16.05.2024
«Каждый день я жду, что Лихоносов вернётся». Интервью с А. Г. Федорченко
Кубань подарила России нескольких великих классиков литературы. Среди них больше всех выделяются Юрий Селезнёв и Юрий Кузнецов. Однако есть и ещё один писатель, который хоть и не родился в Краснодарском крае, но жил на Кубани и работал на её благо. Речь про Виктора Ивановича Лихоносова.
В преддверии 88-летия классика я захотел увидеться с людьми, которым Виктор Иванович доверял свою дружбу. У себя в небольшой квартире, стены которой защищают огромные книжные полки, меня принял друг и коллега классика Александр Георгиевич Федорченко. Комната моего собеседника была целой галактикой. У входа — планета исторической литературы, дальше — философия и мемуары, напротив — зарубежная литература, шкаф посередине — русская классика. А возле письменного стола живёт небольшой мир близких людей Александра Георгиевича — фотографии с семьёй, друзьями и студентами, книги Селезнёва и Лихоносова, вырезки из газет.
Мы говорили о жизни и творчестве Виктора Лихоносова, журнале «Родная Кубань», выяснили, почему писателей Краснодарского края кубанцы стали забывать.
Александр Георгиевич Федорченко — писатель, филолог, 18 лет был редактором отдела прозы и поэзии журнала «Родная Кубань». Родился 23 августа 1942 года в Тихорецке. Учился на историко-филологическом факультете Краснодарского пединститута на одном курсе с Ю.И. Селезнёвым. Работал в Кубанском сельхозинституте, где преподавал с тем же Селезнёвым русский язык для иностранцев. Автор книги «П. П. Лукьяненко» в серии «ЖЗЛ», а также статей о творчестве Бориса Зайцева, Сергея Есенина, Николая Рубцова, Валентина Распутина, Юрия Кузнецова, Виктора Лихоносова, Виталия Бардадыма, Валерия Горского. Вместе с В. И. Лихоносовым подготовил книгу воспоминаний о Юрии Селезнёве «Память созидающая». Живёт в Краснодаре.
- Александр Георгиевич, расскажите, как вы познакомились с Виктором Ивановичем?
- Это было в 1973 году в Москве. Мне позвонил Юрий Селезнёв (он тогда аспирантом был): «Сейчас мы едем с Витей Лихоносовым. Ты выйдешь на Юго-Западную? И мы из Внуково полетим в Краснодар». Сели все вместе в такси. Я так смотрел на Лихоносова искоса, ведь в первый раз человека видел, не в своей тарелке себя чувствовал. А в Москве снег лежал хороший, белый. Рейс задерживался. Лихоносов во Внуково ко мне подсел и сказал: «Ну я смотрю на тебя: ты какой-то надутый. Ты чего надулся-то?»
Когда уже я был в Краснодаре, меня Селезнёв в письме спрашивал, заходил ли я к Лихоносову. Добавил он ещё, что жить в одном городе с Витей и не встречаться с ним — некрасиво. Тем более мы с ним полдня во Внуково тогда вместе были. Как мне Селезнёв говорил, Лихоносов скучал в Краснодаре, жаловался на непонимание и козни, на одиночество. В общем я после этого письма Селезнёва пошёл к Виктору Ивановичу. Один раз пошёл. Затем — второй, третий...
- Часто ли Виктор Иванович принимал у себя гостей?
- Не скажу, что каждый день кто-то заходил к нему, но гости были. Как-то я пришёл к Лихоносову в гости, а у него в квартире на улице Ленина сидел Иван Зубенко, глава писательской организации. Нередко у Виктора Ивановича появлялся Виталий Петрович Бардадым. У Бардадыма была одна особенность: он всегда всё записывал у себя в блокноте. Во время очередной встречи — почти перед самой смертью Виталия Петровича — он мне сказал: «Друг мой, 32 года назад ты приходил в гости к Виктору Ивановичу и сказал…» Я был удивлён, что Бардадым всё это помнит. Я уже давно забыл, что было 32 года назад. «А у меня всё это записано», — отвечал хроникёр (смеётся. — прим. А.Н.) Виталий Петрович.
- Какую роль, помимо знакомства, в ваших отношениях с Лихоносовым сыграл Селезнёв?
- Сыграл в общем-то Юрий Иванович во многом. Как-то раз он позвонил мне и сказал: «Я тут подумал над вашей судьбой (речь про Федорченко, Лихоносова и Бардадыма. — А.Н.). Вам в Краснодаре будет очень трудно. Вы будете везде не ко двору. Я хорошо знаю местную публику. Так что держитесь трое вместе. Я не говорю, что вы должны что-то вместе сколотить. Но будьте рядом». Так и было.
- «Сколотить» всё-таки что-то удалось ведь?
- Да, в 98-м году на свет появился журнал «Родная Кубань». Мы рассчитывали, что будет работать человек восемь в журнале. Так сначала и было. Постепенно состав становился всё меньше и меньше. В итоге в редакции работали четыре человека: Лихоносов — главный редактора, его зам, я — редактор отдела прозы и поэзии, а также оператор набора.
- Как вы с Лихоносовым планировали вести журнал? Какие цели преследовали?
- Перед изданием первого выпуска мы с Виктором Ивановичем много разговаривали. Задавали вопросы, что такое журнал, как он строится. Мы представили, что издание — это человечек, ребёнок. У него должны быть ручки, ножки. Продумывали с первого номера рубрики. Какие-то из них пропадали, какие-то — появлялись. Направление журнала — вызвать у людей, живущих на Кубани, не только интерес, но и чувство, что они знают что-то такое, чего никто не знает. Как будто бы читателям рассказывали истории не мы, а их дедушки и бабушки, ведь они прожили жизнь при Советской власти, помнили о Гражданской войне.
- Какие авторы вам посылали материалы? Вышла ли «Родная Кубань» за пределы Краснодарского края?
- Конечно, основными авторами журнала были кубанцы. Но через некоторое время после выхода первых номеров нам стали присылать письма со всей России.
Потом пошли материалы из-за рубежа. Это люди, которые когда-то уехали, спасались от гонений. Но они не сидели просто так, а писали. Это был большой замечательный массив. И журнал от него, конечно, выигрывал.
- Нам сейчас легко представить работу современного журнала. У каждого издания есть электронная почта. На неё авторы присылают свои тексты. Как проходила работа в редакции «Родной Кубани»?
- В принципе отличий немного. Тексты приходили не по электронной, а по обычной почте. Мы много читали. Вычитывали до буквы. Сначала смотрел я. Потом отдавал Виктору Ивановичу. Он мог у меня что-то спросить, сделать пометку, исправить часть, либо при согласии автора урезать текст или попросить того дополнить.
Я сидел за столом и читал. Настолько привык к своей работе, что не слышал ничего вокруг.
Часто желающие опубликоваться приходили к нам в редакцию, пытались доказать, что именно их материалы необходимо поместить в следующий номер. Нам же приходилось часто отказывать. Например, один раз нам принесли целую драму. Ну а какую драму мы опубликуем в маленьком журнале? У нас не было места для такого большого произведения.
В первое время редакцию «завалили» стихами. Было очень много посредственной, несовершенной и любительской поэзии. Постепенно о Викторе Ивановиче пошла даже речь, что он жестокий, что он переломал судьбы. Сам же Лихоносов обычно говорил так: «Если я что-то увижу, то обязательно возьму, подскажу, выправлю сам. Ну такого, чтобы я отбрасывал чьи-то по-настоящему достойные произведения, не было». Я это могу подтвердить. Стоящие тексты всегда проходили и появлялись на страницах «Родной Кубани».
Публиковали мы и Николая Зиновьева. Это было примерно в тот период, когда скончался Юрий Кузнецов. На странице одного из современных выпусков «Родной Кубани» Лихоносов шутя написал про Зиновьева так: «Это поэт для всех монашествующих». Шутка, конечно.
- Изменилась ли работа журнала с момента начала и до вашего ухода в 2016 году?
- Мы в штатном режиме выпускали «Родную Кубань». Направление оставалось таким же. Но в какой-то момент до Виктора Ивановича донеслось, что какие-то люди ворчат, что, мол, журнал не стал родным для кубанцев. Недоброжелатели твердили, что «Родная Кубань» должна быть не такой. Однако мы продолжили идти по своему плану и выпускать то, что действительно заслуживало внимания.
- Александр Георгиевич, кем для вас был Лихоносов? Другом? Или старшим коллегой?
- На обложках книг, которые Виктор Иванович дарил мне, он писал «другу». Вы знаете… (впал в тяжёлую задумчивость Федорченко. — прим. А.Н.) У меня не было брата. Лихоносов им стал. Строгий старший брат. Что касается литературы, я многому у него учился. Именно практической хватке. Но я не подражал ему, как это делают многие неопытные авторы. Писатели, особенно в ранний период своего творчества, стараются написать так, как какой-нибудь великий классик. Даже если классик написал свой текст просто, не значит, что эта простота достигнута лёгким путём. Простоте тоже нужно учиться.
- Расскажите, а какими ещё качествами обладал Виктор Иванович?
- Он много читал. Он читал, считай, все газеты. Необязательно литературные. Утром бежал в киоск, как ненормальный. Само собой, брал «Литературку» и другие, что связаны с искусством. Набирал множество газет, засовывал под мышку и бежал рассматривать. Родные не всегда понимали его. Но ему нужно было это: и телефон, чтобы общаться с товарищами, и газеты, и прогулки, на которых он знакомился с интересными людьми, и радио.
- А как Виктор Иванович относился к телевидению?
- Телевизор он смотрел ограниченно и только то, что ему хотелось. Пять-десять минут посмотрит канал и переключит. Он знал про всё. Так и нужно. Писатель — не просто какой-то учёный или профессор. Профессор знает своё узкое направление. В вопросах более обширных он «барахтается». Человек, занимающийся литературой, должен знать обо всём.
У Виктора Ивановича всегда с собой была куча ручек. Он их постоянно менял. «Паркера» у него, сколько помню, никогда не было. Привозил отовсюду блокнотики, тетрадочки.
- Александр Георгиевич, как вы думаете, почему Лихоносов влюбился в Кубань?
- Как ему могла не понравиться Кубань после того, как он пожил в суровой Сибири? Здоровье у него никакое было. Болела и мать с отчимом. В Пересыпи у них появился дом, неказистая хибарка. Отчиму в Сибири сказали, что скоро ему конец. Когда переехал сюда, то прожил ещё 12 лет. В Пересыпи действительно целебный лёгкий воздух.
Полезен для человека и ракушечный пляж Тамани и Пересыпи. На таком пляже Лихоносов часто писал. Когда я приехал с Виктором Ивановичем к его матери, то мы пошли к морю. Лихоносов, прийдя на пляж, сказал мне: «Смотри, вот тут я роман заканчивал. Писал по утрам, пока тут шума и крика не было». Как только наступала жара, он уходил — не выносил солнца.
- Получается, Виктор Иванович писал больше ночью?
- Да, так и было. Помню день, когда я часов в десять утра ходил по двору. Вдруг выходит из дома Лихоносов. «Ну что такое? Соловей всё утро пел», — сказал я ему. «Какой соловей? Нет тут никаких соловьёв», — отвечал он. «Понятно, что нет, потому что просыпаться в десять часов утра это поздно. Соловей на заре поёт», — пошутил я.
- Как вы относитесь к тезису, который используют многие недоброжелатели Лихоносова, что он очень мало написал за свою жизнь?
- Давайте сравним тот, может быть, не большой творческий багаж Виктора Ивановича с багажом писателей-графоманов, которые за свою жизнь выпустили не просто собрание сочинений в четыре-пять томов, а в целых пятнадцать. Я представляю, что у них там, у графоманов, написано (с насмешкой произнёс. — А.Н.). У этих людей сотни помощников и соавторов.
С одной стороны, — Лихоносов мало написал. С другой стороны, — он не владел тысячами гектарами земли, у него не было поместья или сахарного завода. Он работал в журнале, чтобы как-то обеспечивать семью.
Лихоносов часто себя укорял. Говорил, что он писатель, а не издатель. Задавал вопрос, зачем вообще согласился вести журнал. «Мне надо писать. Я писатель», — нередко говорил он мне. — «Я не кичусь этим. Я ничего не умею делать, кроме этого. Я этим всё время занят». В конце жизни у него были скрючены пальцы именно потому, что он много писал.
- Как вы думаете, почему Лихоносов и другие известные писатели-современники (Белов, Распутин и другие) с 90-х годов отдавали большую часть своего творчества публицистике и общественной деятельности? Это ведь была явная тенденция.
- Это было сложное время, острое время. Нам в редакцию звонили и говорили, что читать публицистику Виктора Ивановича интересно. Но хотелось людям видеть его прозу.
Особенно задел Лихоносова конфликт на Донбассе. Он звонил мне и говорил, что видел по телевизору настоящую войну, плачущих детей, женщин, у которых мужья отправились на фронт. Задавался он вопросом о дальнейшем будущем России. Всё это откладывалось у него. В такое время Лихоносов не мог писать прозу.
Иногда Виктора Ивановича заставляли писать недоброжелатели. Велась борьба с ними. Но он тоже, как говорится, сдачи давал. Его полемические работы были лучше, острее и похлеще текстов всяких записных критиков. На этой стезе он блестяще проявил себя.
Много Лихоносов отдал и борьбе с местной бюрократией. Известны его «Письма к власти». Это человеческий документ и документ времени.
- Почему Виктора Ивановича не ценят за пределами Краснодара?
- Может быть, сейчас не ценят. Раньше он был известен по всей России. Причём знали его не по «Нашему маленькому Парижу». В первую очередь ценили рассказы. Как-то Лихоносов сказал одну вещь: «Эх, тут один человек звонил мне из Москвы. Говорил, что я лирический писатель». Непонятно, то ли с сожалением, то ли с несогласием сказал он это.
- А как вы считаете, уместно ли и должно ли называть Виктора Ивановича представителем так называемой лирической прозы?
- Это не совсем плохо. Лирика — это высшее проявление человеческого духа. Представителем лирической прозы называть его — нормально и даже хорошо. Он в своих рассказах почти всё о себе написал. Этого, кажется, никто не заметил.
- Менялся ли характер Лихоносова в течение жизни? Кажется, что он в публицистике всегда был твёрд, в прозе — мелодичен и, как мы сказали, лиричен.
- Виктор Иванович сильно изменился после смерти матери. Он до этого назубок знал имена и отчества, даты рождения людей, места и многое другое. Мог ответить, не задумываясь. А после того, как не стало Татьяны Андреевны, он сидел как-то и говорил мне: «Да… Какой я стал? Как же я помнил хорошо всё раньше... Теперь вот забыл…» Это было угасание человеческого духа. От этого никуда не денешься.
- В одном из своих текстов вы пишите следующее: «Нынче о Юрии Кузнецове написано, кажется, больше, чем им самим. И только Кубань показывает вялотекущий градус оценки его творчества. Место в музее для его книг, библиотека его имени на Гидрострое — это всё?» У нас в крае о Кузнецове, помимо «Родной Кубани», не пишут. Не кажется ли вам, что подобная ситуация возникла сегодня в Краснодарском крае и с наследием Лихоносова и Селезнёва? Кажется, что кроме журфака КубГУ, который ежегодно проводит Селезнёвские и Лихоносовские чтения, классиков Кубани забыли.
- Это атмосфера «творческих» людей. «Творческие» люди завистливые. Наша местная писательская среда не хочет что-либо делать. Видимо, обиделись на Виктора Ивановича. Или он их обидел. Но при чём здесь это? Общественное положение писателей и их начальников обязывает чтить память о великих литераторах.
К сожалению, забывать настоящих классиков Кубани — тенденция. Сначала Кузнецов и Селезнёв. Теперь вот Лихоносов… Когда я работал с Селезнёвым в сельхозинституте на кафедре русского языка и учил иностранцев, у Юрия Ивановича появились первые публикации. Кому-то попали в руки его тексты. И кто-то из них мне сказал примерно так: «Ой, Селезнёв даже на кафедре не мог выступить ни разу. А вообще я знаю, что у него есть дядя в Москве. Вот он ему и пишет». Вроде бы люди работали в высшем учебном заведении, а имели обывательский ум. Лихоносов тоже через это прошёл. Он заматерел, спокойно к подобной критике относился.
Ещё до «Нашего маленького Парижа» Лихоносова зачислили чуть ли не в ряды контрреволюционеров. Задавали вопросы, почему ему приходят письма и бандероли из Франции от жены Бунина, Адамовича и Зайцева. Местные «критики» говорили, что Лихоносов оторвался от действительности. А кончилось тем, что улаживать конфликт между вышеупомянутыми «критиками» и Виктором Ивановичем приехал Сергей Владимирович Михалков. Он-то знал, кто такой Лихоносов и за что его надо ценить. Михалков посоветовал Виктору Ивановичу написать какой-нибудь рассказец, чтобы «критики» отвязались (смеётся. — А.Н.). Сергей Владимирович, будучи автором советского гимна, был намного умнее недоброжелателей Лихоносова.
А насчёт сегодняшнего дня — создаётся впечатления, что атмосферу повсеместного забвения Лихоносова нагнетают специально. Жалко… (вздыхает. — А.Н.)
- Как казачество, которое Лихоносов неоднократно воспевал в своих текстах, сохраняет то, что писал Виктор Иванович? Я лично не слышал, чтобы о творчестве Лихоносова, кроме публикаций «Родной Кубани», кто-то упоминал.
- Я думаю, что если помнят, то самую малость. Я ничего не слышал о том, что казачество как-то участвует в прославлении творчества Виктора Ивановича. В одном из наших последних разговоров Лихоносов мне сказал: «Зачем я писал о казаках? Нужно было писать о себе, о своём роде». Я думаю, он имел в виду столь малую благодарность за «Наш маленький Париж» …
- Вы общались после смерти Виктора Ивановича с его родственниками?
- Я набрал как-то по телефону его дочку Настю: «Отец последний раз звонил мне и сказал, что привёл дела в порядок и стопочку отложил, чтобы мне досталось, потому что иначе всё это окажется на мусорке. Настя, пожалуйста не забудь про то, что отец просил». По существу в ответ ничего я не услышал и больше не звонил. И звонить не хочется. Особенно после того, как узнал о продаже рукописей. Я Насте старался советовать, что надо делать с наследием. В ответ — пустой звук.
- Вы были как-то знакомы с Анастасией?
- Да, конечно. Хорошо её знаю. Настя окончила филфак. Она работала одно время у нас в редакции. Но толку из этого не вышло.
- Как Лихоносов относился к своим детям и внукам?
- Он всё время задавался вопросом, как они будут дальше жить без него. Мог подолгу разговаривать с роднёй, просто молчать в трубку и слушать голоса дочери, внуков. Он был счастлив в эти моменты.
- Расскажите об отношениях Виктора Ивановича с его женой.
- Когда Ольга болела и не вставала с кровати, то Лихоносов каждый день ходил то в магазин, то в аптеку. «Обо мне будут вспоминать так: "А, это тот, что каждый вечер шёл обвязанный целлофановыми пакетами"», — рассказывал мне на одной из последних встреч Виктор Иванович. Он старался понемногу хозяйничать в квартире. Хотя это не всегда у него получалось. Из-за болезни Ольги он подолгу нигде не засиживался и старался быть дольше рядом с ней. Так они и умерли в один день.
- Извините за возможно столь личный вопрос, как вы восприняли смерть Виктора Ивановича?
- Все три года после смерти Лихоносова я мысленно разговариваю с ним. И всё мне кажется, что он куда-то уехал и скоро позвонит. Так до его смерти и было: уехал к Шолохову, к Толстому, в Москву. И все равно снова появлялся. Я знал, что скоро Виктор Иванович появится. Но уже не появится…
Я вот, сколько его нету, три года, хочу написать о Викторе Ивановиче. Мой стол, как вы можете заметить, полон книгами — его и о нём —, письмами, вырезками из газет, фотографиями. А я не могу собраться. Каждый день думаю, что сегодня начну.
- Спасибо вам за столь тёплый и искренний разговор.
- Взаимно!
Беседу вёл Андрей Нейжмак.
16.05.2024