Моё советское детство

Окончание

От Вологды шел прямой поезд до станции Лоо. По дороге папа рассказал, как они там оказались…

Моё советское детство

Море поет вечернюю песню. Голос волны становится все более доверительным и трепетным, его тембр – нежным. Красное солнце почти растворилось в воздухе, спрятав свои летние лучи в туманной пленке неба, и затихло, отдыхая от дневной работы.

Утешение

Мне приснился сон – мама лежит в хате, под иконами, я держу ее за руку, и вдруг чувствую пожатие, рука теплая, и я кричу: «Она ведь живая, она просто заснула!» И это счастье во сне… Долго еще радостно было и наяву, будто она, и впрямь, живая.

Южные очерки

И снова я один посреди южного леса. Почти лечу по крутому спуску заброшенной дороги, огибая мелкие провалы, осыпающиеся останки обочин и крупные, обожжённые солнцем камни. Рядом бродят, пошатываясь, страдающие от пекла и мух вольные коровы, а издали озираются на меня дикие кони.

Из сундука

Где те табуны, которые косяками в целую тысячу голов разгуливали по степи, где калмыки-табунщики? Кто теперь поверит, что степи эти арендовались по 15 копеек за десятину? Кто дерзнул бы в то время без страха проехать через глухую степь не по столбовой дороге?

Защитник моего брата

Сидели за дружеской беседой в его московской квартире на Сивцевом Вражке, когда в гости к нему заглянул «шукшинский» оператор Анатолий Заболоцкий, давно известный мастер-«фотохудожник», заодно – коллега-прозаик.

О чем горюет народная душа

К нам в редакцию присылают иногда (правда, всё реже и реже) письма, рассказики, стихи, невинные жалобы читатели, проживающие в дальних станицах, на хуторах, а то и вообще вдалеке от «родимой Кубани» – где-нибудь на холодном Севере, на Урале или возле Тихого океана.