II. Жизнь после гражданской войны. Коллективизация

Минули годы гражданской войны. Об этом времени, как о страшном сне, в нашей семье вспоминали не часто. Одна из главных причин такого молчания, как это видится сегодня, – боязнь за жизни родных и близких…

Намного больше известно о дальнейшей судьбе моих предков.

Так, несмотря на разруху и запустение после тяжелых лет междоусобиц, отец семейства Сергей женил двух старших сыновей – Никиту и Дениса.

После войны деревня стала понемногу оживать. К 1931 году, к моменту коллективизации, большая семья Котовых (двенадцать человек) имела: пять коров, семь лошадей и пашни. Были приобретены на коллективных паях с крестьянами-соседями плуги, сеялки, веялки, молотилки, конные грабли.

В то же время, достаточных средств, чтобы построить дома для старших сыновей, у Котовых не было. Вот и ютились четыре семьи в одной хате без комнат. Посреди стояла печь и одновременно качались по три подвешенных к потолку люльки. На всю эту большую семью была одна кровать, на которой ночью спали дед с бабушкой, а днем складывалась постель: потники и домотканые рядна, заменявшие и простыни; одеяла и подушки лежали горой.

Летом было легче. Домочадцы разбредались на ночлег: кто в амбар, кто – на «горбище» (чердак). Когда на свет появился Гоша (тринадцатый жилец большого семейства), семья Никиты к зиме перебралась жить в баню.

Трудно пришлось Екатерине Котовой, хоть и недолго (около двух лет), у свекрови Ирины Васильевны. Недоверчивая, скупая, не слишком доброжелательная, пожилая женщина очень холодно относилась к Кате.

По воспоминаниям, Ирина Васильевна имела свой сундук, в котором хранились личные вещи ее и мужа. Там всегда водились, хоть и небольшие, но деньги, и… припрятанный бутыль с «горилкой». Всякий раз перед обедом и ужином она открывала сундук и, спрятавшись за крышкой, выпивала рюмку. Затем как ни в чем не бывало садилась к столу.

Подруг у Ирины Васильевны никогда не было. Видимо, сказались долгие годы службы у «богатеев». Своих односельчан-соседок она по имени не знала. Всех называла каким-либо прозвищем: «О та крива! О та щербата! О та хрома!»

Однако, несмотря на все свои недостатки, Ирина Васильевна была очень трудолюбива, всегда отличалась безукоризненной чистотой, была опрятно одета. К примеру, на голове она постоянно носила белый, непременно накрахмаленный платочек.

Про годы, проведенные в служанках, Ирина Васильевна без слез не вспоминала. Сколько пришлось работать и терпеть незаслуженных обид!.. Приходилось на двадцать – двадцать пять человек «господ и челяди» готовить, убирать комнаты, стирать, следить за чистотой одежды, обуви. Особенно трудно было в праздники, когда приезжали гости.

Спала она в те годы по три-четыре часа (не в постели, а за столом, облокотившись на руки, чтобы не проспать). Когда гости усаживались за накрытые столы, молодая Ирина осторожно подглядывала в щелочку двери: все ли там у них есть, не нужна ли она? Когда гости уезжали, ей часто дарили подарки и даже деньги.

Впрочем, вернемся к рассказу о Екатерине Котовой…

Однажды на Пасху, в конце апреля, Катя вышла на улицу босиком – хотела постоять со своей подругой, «немного поболтать». После этого она серьезно заболела воспалением легких. Свекровь кричала, что не будет нянчиться с внуком, и если невестка умрет, то ребенка отдадут в приют.

Больную Катю увезли в город, в больницу, где она пролежала около двух месяцев. Для многих в семье это стало ударом. Переживали, что молодая мама не выкарабкается.

Отец, родственники и подруги часто навещали ее в больнице. Без слез не обходилось ни одно такое посещение. На Екатерину было страшно смотреть: волосы свалялись, сама девушка сильно похудела…

И все же через какое-то время наступил перелом в болезни. Однажды, когда муж приехал навестить ее – она попросила яблок. Филипп обошел все магазины, яблок не нашел, но принес ей несколько лимонов, которые купил в вагоне-ресторане. Катя съела их прямо с кожурой и после этого стала поправляться. Заново училась ходить. Лекарств тогда никаких не было, выздоровела только благодаря молодому организму. Врач сказал, что хоть она и поправилась, но здоровья, такого как было, уже не будет.

Зимой 1931 года в регионе началась коллективизация. Оба деда семейства решили все, что у них есть, отдать добровольно, боясь раскулачивания. Но это не помогло…

Екатерина с отцом и годовалым Гошей на руках убежали из дома, тем самым избежав высылки. Остальных выслали (семью свекра с сыновьями). Бросили хозяйство и отец Екатерины с братьями. Стали рабочими-поденщиками. Работали и на заготовке дров для пароходов, и на карьерах. Старший Семен после этого стал шофером, а дядя Миша после скитаний нашел семью Котовых в Селемджинске и прожил года два у Екатерины с Филиппом, работая на переправе. Потом уехал, связал свою судьбу с Зеей, пароходами, катерами. Жил в Благовещенске.

После этого бегства семья Котовых жила и в Белоногово, и в Благовещенске на строительстве спичечной фабрики. Затем начались аресты. Снова скитания, но уже по северу Амурской области: Норск, Куравинск, Селемджинск, куда семья приехала в 1937 году. Там Филипп с Михаилом работали летом на речной переправе, зимой на тракторе возили грузы.

Муж Екатерины Филипп боялся, что его арестуют, когда раскроется его «побег от раскулачивания». Крепко выпивал. Его дочь Вера напишет позже: «Были арестованы мои деды. Сергей Андреевич ни за что. А про Филиппа Алексеевича говорили, что его посадили за «язык», видимо где-то неосторожно высказался насчет коллективизации и раскулачивания. Мы об этом никогда не говорили до 1967 года, пока наш дед Сергей Андреевич не был реабилитирован. Филипп Алексеевич после войны уже был на воле, жил в г. Зее.

В 1945 году мама (Екатерина Филипповна. – прим. Д. Д.) забрала его к себе, уже обреченного. У него оказался рак пищевода, опухоль на почках. В августе 1945 года мы его похоронили…»

Такие были люди: осваивал дикие земли, прошел скитания, лагеря, Великую войну, отдав долг Родине – ничто не могло его взять. Даже болезнь как будто вымерила все до секунды – дождаться бы мая 1945-го, а там будь что будет…

А Сергей Андреевич, прошедший три войны (русско-японскую, Первую Мировую и гражданскую), как указано в справке по реабилитации, в 1943 году умер от воспаления легких. И это учитывая, какого замечательного здоровья был этот человек! В свои шестьдесят три года уже в местах высылки, в одном из дальневосточных леспромхозов, он работал кузнецом. «В тюрьме Сергей умер не от воспаления, а был расстрелян…», – вспоминал один из дальних родственников – его сокамерник. Рассказывал, что обычно приговоренных к расстрелу вызывали из камеры ночью с вещами. Так случилось и с Сергеем Андреевичем.

До 60-х гг. никто из родственников не знал даже мотива его ареста. По воспоминаниям Екатерины и Филиппа Котовых, это был очень воспитанный, умный мужчина, от которого никто никогда не видел плохого поступка, не слышал плохого слова. Высокий, сильный, красивый – сыновья его пошли в него здоровьем, крепостью. А ростом – только младший, Николай: высокий кудрявый красавец, балагур и весельчак, любимый брат Филиппа.

Так деревня лишилась только из двух семей семерых крепких, трудолюбивых мужчин. Способные, сильные парни погибали не на фронте, а где-то в застенках лагерей…

В 1937 году семья Котовых перебралась в Селемджинск. Сначала жили в деревянном бараке, но квартира была отдельной: кухня и комната. Днем дочь Екатерины Вера обычно была около мамы – играла в куклы в отведенном уголке. А вечерами вся семья собиралась на кухне. Мама готовила ужин, мыла посуду, а мужчины разговаривали, иногда лепили пельмени, играли в лото, карты.

Вера Филипповна вспоминала позже о том времени: «Зимой мужчины охотились. Дичи было много. Приносили зайцев, косуль, а весной и осенью – уток, гусей, рябчиков. Дома мы ждали наших добытчиков. С рыбалки они возвращались всегда с “подарками от зайцев”. Хорошо помню, с какой радостью и удовольствием мы, будучи детьми, грызли замерзшие в сумке пирожки, кусок хлеба. Ведь они были от “зайца”!»

Большим событием для детей была покупка патефона с пластинками (он назывался тогда «виктрола»). Слушали в основном народные песни в исполнении хора Пятницкого, несколько революционных песен, монолог Сатина из пьесы Горького «На дне». Родители в классической музыке не разбирались и не считали нужным приобщать детей к этому. Однажды отец семейства, прослушав три такие пластинки, вышел на улицу и с размаху забросил их в кусты…

Молодая чета Котовых очень любила своих ребятишек, по возможности баловала их конфетами, игрушками. После работы часто и дядя Миша, и отец заходили в магазин за конфетами. Маленькая Вера с удивлением спрашивала: «Папа, ты где взял их?» Он вполне серьезно отвечал, что они их на переправе (на работе) стряпают. А когда приходили без них, Верочка спрашивала: «А где конфеты?» «Сегодня была большая вода, поэтому конфет не настряпали – прятались…», – отвечал отец.

Однако, по воспоминаниям, дядю Мишу Вера любила больше, чем отца. Многое в Филиппе отталкивало дочь: отец, боясь ареста (в 1937–1938 гг.), часто выпивал, был небрит, от него «исходил неприятный запах табака». Вера Филипповна вспоминала: «…я убегала и не отвечала на его ласки, даже выпалила однажды: “Уходи от меня! Ты не мой папа, ты вонючий и колючий! Мой папа – дядя Миша!”»

Дядя Миша часто устраивал с маленькой Верой такую игру: мама посадит ее кушать, а как только очередь доходит до чая, он незаметно уходил в комнату и с кровати, которая стояла по другую сторону заборки, кидал в блюдце с чаем девочки конфеты – леденцы или карамель. Дочь с удивлением оглядывалась, с недоумением спрашивала у мамы:

– Откуда это конфеты падают? С потолка что ли?

– Да, с потолка, – отвечала Екатерина. – Это Дед Мазай залез на вышку и оттуда бросает конфеты.

Вера внимательно изучала потолок и решала «про себя», откуда он их кидает…

И все же, со временем, маленькая Вера перестала бояться своего отца. И сам Филипп стал с большим теплом и лаской относиться к своей дочери.

В семье Котовых царила в то время очень теплая, доброжелательная атмосфера. Если маме надо было что-то высказать отцу, то делалось это в отсутствие детей. Ребятишек называли непременно ласково: Гоша, Верочка. Голос на детей не повышали, никогда не наказывали за шалости.

И все же неспокойные годы отразились на жизни русской деревни на Дальнем Востоке. Мужики, пережившие годы войн и коллективизации, часто выпивали.

Однажды маленькая Вера с Гошей играли в дочки-матери. Насмотревшись на мужчин в деревне, брат решил изобразить пьяного мужа. Куражась, развалился на сундуке и кричал: «А ну, жена, разуй меня!» Вера тут же суетилась возле него, стараясь стянуть с Гоши унты. Не очень они поддавались, а девочка все же не сдавалась: «Надрался, как не пойми кто, и еще разувай его!»

Конечно, мать семейства Екатерина не преминула указать на это Филиппу: «Видишь, дети все наблюдают, если не за тобой, то за другими…»

Однако несмотря ни на что жизнь продолжалась. И многие беды к лету 1939-го, казалось, были позади…