Третьего дня Душечка, а вместе с ней и все в доме поддались модной меланхолии. Вздыхали служанки, вздыхала французская гувернантка. Вздыхала крошечная собачка, тоже модная и тоже французская. Невероятная тоска в начале весны. Никогда не заставал ее прежде, навещая любимых соседок.

Госпожа Пуховская жаловалась на головные боли, поминутно напоминая о них громким протяжным вздохом. Скучающе листала книжицу. Известный критик окрестил героя «негодяем» («негодяем» после его статьи в доме стало называть все, от скрипящих половиц, до петуха, кричащего слишком громко). Роман – «гадкая, гадкая штука». Цитирует и не признается, что и роман, и герой, ей, уже седой, близки и симпатичны.

Еще одна газетная статья – и она решит критиковать сама. Накинется от радости не на Байрона и Пушкина, великие так просто не даются. А на меня. Сидит тут, молодой, красивый, холост. Хозяйство бросил на какого-то слугу (немодного и даже не французского). Пишет стишки, если читает, то с юношеским жаром, имея плохую привычку размахивать руками. Читаю Душечке.

Когда она заперлась у себя в комнате и не разговаривает со мной уже три дня, не скучать не получается. Ее нет – я думаю о ней, она есть – я думаю о ней. Мысли делают круг и возвращаются. Чувствую себя крошечной кибиткой, потерявшейся в белой-белой вьюге.

«И руки белые твои

Ветер гладит…»

– И у меня руки белые! – вытянула перед собой, растопырила тонкие пальчики. Мол, глядите, белее сахара и снега, белее соли и смерти. Вдохновляйтесь.

«Гори, осенний лес,

Танцуй, моя краса»

Крутится, вертится, шустрая юла. Еще не танцевала на первом балу, все представляет себе большую люстру, большой оркестр, большого кавалера. Сама – миниатюрная куколка. Если и делает па, то перед зеркалом. Или, шутя, на наших долгих прогулках.

– Только mamán не говорите, – улыбается. Боже, где их учат так улыбаться?

«Ну где же ты, кудрявая красавица?

Где старая любовь?»

– Вы опять списываете? – спрашивает, когда долго на нее смотрю, оторвавшись от книг, собственных рассказов. – Вы же их с меня списываете?

Списываю. Признаюсь, врать, когда так смотрят, неприлично. Не сочиняю, не бегаю за музой-вертихвосткой. Списываю с Душечки ту героиню с родинкой, ту мимолетную любовь с белыми ручками. И как они двигаются, и как они смеются читателю сквозь страницы, как бьются в унисон чернильные сердца. Все они – одна. Моя. Душечка. Не разговаривает со мной три дня по совершенно непонятным причинам.

С весной дни становятся длиннее, а имение Пуховских застряло в феврале и до сих пор не проснулось. Дом не стряхнул с крыши снег, как отряхиваются пушистые собачки, не наполнился веселым гамом. Даже петух-негодяй будто специально игнорировал рассветы. А госпожа Пуховская не повторяла извечных угроз о топоре, супе и новой набитой подушке.

А была бы тут Душечка. Как бы она поплыла в своем новеньком весеннем платьице. Как бы она очаровательно посмеялась над mamán, как сыграла бы нам что-нибудь, откинув пыльную крышку рояля. И госпожа Пуховская вместе с ней. Какую бы забавную историю вспомнила, как упросила бы, наконец, свозить ее в город, ведь так хочется танцевать! Каким бы совсем-совсем мальчиком почувствовал бы я себя рядом с этой совсем-совсем девочкой.

Приди, красавица! Спаси меня от модной заразы, изобрети панацею. Движением головы, хитрым шепотом: «А вы мне сегодня снились…». Как преображается мир, поднимается второе, ярче первого, солнце. И пусть мне, поэту, свойственно страдать и преувеличивать, поверьте, строгие критики, как одиноко и плохо бывает, если человек живет 72 часа совершенно без прекрасного. На полках Байрон, Пушкин. В ногах спит очаровательная собачка с бантиком. Весенняя капель, весенние цветы. А мне нужна Душечка.

Слышу! Открывается дверь. По лестнице, стуча каблучками, к нам спускается Она. Улыбается, целует mamán.

– Я такую замечательную книжку читала!

Ах, если бы я знал, что красота была занята романом, запретил бы всем людям в мире читать. Но как рассказывает, как заводит кудряшку за ушко. Я посвящу вам новый стих, поэму, талмуды, если вас это радует. И ничего не попрошу взамен, считайте, что это подарок. За то, что делаете мою жизнь. За то, что одним своим нежным взглядом спасаете от прилипчивой меланхолии.

«Еще немного, и сердца стук

Окончательно лишит меня слуха»

Я вас люблю, Душечка. Как прекрасна в этом году весна!