Переводы Ст. Чумакова

К.И. Галчинский (1905 – 1953) 

Сервус, Мадонна! 

Пускай кто-то книги пишет, прилично или отлично, 
пускай им хвала звучит, заслуженна и стозвонна. 
Я книг писать не умею и слава мне безразлична, – 
сервус, Мадонна! 

Не мне корешки томов, сиятельные до боли, 
не мне ни весна, ни солнце, глядящее с неба сонно, 
а мне дождливые ночи и ветры, и алкоголи, – 
сервус, Мадонна! 

И до меня был кто-то… А после меня другие 
придут, ведь жизнь бесконечна, а смерть пуста и бездонна, 
и все – будто сон безумца, снящийся в ностальгии, – 
сервус, Мадонна! 

Стоишь ты передо мною, стоишь, как будто живая, 
в цветах забытого детства стоишь и тихо и скромно, 
сплетаю тебе венок я и грязь своих рук смываю, – 
сервус, Мадонна! 

Прими же венок поэта, мерзавца и негодяя, 
знакомого и редакциям, и полиции конной; 
ведь ты мне муза, и мать, и любовница, и – не знаю… 
Сервус, Мадонна! 

Пер. Ст. Чумакова. 
  
К.И. Галчинский 

Путешествие в Счастливую Аравию 

Бахрому развеять ветры прилетели, 
В небе звезды-птицы, золотой венок. 
Кони еле-еле… Колеса заскрипели… 
И возница пьяный страшно одинок. 

Музыки шкатулка – катится карета, 
Ночь вокруг кареты – чудеса одни: 
Серебристой бурей пролетит комета, 
В чаще замерцают светляки, огни… 

А в карете двое, на подушках млея, 
Словно пьют ночное старое вино… 
И поют дорога, синева и время, 
Только Им, умершим, слышать не дано. 

Пер. Ст. Чумакова. 
  
К.И. Галчинский 

Недоразумения 

Говорят одни: «Он – наш!», 
а другие: «Нет, он – наш!», 
а я только твой, моя родная. 

Кто на Запад меня влёк, 
кто, напротив, на Восток, 
я ж в кино с тобой сходить предпочитаю. 

Мне и тех и этих жаль: 
фильм с Лени Рифеншталь 
до чего ж приятней рая с адом! 

Я с тобою восемь лет, 
но вот снова гасят свет 
и глядим мы на экран счастливым взглядом. 

Что? Ах, стержня нету в нас? 
Старичок, не надо фраз! 
Учит стержню лес, что в высь стремится. 

А молитва… Пусть она, 
благородна и чинна, 
в маминой псалтыри золотится. 

Для меня ты – чудный Рим, 
Византия, блеск и дым, 
Моцарта мотив, порыв священный; 

Ты – огни во тьме полей, 
Висла милая и Рейн, 
песнь язычника и Гёте совершенный. 

Как-то свыше был мне знак: 
без монархии – никак! 
Без монархии – бог знает что случится. 

Пусть кругом бушует свист, 
но я – польский монархист, 
ибо ты – моя императрица. 

К.И. Галчинский 

Элегия 

Жизнь мучит меня всё более, 
стал мне вреден даже эклер; 
семью шпагами меланхолии 
я пронзён, как Аполлинер. 

Голова по утрам раскалывается. 
Что за прок с такой головы? 
А когда-то… Но, видно, сказывается… 
Но когда-то… Поверьте вы! 

Не уснуть… И в дверь – боги правые! – 
кто-то начал ко мне стучать. 
А, я знаю: это – Костлявая. 
– Не пора ль – говорит – сплясать? 

Что ж, приму ее предложение, 
хоть в пижаме пляс – моветон. 
И мы начали с ней движение 
сквозь вертепы, где мрак и стон. 

Поглощала нас тьма аидова… 
Вдруг Костлявая в плач и в крик: 
– А семь дыр в пижаме откудова? 
Вы, К.И., - как семерка пик! 

– В этом суть – говорю – истории, 
дорогая моя, ма шер: 
семью шпагами меланхолии 
я пронзен, как Аполлинер. 

Пер. Ст. Чумакова. 
  
К.И. Галчинский 

Сатира на божью коровку 

И на кой такое свету? 
Шеи вроде бы и нету, 
а без шеи ну кому оно нужно? 

Пахнет, словно днища в бочках, 
все в каких-то ножках, точках, – 
тьфу ты, пропасть, - мерзко и смешно! 

Занят человек по горло, 
это ж – по стене попёрло, 
отвлекает человека, он и злится. 

Человек хотел собраться, 
ан изволь полюбоваться! 
Ну а время-то бежит, как говорится. 

Во-вторых, какого ляда 
средь зимы ему тут надо?! 
Ну уж летом бы… в саду… на бахче… 

Летом – дело бы другое: 
насекомое любое 
может летом то да сё… и вообще. 

Я прошу специалистов, 
разных божьих коровкистов, 
в сей вопрос вложить и опыт и пыл. 

Потому-то в кабинете, 
пред историей в ответе, 
я сатиру на коровку сложил. 

Пер. Ст. Чумакова.