому времени в техникуме выучился и на завод перешёл, вредность вырабатывал, а она в каменщицах осталась. Говорила, что нравится профессия, особенно, когда большие дома строили. Смеялась, что до небес рукой дотягивается. Дети выучились. Сначала старшие уехали, а через два года и младшие поступили в институт. Дом опустел. Даже Роман не сразу привык. Бывало, вернётся с работы, а дома тишина. Радио бормочет или телевизор работает, а голосов не слышно! Пусто стало, неуютно. Ну не хватало детских голосов, не было этой неразберихи, смеха, окриков, топота, когда приходили их друзья и в доме стоял дым коромыслом. Ничего не стало. И поэтому Варвара затосковала. Вернётся с работы, какую-никакую еду приготовит, а сама быстрее в садик или на огород. И возится весь вечер. А то в сарае пропадала. Зайдёт Роман, смотрит, а она сидит возле своей козочки и молчит. Ладно, летом дела-заботы, а зима для неё — это тоска зелёная. Всё письма ждала, да фотокарточки перебирала. И сломалась Варвара без ребятишек. Другая бы радовалась, что можно отдохнуть без детей, не нужно голову ломать, чем накормить, что купить для них, лежи и поплёвывай в потолок, но Варвара затосковала. А вскоре заболела. На работе просифонило. Кашель замучил. Задыхаться стала. Врачи долго не могли определить, что у неё, загоняли по кабинетам и поликлиникам, а когда диагноз установили, уже было поздно. Угасла Варвара. Тихо и незаметно. Словно свеча. Дунул ветерок и она погасла. Так и Варвара…

Роман привык, что тоску надо убивать работой, как его с малых лет мать приучала и всегда говорила, что ей — этой самой тоске, хочется в тишине посидеть, да в душе покопаться и ненужное на человека примерить, и тоска становится всё больше и больше, и человек ломается. А если бы работа навалилась да столько, что разогнуться не получится, тогда про тоску-кручину подумать некогда. Будешь пахать с утра и до вечера, а в голове одна мысль, как бы всю работу перелопатить. И Роман лопатил, пока ноги держали, а домой возвращался, свалится на диван или кровать и даже силушки не было, чтобы штаны с себя стащить и рубаху. Как был в одёжке, так и уснул, как провалился. И, кажется, не успеет глаза закрыть, уже опять нужно подниматься, а в голове мысли, что вот сейчас выйду за дверь, а там меня работа дожидается. И снова будешь пахать до седьмого пота, пока поджилки не затрясутся. И эта работа — самое лучшее лекарство от всех болезней, а от тоски тем более. Всегда говорил, что спасение в работе, а вот свою Варвару не уберёг и она сломалась...

Роман встрепенулся. И, правда, что работа — это лекарство. Если себя не пересилит, сразу всякие болячки прицепятся, и тоже сгорит как свечка, как его Варвара, а переборет эту точку, значит, будет жить. «А нужно ли жить, если Варвары не стало?» — у Романа промелькнула в голове предательская тоскливая мыслишка, тем более считал, что в её смерти есть и его вина. И поэтому корил себя, жить не хотелось. Взять и сложить руки и ждать, когда боженька к себе заберёт. Хотел на всё махнуть рукой, но мысль мелькнула, а как же дети останутся одни? Они приезжали. Вон, какие выросли — одно загляденье. Старшие работают. Уже семьи создали. Скоро, как говорили, детишки появятся, и он станет дедом. Дед… Гляди ж ты, как звучит: дед, дедушка, дедуля! Обещали приехать через годик-другой вместе с малышами. Жаль, Варвара не дожила из-за этой проклятущей болезни. А младшие в институте. Их нужно на ноги поставить. Помочь надо мальцам. Как же без него поднимутся, если он руки сложит? Нельзя, чтобы детишки одни остались. Роман помнил, как ему в детстве не хватало отца. Сгинул в тайге и ни одного следочка не осталось. Была фотка, но и та в пожаре сгорела. Он помнил, как завидовал дружкам, у кого были отцы. Как мальчишки ходили по улице вместе с ними, задирая носы, а у него бати не было… На душе больно и завидно, что у всех есть, а он без отца... И сейчас, если он сломается, кто за ребятишками присмотрит. Родители — это как бы корни у дерева. Корни засохли, и дерево начинает гибнуть. Если детям не помочь встать на ноги, у них вся жизнь может пойти наперекосяк. Поэтому нельзя руки складывать, нельзя ломаться, а нужно заставить себя подняться и…

Да, нельзя руки опускать, но в то же время, одному тяжело справляться со всеми делами. Роман удивлялся, как Варвара успевала вести хозяйство. А её не стало, и всё пошло наперекосяк. То коза не подпускает, то кур да гусей забудет накормить, то кролики выбрались, и приходилось ловить по двору, то грядки не польёт. Да мало ли работы на своём участке? И везде нужно успевать. Варвара справлялась, а у него не получается. Ладно, её подруга все заботы-хлопоты на себя взвалила. Жила наискосок от них. С молодости подружились, когда в посёлок переехали. И Варвара частенько к ней заглядывала на огонёк, или она, эта самая подруга, Дина, к ним приходила. У неё жизнь не сложилась. Рано овдовела. Ребятишек сама поднимала, да Роман с Варварой помогали, если нужда была. Общие ребятишки были, можно сказать и воспитывать сообща приходилось, как хвалить, так и нагоняй давать. А всякие соленья-варенье — это уж почти совместно заготавливали. И картошку вместе убирали. Даже праздники сообща справляли. И Роман привык относиться к Дине, как к своей, пусть не родне, но близкой подруге, от которой не было секретов. С ней можно обо всём поговорить и посоветоваться, а она подскажет, как лучше сделать. Дина — женщина привлекательная и красивая, но не более того, потому что она была подругой его жены. Почти родные сёстры, можно сказать. Вот она-то и взвалила на себя всю ношу, пока были похороны, поминки и всякие другие дела. Прибежит, быстренько всё переделает, скажет Роману, что ещё нужно сделать и уходит. А вечером снова заглянет, всё ли у него в порядке. Посидит с ним, поговорит, а бывало, чай попьют вместе или поужинают. Всё вдвоём веселее. И так почти каждый день…

Многие мужики заглядывались на Дину. Высокая была и статная, несмотря на возраст и хозяйственная, а вот мужиков не подпускала, как овдовела. Всем от ворот поворот давала. Даже сватов разворачивала. Говорила, что не встретился тот человек, с кем бы сошлась. Возраст не тот, чтобы любовь крутить. Поздно. А вот до последнего дня прожить с человеком душа в душу — на это не каждый способен, а мужики — тем более. И всем отказывала.

Роман понимал, что она не станет вечно помогать ему. И волей-неволей, но пришлось браться за работу. Сам же говорил, что она — эта работа, лучшее лекарство от всех болезней. Дина вечерами забегала, что-то советовала, а за что-то и нагоняй давала. Ему же пришлось с самого начала браться, можно сказать. Нет, он многое умел, но были некоторые дела, которыми только Варвара занималась. И вот ему пришлось осваивать их. И козу доить, и по грядкам ползать, и постельное белье постирать и… Да мало ли с чем стакивается человек, оставшись один. Вот и ему пришлось столкнуться. Раньше землю перекопает, грядки приготовит, в общем, все мужские дела, где нужна была мужская сила и смекалка, а остальными Варвара делала: полола, окучивала, поливала, подкармливала и… И столько всего оказалось, что у Романа голова кругом пошла, когда к его мужским делам добавились женские. И за этими заботами-хлопотами как-то стала исчезать тоска. Потихонечку уходила печаль. Не так замечалось одиночество, потому что он весь день как круговая овца, а по-другому себя не называл, прозанимается по хозяйству, вечером упадёт на кровать, и ещё не успел подушки коснуться, как засыпал. А утром поднимался и снова впрягался в работу. И не заметил, что год пролетел, как Варвары не стало. Снова поминки собрали. Дети приезжали и опять уехали, а он вновь остался один…

Ближе к осени, когда стали созревать овощи и фрукты, Роман стал ездить на городской рынок, чтобы продать излишки. На зиму заготавливал, для ребятишек делал запасы, а для себя одного, много ль нужно — всего ничего. И поэтому приходилось остатки продавать. Какая-никакая, а копеечка в дом. Да ещё к Дине заглядывал. Если она занята, забирал излишки, готовил свои корзинки и с утра пораньше спешил на остановку. Возле рынка проходила оживлённая автомобильная трасса, и тренькали трамваи. И здесь раскладывали свои урожаи старики и старушки. На расстеленных газетах пучки укропа, петрушки, малинка в стаканах, смородина, в ведёрках молодая картошка и банки с малосольными огурцами. В общем, всё лежало, что растёт на огородах и чего так не хватает городским жителям или дальнобойщикам, что мотались по этой трассе. Отбоя не было от покупателей. Вереницей шли вдоль рядов, останавливаясь, спрашивали цены, пробовали и, если что-нибудь понравилось, покупали, бережно укладывая в авоськи, и неторопливо отсчитывали деньги.

Роману нравилось на рынке. Разговаривал с соседями по рядам, перекликался со знакомыми, давал советы и слушал советы, а потом, когда базар заканчивался, собирал остатки и отправлялся домой, чтобы успеть покопаться на огороде, а ещё надо малину собрать и вишня поспевает, и должна прийти Дина, чтобы помочь засолить огурцы, а потом нужно… и ещё… И это «ещё» длилось до ночи, чтобы утром снова подняться и пойти на рынок, а вечером опять хозяйство и заготовки на зиму и, не успеет привалиться к подушке, как засыпал.

— Тебе бы жениться, Ромка, — неожиданно сказала Дина, когда они возились на кухне с салатами на зиму. — С утра и до ночи колготишься, а всё равно не успеваешь.

— Как жениться? — удивлённо взглянул Роман. — Ну, тебя, Динка! Меня никто не поймёт, а дети тем более, и ты против будешь, если приведу в дом женщину. Ты же с нами всю жизнь прожила, можно сказать. Придёшь, а тут другая. А вдруг общий язык не найдёте? В глаза ничего не скажешь, а в душе подумаешь. И больше не появишься. Зачем это нужно? Нет уж, я как-нибудь один докукую…

И махнул рукой.

— Ты не маши, не маши, — опять сказала Дина. — Глянь, какое хозяйство на себя взвалил. Раньше-то вдвоём едва справлялись, а сейчас один живёшь. Так и сломаться недолго.

— Ломаются от безделья и тоски, да ещё от болезней, — сказал Роман. — А когда с утра и до ночи как заведённый, тогда не то, чтобы пожрать, перекурить некогда. Лишь бы успеть, с работой справиться…

— Об этом я и говорю, чтобы успевать, — настойчиво сказала Дина. — Ты взгляни, на кого стал похож. Год прошёл, как твою Варвару схоронили, а от тебя кожа да кости остались. Под ветром качаешься. А если заболеешь, кому станешь нужен? Никому! Потому что у всех свои семьи, а тебе ещё необходимо детей на ноги поставить. Мои-то, слава Богу, определились, а вот твои младшие между небом и землей зависли. Поэтому в доме нужна хозяйка…

— Меня дети не поймут, если появится женщина, — вздохнул Роман. — Ты же знаешь, какие у них характеры. Чуть не так, сразу в кошки-дыбошки!

— Тебе нужна хорошая жена, — сказала Дина. — Серьёзная и работящая, чтобы за хозяйством присмотрела, да и за тобой нужен пригляд, а то вон весь износился. Рубашки драные, штаны порванные, носки дырявые, в холодильнике бардак, как и на столе. Всё бельё испортил. Кто ж стирает белые вещи с чёрными? Хоть бы ко мне пришёл и спросил. Я же не могу каждую минутку к тебе бегать. А что касается Варвары, думаю, она была бы не против, если в доме появится хозяйка. Она, наверное, с небес смотрит на тебя и головой качает. Сам знаешь, как она занималась хозяйством — всё блестело, ни пылинки, ни соринки, и дети обуты-одеты, и ты ухоженный, а сейчас на бомжа похож. Фу, смотреть тошно!  

И она махнула рукой, а потом вскинулась.

— Хочешь, познакомлю с женщиной? — сказала Дина. — Вдруг, понравитесь, друг другу и будете жить, а? Хорошая женщина. У меня молоко берёт. Она приехала на лето. Ивановы родительский дом сдавали, и она договорилась с ними. Вообще хотела перебраться в посёлок, но не получается. То цена не подходит, то дом не нравится, то остановка далеко. Всё жаловалась, что тяжело одной жить в наше время, а хорошего мужика найти не может. Я про тебя рассказала, она заинтересовалась. Я подумала, а вдруг и ты…

И она неопределённо покачала головой.

И Роман неопределённо вздёрнул плечами. Он растерялся, когда Дина сказала про дачницу. О том, что хочет, чтобы они познакомились, а там, глядишь, и сойдутся. Дина права, что дом без хозяйки приходит в упадок. Казалось, что у него всё в порядке. За хозяйством присматривает. В доме убирается, когда бывает свободное время. Готовит, пусть редко, но всё же сварит супчик или овощи потушит, но в основном на сухомятке сидел. Как-то не хотелось одному за столом сидеть. Бывало, Дина приносила что-нибудь покушать и рядом с ним присаживалась, его кормила, а сама о чём-нибудь рассказывала. Он привык к Дине. Свой человек в доску, как принято говорить. От неё не было секретов, как у Варвары, так и у него. И сейчас она пришла и стала рассказывать про эту дачницу, как бы заочно сосватала их. Он пожал плечами. А зачем? Дети не поймут — это точно. Может со временем, повзрослев, поняли бы его, но сейчас… Правда, и сам не хотел, чтобы чужая женщина появилась в доме. А с другой стороны, если будет один, дом вообще захиреет. И с каждым годом ему сложнее справляться с хозяйством. Даже козу подоить — это проблема. А куры, а гуси и кролики — этих тоже необходимо кормить. А огород и сад, а картошка? Да мало ли чего в хозяйстве — разве всё упомнишь и за этим нужен глаз да глаз. Рано или поздно, но придётся принимать решение — или он останется один и тогда всё захиреет, или приведёт в дом хозяйку, которая войдёт в его семью, но самое главное — найдёт ли она общий язык с детьми. Как они воспримут её появление, как станут относиться не только к ней, но и к нему, когда в их родном доме будет хозяйничать другая женщина? Вопросы, на которые он не мог ответить…

— Ну, как тебе объяснить, Динка… — он задумчиво потёр небритую щеку. — Не спорю, одному тяжело хозяйничать, но после Варвары, я буду любую женщину сравнивать с ней, с её привычками, с её отношением ко всему, тем более — к детям. Вот в чём загвоздка!

— А может, найдёте общий язык? — сказала Дина. — Тем более что она сама хочет перебраться в посёлок, — и тут же стала рассказывать про эту дачницу. — Женщина чистоплотная. Всегда наряженная, ухоженная. В каком-то тресте работала. Умеет разговаривать. Много знает, как я заметила. Умная, значит. Не соскучишься. С мужем давно разошлась. У сына своя семья, а она одна осталась. Тебя же никто насильно не заставляет жениться. Посмотришь на неё, подумаешь… Ну, что скажешь, Роман?

И взглянула на него.

Роман вздохнул. За просмотр денег не берут.

— Ладно, послушаю тебя, но последнее слово за мной. Передай, что вечерочком загляну к ней, — махнул рукой Роман. — Посмотрю, за кого сватаешь. Может и правда, что сговоримся. Устал я, Дин…

И снова вздохнул, задумавшись.

Вечером, прихватив банку салата, банки с огурцами и помидорами, два больших кабачка сунул в пакет, Роман направился на смотрины. С пустыми руками неудобно идти, а соленья всё же свои, не купленные, но цветы не стал брать, хотя они были в палисаднике. Решил, не дело в его возрасте по посёлку шлындать с букетом. Тоже мне, жених нашёлся! Соседи не поймут. Сразу начнут тыкать пальцами, а потом разговоров не оберёшься. Уже завтра весь поселок загудит, что Роман Тихонин решил жениться, да ещё столько наприбавляют, что не разгребёшь. Он добрался до дома Ивановых, где жила эта дачница, чуть приостановился возле калитки, пытаясь рассмотреть её в окне, потом зыркнул по сторонам, никто не видит, что его в гости принесло и, сгорбившись, торопливо скрылся за калиткой.

— Есть кто живой? — Роман зашёл на веранду, стукнул в дверь и поздоровался. — Здрассте вам! Гостей принимаете?

— Проходите, не стойте возле порога, — донёсся громкий резкий голос, и навстречу вышла ухоженная женщина в ярком цветастом платье, держа в руках какой-то журнал. — Я уж думала, не придёте.

Роман взглянул на неё и затоптался возле двери, невольно одёргивая чистенький, но старый пиджак, посмотрел на её белые холёные руки, на яркую помаду и длинные красные ногти — это сразу бросилось в глаза. Сразу видно, что она не поселковская. Здесь женщины привыкли хозяйство вести, а не ногти отращивать. Она городская и скорее всего, что не привыкла физически работать, если посмотреть на её руки. Человек умственного труда, как про себя заметил Роман. Дина же говорила, что эта дачница в тресте работала. Значит, какая-нибудь начальница. Он осторожно поставил пакет с банками. Разулся. Взглянул на носки. Дома не заметил, что на одном была небольшая дырка. Поджав палец, Роман прошёл в горницу и остановился, не зная, куда присесть. В углу диван, на котором несколько маленьких подушек. Рядом стол, скатерть белая и большая ваза с цветами. В другом углу застеленная кровать за занавеской. На комоде телевизор. Рядом трюмо и на тумбочке флаконы, пузырьки, коробочки с духами и всякая женская мелочёвка. Роман невольно качнул головой, вспоминая свою Варвару. У неё такого не было. Не потому, что не любила прихорашиваться, а просто считала это лишним. Если и начепуривалась, как она говорила, только в праздники или, собираясь в гости, а для ведения хозяйства и ковыряния в земле — наманикюренные ногти и напудренное лицо вовсе не нужны. А у этой ногти, как у кошки, а у меня хозяйство, у этой руки белые и холёные, а у меня тридцать соток картошки посажено… Роман вздохнул и ещё сильнее сгорбился. 

— Присаживайтесь, — протянув узкую ладошку, сказала дачница. — Кстати, я, Валентина Анисимовна. А вы, как мне сказали, Роман, а по отчеству… Ага, Роман Петрович. Ну-с, дорогой Роман Петрович, не стесняйтесь. Присаживайтесь и расскажите, чем занимаетесь? Что вас интересует в жизни, чем увлекаетесь? Вы уж извините, что я инициативу в свои руки взяла. Вижу, вы человек скромный. А я привыкла к общению на работе. Поговоришь с человеком и сразу видишь, чем он дышит, кто перед тобой. Я привыкла судить по первому впечатлению, хотя говорят, что оно бывает ошибочным, но до сих пор не ошибалась. Ну-с, прошу…

Дачница медленно провела перед ним ладошкой, как бы приглашая к разговору, и оценивающе взглянула на худого обросшего Романа, который сидел, сгорбившись, на краешке стула, сложив широкие ладони на коленях, и взглядом в пол упирался. Она сразу взяла с места в карьер. Видно было, что привыкла руководить.

— Да я… — Роман пожал плечами и покосился на дачницу, представляя, как она в дорогом цветастом платье и с такими ногтями ковыряется на грядках и не удержался, исподтишка хмыкнул. — Хозяйством занимаюсь, чем же ещё. Десяток кур, пяток гусей, пара кроликов… Козу держу. Бодливая, сука такая! — он неожиданно выругался, заметив, как сошлись узкие выщипанные бровки на переносице у дачницы и почему-то обрадовался этому. — Я с ней по-хорошему, а она, зараза такая, не успею отвернуться, рогами в задницу как ширнёт, я аж подскакиваю. Все штаны в дырьях. Ну не сволота ли? — он вздёрнул брови, пошкрябал щеку, взглянув на дачницу. — Ты, Валюха, спрашиваешь, что мне нравится? Работать нравится. Я, как выйду с утра и до ночи не захожу. Даже пожрать некогда, — и опять заметил, как дачница нахмурилась. — А ты умеешь готовить? А то я люблю пожрать! А, даже так… Ну, понятно! Говоришь, чем увлекаюсь… Как сказать… Я работой увлечён. Да-а… Работа — это самое лучшее средство от всех болезней. А ещё люблю стопку-другую самогоночки засандалить. Магазинную не признаю, а свою уважаю. Ты знаешь, какую крепкую самогонку делаю? У, не поверишь! Хлопнешь три рюмашки и с копыт долой. Где сидел, там и упал. Я хотел принести бутылку, но не знаю, принимаешь на грудь или нет. Может у тебя есть в заначке? Я огурчики с помидорами притащил. Ох, хороша закуска! И салат — объедение. А кабачки, вот такущие вымахали, — он развёл руки в стороны. — Я принёс две штучки. Сварганишь что-нибудь. А может, есть пузырёк? Сели бы с тобой, опрокинули, а потом за жизнь поговорили. Если бы ты знала, Валентина, как я люблю про политику разговаривать, когда стопочку-другую опрокину. У, хлебом не корми, дай поболтать! До утра не утыркаешь. Бывало, моя Варвара, так мучилась со мной — ужас! Только ей удавалось меня утихомирить, а теперь некому. Да-а…

И Роман стал самозабвенно врать, а по-другому нельзя было назвать это. Сам не понял, что на него нашло. В жизни-то не любил попусту языком молоть, а тут не остановишь. Всё в кучу собрал, а потом на политику перешёл. Говорил, что все политики — это сволочи и дармоеды, потому что они не знают, как живётся народу, они земли не нюхали, потому что не умеют работать, а лишь языками треплют, а сами тяжелее ручки и ложки ничего в жизни не поднимали. Оглоеды, ети вашу мамашу и папашу туда же! Роман погрозил скрюченным пальцем, вытер рукавом выступивший пот и взбрыкнул головой, разлохматив и без того растрёпанные волосы. И опять понёс всякую чушь. Сам себе удивлялся, откуда только слова брались. Перепрыгивал с пятого на десятое, не давая ни словечка вставить дачнице, а потом весь разговор свёл к самогонке, которую очень уважает и которую гнал, гонит и будет гнать.

— Вы пьёте, Роман Петрович? — удивлённо сказала дачница. — А Дина Антоновна говорила, что не злоупотребляете…

— Я лишнего не пью, — Роман мотнул головой. — Ну, вечером, когда зайду домой, могу с устатку стакан-другой засандалить. А после бани выпить — это святое. Да-а… У меня так принято. В баньке попарился, холодной водичкой ополоснулся, а потом за стол и сразу гранёный стакан выпиваю, а дальше как масть ляжет. Могу бутылку выпить, а под настроение, даже две осиливаю. Своя же, не покупная. Ты не гляди, что я худой, зато жилистый. А ты, Валюха, любишь в баньке париться? — и снова заметил, как она нахмурилась, когда назвал по имени. — Если хочешь, могу с собой взять. Спинки друг дружке потрём… Ну и того…

И, ухмыльнувшись, подмигнул, намекая. А потом закинул ногу на ногу, выставив носок с дыркой, и пошевелил пальцами.

— Хозяйку бы мне, — продолжая разговор, сказал он. — Даже носки некому заштопать, уж полный мешок накопился. А с моими пальцами не удержать иголку, — и ткнул, чуть ли не в лицо мозолистые руки в трещинах с обгрызенными ногтями и чёрными несмываемыми полосками. — Хозяйка нужна. Я люблю работать и бабу такую же ищу. Один не успеваю по хозяйству. Мне помощница нужна, крепкая и надёжная. На меня трудно угодить, а вот ты приглянулась. Может, поможешь, Валюха? Завтра собираюсь навоз вывезти из сарая. Накопился, сракой в дверь не влезешь. Вывезем и на огороде сложим с кучу. Думаю, денька за три управимся. А по осени, когда картошку уберём, огород перекопаем. Трактор не хочу нанимать — накладно, лучше лопатой, так вернее и дешевле. Да-а… И зима на носу, можно сказать. Дрова нужно заготовить. В лес с тобой поедем. Я уже насчёт делянки договорился. С недельку там поживём. Шалаш поставим. Комаров покормим, а ночами будем греться — пузами тереться…

И причмокнул, сощурившись, а потом оценивающе с ног до головы осмотрел дачницу.

Дачница была не в шоке, а в ступоре. Сидела и смотрела на него, что-то пыталась сказать, но только руками разводила. А Роман опять принялся врать. Ему весело стало, поглядывая на дачницу. Даже на душе полегчало, что ли, когда он стал врать. Сам не знал, что на него нашло, почему так повёл себя. Всё же его пригласили в гости, тем более женщина. Нужно было вести подобающе, а он не удержался. Как-то сразу не пошло, едва увидел её. И эти вопросы: что да как и почему... Поэтому Роман сразу стал сравнивать со своей Варварой, под неё примерять, потому что остаток этой жизни тоже хотелось прожить так, как привык, а не так, как ему стали бы навязывать. И поэтому принялся грубить, хотя, может быть, дачница и не заслужила, потому что она смотрела на жизнь со своей колокольни, но Роман не удержался и сорвался. Он замолчал. Дачница тоже молчала. Видать, не могла в себя прийти.

— Ну, ладно, Валюха, — сказал Роман и поднялся. — Засиделся, пора и честь знать. Чаем, вижу, угощать не собираешься, говоришь, что не любишь готовить, и выпивки нет, на столе пусто, а я жрать хочу. Не успел повечерять. Кишка кишке протокол пишет, как говаривал мой батя. Ну, если надумаешь помочь, с утречка пораньше приходи. Я вилы и рукавицы приготовлю. На корыте будем навоз возить. Скопилось — ужас!

— Спасибо за приглашение, но я в город уезжаю, — наконец-то дачница обрела дар речи. — Надышалась свежим воздухом, вволю напилась свежего молочка и хватит. В городе дела найдутся, а вы уж, Роман Петрович, сами справитесь с этим вашим навозом. Не обессудьте!

И развела руками.

— Ну, тогда я пошёл, — сказал Роман, направляясь к двери. — Ты уж извиняй, если лишку наговорил. Мы не привыкли раскланиваться и расшаркиваться. Мы по-простому живём. Будешь в посёлке, милости прошу. В баньку сходим вдвоём, спинки потрём, самогоночкой угощу, а потом за жизнь поговорим…

Он подмигнул, усмехнулся и вышел, захлопнув дверь...

Утром, когда он сидел за столом и пил чай, дверь распахнулась и в дом ворвалась разгневанная Дина: растрёпанная и раскрасневшаяся, с платком на плечах.

— Ты чего нагородил Валентине? — не здороваясь, уперев руки в бока, сказала она и дунула, поправляя прядь волос. — Какая муха тебя укусила? Говоришь, полный сарай навоза… Пригласил женщину вывезти. Это ж надо до такого додуматься! Она, бедняжка, даже слышать про тебя не хочет. Я только заикнулась, хотела узнать, как прошло ваше знакомство, она руками-ногами замахала, сказала, что не только видеть, слышать про тебя не хочет. Ты чего натворил, обормот этакий?

И встала перед ним, уперев руки в бока, и запыхтела.

— Ты не кипятись, Динка, не ворчи, — сказал Роман, отхлебнув из кружки. — Не моё это… Понимаешь, Динка, не моё, хоть режь на куски! Глянул и представил, как она будет хозяйничать… Чужая она, хоть и красивая, но стерва, каких поискать нужно. У неё же на лице написано, что она — стерва! Ей не муж нужен, а прислуга. А ты — жениться, жениться… Тьфу ты, придумала же такое!

Он сплюнул и поморщился.

— Я же для тебя старалась, а ты… — И Дина махнула рукой. — Вот был обормотом, им же и остался.

Сказала, как припечатала. И пальцем ткнула ему в лоб, словно точку поставила.

— О, вот это — моё! — сказал Роман, потирая лоб. — Так саданула, думал, дырку сделала.

— Я те сделаю, — погрозила кулачком Дина. — Возьму скалку и прогуляюсь по хребтине. Совсем от рук отбился. Тебя нужно в ежовых рукавицах держать, как держала Варвара, а то избалуешься. Да и так уже учудил, хоть стой, хоть падай. В посёлке узнают, как ты на смотрины ходил, дачницу позвал навоз убирать, так проходу не дадут. В кулаке тебя надо держать, а кулаке, вот так!

И она сжала маленький, но крепкий кулачок и ткнула ему под нос.

— А ты возьми и держи, — неожиданно сказал Роман не только для неё, но и для себя и удивлённо башкой мотнул. — Да, Динка, держи и не отпускай. Мне не нужны всякие там дачницы. Ты, единственная, кто меня знает, как облупленного. И я тебя знаю, как никто другой. И мне не нужно тебя сравнивать с Варварой, потому что ты — это она, как две капли воды. Ну, почти одинаковы… И ты это знаешь…

Сказал и замолчал, отвернувшись к окну.

Дина, не ожидая такого поворота, невольно присела на краешек табуретки,  стащила платок с плеч и затеребила.

Роман сидел и вспоминал свою Варвару. Вспоминал жизнь, как с ней жили, вспоминал ребятишек и косился на Дину, которая удивлённо поглядывала на него.

— Ты чего это надумал, замуж меня зовёшь, что ли? — наконец-то сказала она и мотнула головой. — Да уж, знаю тебя, как облупленного. Даже знаю, о чём ты думаешь. А как Варвара посмотрит на это, как ребятишки отнесутся?

— Сама же говорила, что она будет рада, если в доме появится хозяйка, — не поднимая головы, сказал он. — А если ты станешь, Варвара вдвойне обрадуется, и ребятишки тебя примут, потому что ты — своя…

Сказал и снова отвернулся к окну.

Дина задумалась. Вздёргивала плечами, хмурилась, поглядывала на него и снова наклоняла голову.

— А как жить-то будем? — наконец-то сказала Дина. — Ты можешь это представить?

— Не знаю… — он пожал плечами. — Не знаю, но думаю, что нормально будем жить, как все люди живут. Вчера весь вечер сидел, всю жизнь перебирал. О многом думал, многое вспоминал, фотографии перебирал, открытки с письмами. Чуть ли не до утра просидел. Знаешь, Динка, честно сказать, никого не хочу видеть в этом доме, кроме тебя. Ты здесь своя, а остальные — это чужие, кого я не смогу принять, и дети не признают. А ты — своя…

Повторил он и снова уставился в окно.

Дина молчала, о чём-то думала. Долго сидела, теребила край платка, хмурилась, но тут же улыбалась и снова прятала глаза, а потом взглянула на него, наконец-то, решившись.

— Правду сказать, я не ожидала, что заведёшь этот разговор. Долго сидела и думала. Всяко смотрела, тоже прошлую жизнь вспоминала, думала, как бы твоя Варвара к этому отнеслась, а тем более — дети. Сложно решиться, а ещё тяжелее сделать шаг навстречу, потому что больше половины жизни прожито, а впереди всего ничего осталось и хотелось бы провести остаток этой жизни спокойно, зная, что рядом находится надежное плечо и хороший человек. Я не смогу заменить Варвару — ты знаешь, — сказала она. — Мы были похожи с ней, многие считали нас сёстрами, но в то же время, мы — разные. Ты знаешь, возраст не тот, чтобы нам любовями заниматься, а вот сойтись, чтобы до последнего дня быть вместе и поддерживать друг друга — можно попробовать. А что из этого выйдет — время покажет...

И снова замолчала, затеребив платок.

И Роман молчал.

Наверное, каждый из них вспоминал свою прошлую жизнь, но в то же время, они думали о будущей жизни, чтобы до последнего дня прожить душа в душу. Скорее всего, так и было. А что из этого получится, покажет время…

^{Илл.: Владимир Егоркин}