Как-то одиноко выделялся на краю хутора белыми стенами, камышовой крышей и высокими окнами дом, в котором родился Шолохов. Внутри – музейная чистота и ухоженность. Нежилая тишина комнат подчеркивала вечность прошедшего семейного бытия: все в доме уцелело затем, чтобы хранить память о ком-то. Молчание стен, зеркал, занавесок, отцовских костяшек на счетах редко разбивается чужими голосами и стуком шагов. На хуторе, как и в Вешенской, меня скорбно томило сожаление: еще вроде бы недавно я по утрам мог подумать, что в эти же мгновения бодрствует вдалеке, на Дону, Шолохов, а вот уже и нету его нигде, нету почти двадцать лет. Рассеялась в истории великая жизнь, и с фотографий смотрит на нас сама судьба. Жили-были. Вот он, Миша Шолохов, с мамой Анастасией Даниловной, ему не больше пяти лет. Какие у него глаза! В книгу отзывов положено что-то написать, и я пишу о том, какие мудрые... взрослые глаза... у ребенка! О чем там спорят, чего в злобе распинаются враги гения? Глаза! Таких глаз у обыкновенных детей не бывает. На другой фотографии – вспоминаю я – первый дом в Вешенской, мальчик Миша с отцом, и тоже какой-то удивительный. Те же умные глаза! Им суждено прославить тихий Дон.

Со двора я вижу за пряслами у дороги коров и пастуха; ветер рвет на нем поношенный жесткий плащ. Везде типы донские живут до сих пор. Нельзя было не подумать при этом, что колхозная крепость на хуторе разорена, как и везде, и брошенный народ перемогается, как удастся. Одиноким выживанием невинных крестьян закончилась действительно последняя, уже не шолоховская, книга «Поднятой целины». Этого, почти библейского, пастуха на степном ветру не забуду.

Холмистая степь, небо, ветер все те же; нету только летописца и тех, кого он описал и среди кого жил давно и недавно. Герои романов — Григорий Мелехов, Аксинья, Пантелей Прокофьевич, Щукарь, Лушка, Нагульнов, Лопахин — не отстают от моих летучих впечатлений и по дороге, и в Вёшенской, и на этом хуторе. Без них уже немыслима биография донской земли.

На повороте опять провожает нас фигура казака на коне. Такого памятника казакам Кубани не существует. На месте какой-нибудь усадьбы, на природном кургане (где любил сиживать генерал А. Я. Кухаренко, сын наказного атамана) или где-нибудь при дороге у Кирпилей или Вторых Кочетов. Нету любви, нету и памятника. Спрятана на полках хранилищ и в сундуках письменная легенда Кубани, ее великая народная библиотека. |

Вёшенская позади. Я посетил ее в четвертый раз. В какое-то мгновение вся жизнь послевоенная мелькнула перед моим тайным взором, вся литературная наша (великая все-таки) эпоха, много знаменитых и простых имен вспомнилось. Всегда мы ждали Шолохова на съездах писателей, но он не приезжал. Вблизи церкви Михаила Архангела знаменитый вековой майдан, тут нам вручали премию шолоховскую в 95-м. Считал необходимым отправить из Вешек хоть открыточку, внизу конверта затвердить название станицы. Нынче всего одно письмо отправил. И конечно, дрогнуло что-то во мне, когда поднялся я на широкое крыльцо (как и сорок шесть лет назад): вот на этом месте стоял тогда Шолохов, а теперь пусто! Не только родным, но и мне тяжело уже столько лет расставаться с ним. Снял я на видео скамейку напротив могил, на ней шесть лет горевала каждый день Мария Петровна. Всегда буду жалеть, что не увидел ее в 85-м году.

17-й год подряд собирается на «Шолоховскую весну» до 70 тысяч человек. Каждый год приезжает хор из Северной Осетии. Делегации поклонников с Кубани что-то не замечается. На 11 тысяч жителей — 70 тысяч гостей. Лишь в Сростках у Шукшина случается что-то похожее. Народ без указов руководителей выбирает себе душевных поводырей. Мы приехали много позже: усадьба писателя, ставшая музеем, к вечеру пустовала. У ворот нас встретил внук Александр Михайлович, очень похожий на своего деда в молодости, но ростом выше. Я так и считаю, мы были гостями семьи Михаила Александровича: сына, дочери и внука. Так хорошо было мне когда-то на каникулах в Новосибирске у матери и в Топках у бабушки. Шолохова читали многие, но самого его почти никто толком не представляет. Редкая его скромность и простота передались детям. В комнатах его дома, который он, по словам Михаила Михайловича, не очень любил за его дачную планировку, никак не можешь смириться, что это уже музеи, что хозяева-наследники ушли доживать на другую улицу, оставив между стен свою прощальную печаль. Только что существовал нажитый уклад, все были вместе, у себя дома, средь детских углов, и, главное, была рядом великая опора, было ежедневное утешение близости отца-матери, само время вокруг было другое, и такою же опорою, как отец, была спокойная, могучая страна; душа так не страдала за будущее. Напоследок нас несколько часов принимали в гостиной за большим столом. Мы посидели эти послеполуденные часы не просто как кубанцы с родней писателя, а как единодушные русские люди, причастные созвучным чувством к тому, чем мы жили в нашем обществе еще недавно и что переживем сейчас. Душевное согласие на нынешней земле дороже всего. Мало ли кто говорил мне и писал о моих книгах. А вот сказал за столом Михаил Михайлович, как он в 71-м году купил и привез домой мою «Осень в Тамани», и меня вознесло. Потому что сын Шолохова. Бывал Михаил Михайлович и в темрюкских окрестностях — и в Голубицкой, и в Пересыпи.

В Вёшенскую художественная студия детей-инвалидов под руководством Н. Галкина привезла и подарила музею икону «Русь — древо незыблемое». Как-нибудь попозже побывают в станице и сами дети. В литературном музее поговорили с сотрудниками о предстоящем столетии со дня рождения классика. В музее я узнал, что 1 января 2002 года подписан Президентом России Указ о праздновании этой даты. В третьем пункте читаю: «Рекомендовать органам исполнительной власти субъектов Российской Федерации принять участие в подготовке и проведении празднования 100-летия со дня рождения М. А. Шолохова». Если Указ Президента подписан за три года до празднования, то, наверное, в этом кроется какая-то подготовительная задача. Отчего у нас на Кубани об этом ничего не известно? Одолели заботы об опере да кинофестивалях на берегу моря? Никакого внимания на распоряжение главы государства! Литературу затолкали в угол не только в школьных программах, она уже, похоже, кажется лишней и... руководителям культуры. Читали ли они когда-нибудь «Тихий Дон»? Оставят ли они однажды бесконечные скачки «праздников культуры»: фестивалей, показных конкурсов (балета, например), дорогостоящих вечеринок? Будет ли понято, что юбилей русского писателя Шолохова — это не какое-то краткосрочное, нудное мероприятие, заседание в зале, учебные речи и т. п., а глубокое поклонение национальной святыне, настойчивое напоминание о заветных национальных традициях? Будем надеяться, что проснется, наконец-то, и кубанское казачество.