Простодушная игра Виктора Лихоносова
…Без возврата
Сгорим и мы, свершая в свой черед
Обычный путь, но долго не умрет
Жизнь, что горела в нас когда-то…
И. Бунин. Огни небес
В преддверии осени закончился в Тамани земной путь Виктора Ивановича Лихоносова. Видимо, как и его герой Степка, «Тамань он берег для одиночества» [1], но оно оказалось особого, горестного для нас всех свойства...
В Тамани теперь есть поклонное место, куда будут приходить родные, близкие и почитатели раздумчивого таланта писателя, таланта говорить проникновенно, необычно о литературе, о высоких переживаниях, иногда с мягкой укоризной и наставлениями к молодежи. За пять последних ежегодных встреч на конференциях его имени мы привыкли к негромким его беседам об убегающей жизни, которую он останавливал на минуту, всматривался в нее, а потом в чуткой тишине аудитории наговаривал, нашептывал уже срывающимся голосом пожилого человека о ее глубине, перипетиях и тонкостях, – редко кто из нас видел ее так, как виделось ему.
Эта манера всматриваться в проходящее мгновение сложилась у Виктора Ивановича еще в молодости, в начале писательского пути: «Всюду нас провожали, от сердца говорили прощальные слова, и я на всех глядел, всех слушал с растроганным чувством: оглянись! запомни! через минуту не будет!»; «Только что жившее стало былым, прошлым, и от сознания "было, не вернется" обострялись мысли» [1]. Писателю всегда приходится задним числом сообщать нам о том, что он узнал, испытал, почувствовал, о чем думал и грезил. «Я сижу сейчас дома сентябрьским вечером и передаю слова друга в своей обработке и, отрываясь, не покидая мысленно осень того года в Тамани, той ночи, с испугом и сожалением думаю: где та ночь? Мы ли там были?» [1].
Историк и филолог, в этих ипостасях Лихоносов оставался в своих произведениях всегда. Так глубоко и тонко чувствовать дыхание времен и времени дано было ему не только образованием, но и Провидением. «Оба мы начитались древних книг и уже не могли представить своих неведомых дней без нового соединения с прошлым» [1]. Он видел в дали веков отголоски настоящего, ему было нетрудно с любым человеком говорить о личностях, делавших, как он считал, историю, кем бы они ни были…
В мою первую (по совершенно прагматичному поводу) встречу с Виктором Ивановичем в 2003 году у него в редакции «Родной Кубани» он, узнав, что я родом из станицы Каневской, легко сменил тему и стал выпытывать у меня, о ком из каневских, чепигинских, новоминских казаков я знаю, называл имена, фамилии, прозвища и не удивился, что я их впервые слышу. Удивилась я – для него они были живые, непридуманные, настоящие; он рассказывал, чем они знамениты, почему их скромные имена стоит помнить… Мне пришлось и устыдиться: так далеки были эти факты о малой родине от моих не только бытовых, но и профессиональных занятий… В тот раз он надарил мне журналов за двухтысячный год со своими автографами, и я ушла знакомиться, читать, о чем же пишут в «Родной Кубани». Нашла несколько известных имен авторов, а в третьем номере прочла о Кирилле Россинском – с удовлетворением, поскольку преподавала в то время в вузе его имени и, будучи сотрудником редакционно-издательского отдела, готовила о нем материалы для печати. Но еще больше в журналах встречались совершенно незнакомые и далекие мне имена, открывались необычные рубрики, неожиданные ракурсы литературной истории нашего края. Материалы были разноплановыми, интересными, дополняли ту общую историческую картину, которая в моем представлении была сформирована романом «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж»… «Увы, скучны нам летописи про какие-то походы каких-то князей на языке уже премудром. Но кто нам внушил, что они скучны, не важны мыслями и не отмечены тонкостью духовной? Поди разыщи теперь. И вот я, тоже небрежный, раскрыл впервые и не мог оторваться: щемяще-родным, горестным и прекрасным повеяло с полей моей отчизны!» [1].
В последней речи на июньской конференции этого года Виктор Иванович поднял тему игры в литературе. «…Эта игра в литературе мне вообще нравится! Она может быть очень серьезной, даже философской. Всё натужное, вымученное, взятое с потолка… я не принимаю в литературе. Я люблю всё живое! И мне, как Олегу Михайлову, нравится Алексей Толстой. Ведь он писал действительно играючи. И он написал роман «Петр Первый»!!! Он как-то живо это всё варил… и не потел, как многие… Вот это вот самое дорогое в творчестве… и результаты творчества… Потому что в литературе много вымученного, сейчас политически много вымученного. Эти нахмуренные лбы… высказывания, вечная серьезность, которую невозможно читать… А литература, искусство… как у Пушкина: всё серьезно, а как легко, как всё легко… Поэтому, если студентам захочется проверить меня, насколько я прав, прочтите сначала «Тамань» Лермонтова, чтобы знали, что ж там было в Тамани (это гениальное произведение, мы и в подметки никогда не будем годиться), а потом «Слепой мальчик». На этом же пятачке спустя полтора века какой-то выпивший старый писатель играется, притом серьезно играется, с двумя женщинами… Как эта в конце концов вещь выглядит? А может, она никуда не годится, не знаю…» (текст с видеозаписи публикуется впервые. – Л.Х.).
А в 1968 году 32-летний Лихоносов писал: «Напомнилось, что молодость моя прошла, и где же мудрость, причащение к тайне? В Тамани, в полях, на дорогах родимой стороны я так и останусь с сердцем ребенка. Ничего уже не свершу восхитительного, прекрасного, и это горько как раз в Тамани, когда отворяются в тебе уголки для счастливых грез»! [1]. Однако это «восхитительное, прекрасное» свершилось. Через полвека, 20 января 2018 года Виктор Иванович писал мне именно об этом: «Весь январь растворяюсь в Тамани, пишу главу "Слепой мальчик", душа притомилась, просится отдохнуть, я распечатал черновичок и отвлекусь на другое, а потом внезапно вернусь на кручу или в хату Царицыхи и договорю последнее». И через несколько дней: «...Главу я не дописал, оставил наполняться чистой песчаной водой... Десять дней ничего не делаю, все перебираю записи и папки...» (1 февраля 2018 г.).
А ведь уже в той же «Осени в Тамани» настроением игры пронизаны многие строчки. Юмор, шуточки, насмешки, веселые взаимные подначки – у Лихоносова это и называется игрой. Да, как в настоящей игре, всё по правилам, и нельзя нарушить, переступить черту, выйти за пределы негласно принятого, сказать что-то уж очень обидное, не дозволенное неписаными условиями.
«…Казак шел не спеша, как идут на оклик соседа, который часто просит взаймы.
– Ох и здоров казак спать! – кричал Степка, преображаясь. – В одних трусах ходишь, девок бы постыдился.
– Та нехай подывляться на мое сложение, – шлепнул казак ладонью по животу, заметил в ямке пупка арбузное семечко, прицелился и выщелкнул пальцем. – Тело мое ще справное, я год как занимаюсь по системе хачка-йогов и дуже похудел. Здравствуй, Степушка, казачок, я тебя, признаться, и не угадал.
– Где же тебе угадать, с утра лежишь взболтанный.
– Не, – отвёл казак подозрение. – С мая месяца не выпивал, а виноград ще не давил. Для гостей у меня, правда, есть. Проходьте.
– Чего у тебя Антон Головатый стоит и не меняешь? Устал Антон: ветер, дождь, а он флаг держит, рука затекла. Сменил бы, за него постоял, а ему бы виноградного налил.
– Та он тогда с памятника соскочит и спляшет.
– А тебя, Юхимушка, наверное, рядом поставим или повыше, чтоб от Сенной видать?
– Насчет меня ще решения не вынесли. Я не скоро помру.
Малый и старый игрались… (курсив мой. – Л.Х.)» [1]. Так беседуют близкие по духу, понимающие друг друга люди, связанные большой любовью к истории родной земли, – Юхим Коростыль и Степка. Да и сам автор в ремарках поддерживает дух игры – ведь он в той же связке.
Игрой пропитана и вся наша с Виктором Ивановичем нечаянная переписка, он и сам в этом признавался, что играется; возможно, таким образом он хотел предупредить мое не дай бог слишком серьезное восприятие его отношения ко мне, а скорее всего, в его привычке это воображаемое, милое, актерское всегда было и неизбежно проявилось в период написания «Слепого мальчика» и одновременно нашего знакомства.
«Неразгаданные дни. 4 августа 2018, 11:59. В разгаре летний отпуск, но ни обыватели, ни разведчики всех стран и народов не заметили, что Людмила Николаевна Хорева где-то открыто появилась и удивила русский народ своей статью. Не вышла она на тайное чаепитие, на танцы в городском саду, на протестную акцию в связи с повышением табеля о пенсионном возрасте, не видели ее ни в трамвае, ни в троллейбусе, ни в злачном ресторане, ни в читальном зале Пушкинской библиотеки, куда захаживает потомок воронежских хохлов, – нигде не поколебала чужую душу ее святая тень.
Придется писать на нее жалобу. – В.Л. 4 авг. 2018 Стамбул – Карс – Ереван – Кизляр – Армавир – Краснодар».
На мой вопрос «Неужели вы за это время действительно проследовали по названному вами маршруту?» пришел ответ: «…Нет… Я играюсь (выделено мной. – Л.Х.). На два дня выбрался в Пересыпь и Тамань, проскочил туда-назад по великому Крымскому мосту и – домой. Все лето специально не выезжаю из города, караулю Вас на всех трамвайных и троллейбусных остановках, иногда по моей просьбе начальство останавливает движение, делает обыск в вагонах, но замечательной особы не находит, арест не осуществляется. – В.Л.».
Тональность менять было нельзя, мне и самой нравилась эта словесная игра в диалогах с необыкновенным человеком: «…У меня же проездной. Я невидимкой езжу, куда захочу... А арест – только добровольный… Назад я через пять дней (я была в Крыму. – Л.Х.) и снова Крымский мост буду проезжать ночью... Просто цепочка огней...» – «...У вас и вместо светлой любви… только цепочка туманных огней. НОЧЬЮ (выделено Лихоносовым. – Л.Х.) мост тоже хорош. И море, и просторы будут видны через год из железнодорожного вагона. Потерпим. Всюду надо терпеть. Не только в любви... – В.Л.». – «Да. Всё вместо, вместо, вместо... Слышите, как стучат колеса вагона?»…
В «Осени в Тамани» есть «мостик» в будущее, есть высказанная автором греза, которой было суждено сбыться через полвека в «Слепом мальчике»: «…По крошечке собираем. Никто не удосужился оставить нам хату казачки на память. Ужасно хочется провести ночь в этой хате, где бы только лавка да стены – ладно. Провести одну ночь в жизни» [1].
Ну кто же всерьез будет думать о том, что он ночует в той самой хате, где довелось быть Лермонтову полтора века назад?! А только тот, в ком живет предчувствие, ожидание тайны, в ком воображение может нарисовать любую реальную картину из событий стародавней жизни и перенести в нее, кто думает не только о том, кто в истории «кого завоевал, пленил, убил, в каком году покорили чью-то землю», но и о том, «как стоял кто-то на круче, глядел на Керчь и ждал родную душу... И в Тамани… Кто плыл к князю? Какая гречанка томила душу воину?» [2]. Вот он всматривается в холмистый горизонт, от которого ползет детской игрушкой катер, – «было ощущение, что катер подкрадывается к таманским кручам с какой-то тайной, которая заколдовалась в Керчи. В прежние, самые первые годы ожидал я чудного обмана, пришествия с палубы какой-то желанной незнакомой души» [2]. И в письме от 4 ноября 2017 г. Виктор Иванович тоже признавался мне: «Я Вас вспоминаю и думаю: "Чайку бы попить…" У меня нет никакой тактики, я готов с Вами по аллее в Ясной Поляне пройтись и в Вологде у Миши Карачёва посидеть... Все время ищешь родственную душу. Вот и вся тайна».
Рассказ «Слепой мальчик, ундина и черкешенка Аише» начинается с размышлений о юношеском выборе писателя, который определил всю его жизнь: «Славное время тёмной наивности! Оно выстроило мою судьбу и удостоило счастья побыть рядом с матерью до её глубокой старости <…> Всё-таки хорошо писателю укореняться там, где дремлет много преданий и загадок. Я и ездил сюда вздыхать по тёмной далёкой утраченной жизни» [2]. И вот опять, через много лет писатель снова «тихий гость» Тамани… Скучая, ища ночлег, задавая себе вопрос: «Зачем я опять здесь?», он встречает разных давних знакомых и уже в первых разговорах с ними настраивается на особый, шуточный, игривый лад.
Во дворе за калиточкой стоит и словно ждет писателя некая Надежда Семёновна.
«– Неужели меня караулите? Здравствуйте.
– А какой толк вас ждать. Где книга?
– В Пересыпи.
– А у меня в погребе вино вкусное, но не налью. Раз вы такой. Чего опять к нам? Каким ветром?
– Поволочиться за красотками, уговаривать их.
– Да они нынче сами уговорят.
– Не всякая. Моим красоткам изящно лгу я, приглашаю их на катере в Керчь, угощаю мороженым, плывём назад, и на берегу я понимаю, что дитя вежливо оставляет меня.
– Хочется вам приключений.
– Особенно бы в Тамани» [2].
Но настоящее приключение случается следующим вечером, ночью, когда две знакомые писателю девушки, похожие на черкешенок, две сестры, соглашаются, нарушив запреты музейного начальства, провести ночь в «хате Царицыхи» – в «той самой», в которой довелось ночевать когда-то Лермонтову. Лихоносов первым заговаривает «с милой таманской особою»:
«– А что это вы, черноокая и тонкая в талии, так вольно плаваете по синему морю? Чему она, казачка, радуется, что́ (акут мой. – Л.Х.) она, соблазнительная и, наверно, коварная, празднует в своей драгоценной жизни?
Она стояла вся радостная, довольная моей лёгкой игрой.
<…>
–…Побыть ночью в хате Царицыхи всё равно что закрыться в том старом времени. Кто-нибудь придумывал такое?
– Вы первый.
– И последний. А потому ключик от висячего замка припасите. В полночь я взберусь от берега к воротцам и буду с замиранием ждать, как от белой стены оторвутся две женские фигурки. Я, подобно слепому мальчику, буду с узелком.
Мы посмеялись… <…>
–…Протяните вашу белую ручку и поздоровайтесь со мной щёчкой. Кланяюсь. Не верится, что это вы. Такая небесная. Такое ощущение, что вы мне изменяли целых пять лет.
– Даже больше, – весело поддержала она мою игру, тотчас допуская меня к себе. – Я не изменяла. Незачем. Вы приезжаете редко и ненадолго, мимо нас только пробегаете, и я не успеваю вас полюбить» [2].
Так, перемежая свое восхищение сестрами-красавицами с тайнами прежних времен и перипетий лермонтовского рассказа, автор, играя словами, событиями, именами, описывает в «Слепом мальчике…», как прошли эти несколько часов в тесной комнатке со свечой. «Я подносил к губам и опускал на колено бокал, подносил и опускал и глядел в темное окошечко. Кажется, я опять жалел всех, кого нету давно» [2].
Его героини тоже включаются в действие, с радостью подыгрывают, «невинно резвясь любовью друг к другу». Было ли это на самом деле или только придумано автором, дабы облачить его серьезные мысли в кокон воображаемых игривых диалогов, но читатель верит и невольно заражается их духом и принимает условия… В этой целомудренной игре столько чистоты, радости, любования, нежности, в ней столько новых и неожиданных красок – и всегда есть, как в любой игре, грань, за которую совершенно невозможно заступить. Да и рефрен из уст играющегося писателя «Ничего, ничего душа моя не просит, кроме взгляда твоего…» подчеркивает бесхитростность игры, затеянной ради необыкновенных впечатлений и удовольствия.
«– Давайте эту ночь запомним. Я уеду, а вы останетесь тут с греками, хазарами, византийцами, турками. Ночей в Тамани было много-много, и одна из них досталась нам. Такая» [2]. Писатель предлагает спуститься к морю, поглядеть через пролив на цепочку огней Керчи, подняться по Сенявиной балке: «Я проведу вас тропками слепого мальчика, уж позвольте и мне поиграться. А ещё погуляем бережком от бывшей Турецкой крепости в сторону Фанагорийской, но до неё далеко, мы в Петренковой балке задержимся…» [2].
К слову приходится и история, найденная когда-то автором в архиве, – о тринадцатилетней черкешенке Аише, которую он, как признается, всегда вспоминает, проезжая мимо пустыря, где была Фанагорийская крепость: «Каждый раз (запомните и поревнуйте) тайной мелодией протянется мгновение (видите, как говорю), и я пожалею черкешенку Аише. Таманскую пленницу, как написано на листе, "из черкес и наречённой Прасковиею"» [2]. История Аише волнует автора и его спутниц, они сокрушаются, что жизнь ее прошла для всех незамеченной, и «никто о ней не написал и уже не напишет». И опять это лихоносовское «растроганное чувство», всматривание в каждого, кто хоть как-то связан с местной историей и лермонтовским сюжетом из «Героя нашего времени», в чью жизнь вошло всё то, к чему и сам автор прикоснулся сердцем, дорогое и незабываемое: «Чудо: пленная черкешенка в Тамани! Повзрослела, вышла, может, за казака, жила, может, в Тамани до старости, а то и в Керчь перебралась, где-то упокоилась. Вот тут же по Сенявиной балке ходила, у хаты Царицыхи бывала. Она меня умиляет, я жалею её, слепой мальчик тоже слышал о ней, в станице-то той дворов чуть-чуть было... <…>
Но вы ещё не знаете самой главной загадки… <…> был в церкви слепой звонарь, старик, говорили, что тот самый, из повести мальчик с узелком. Всегда буду жалеть, что не жил тогда рядом… Или хоть бы до войны…
<…> Слепой мальчик с узелком, какие-то контрабандисты, зачем-то дитя Аише на судёнышке, что, как, почему – тайна навеки. Вот чего не знали Лермонтов с Печориным…» [2].
С замиранием сердца читаешь эти строки, в которых столько грусти, оттого что от той лермонтовской истории остались лишь призрачные следы. Интерес к реальным людям и событиям время от времени вспыхивает и у автора, и у его спутниц. И вновь игра, метафора просачивается в беседу писателя и сестер, похожих на черкешенок, в их размышления о его непрерывной связанности со слепым мальчиком:
«– Да думаю: сколько тут народу прошло… через Тамань-то. А вы один водите за собой слепого мальчика, звонаря (курсив мой. – Л.Х.)… Вы один...» [2].
И надо отдать должное никогда не ослабевавшему горению Виктора Ивановича Лихоносова в постижении тайны «хаты Царицыхи», «слепого мальчика», «ундины». Он не раз писал [3] о новых находках, хоть и мало они открывали завесу неизвестности над героями и прототипами лермонтовской «Тамани»…
Стремление раскрыть тайну – это тоже игра, это осмысленное действие, она бывает томительна, но увлекательна, интригует и держит своей недосказанностью. И мотив игры, как считают теоретики игры, лежит не в результате, а в самом процессе: игра способствует поддержанию в человеке хорошего самочувствия, доставляет радость сама по себе [4]. Я объясняю стремление Виктора Ивановича Лихоносова к игровой манере в повествовании и реальном общении еще и тем особым состоянием, качеством, которое он так ценил в человеке и которым обладал сам: «Самые приятные отношения – простодушные…» (20 января 2018 г.); он предупреждал: «…Излишняя осторожность... не позволяет жить просто так...» (12 апреля) и советовал: «Даже в осторожности нельзя терять простодушия» (13 июня). Простодушие проявляется в искренности, сердечности, чистоте помыслов, доброте и бесхитростности и вместе с доверием «игроков» друг к другу и взаимной симпатией позволяет сохранять высокие отношения...
Остается с благодарностью, грустью и трепетным сожалением об утраченном перечитывать и обдумывать написанные рукой великого лирика нашей эпохи шутливые и серьезные, полные искренних признаний и мудрых советов строки.
Август, 2021
Использованная литература:
1. Лихоносов, В.И. Осень в Тамани : повесть. – URL: https://rospisatel.ru/osen%20v%20tamani.htm (дата обращения: 22.08.2021).
2. Лихоносов, В.И. Слепой мальчик, ундина и черкешенка Аише // Литературная Россия. – 2021. – 29 апр. (№ 16).
3. Лихоносов, В.И. Тайна хаты Царицыхи // Лихоносов, В.И. Волшебные дни : статьи, очерки, интервью. – URL: https://biography.wikireading.ru/281778 (дата обращения: 22.08.2021).
4. Национальная философская энциклопедия. – URL: https://terme.ru/termin/igra.html (дата обращения: 22.08.2021).
02.09.2021
Статьи по теме