Ирина Ушакова

Староваганьковский переулок Москвы. Дом Пашкова – рукописный отдел РГБ, где письма С.А. Рачинского (1833 – 1902) к К.П. Победоносцеву, О.А. Новиковой, Б.Н. Чичерину. По нескольку писем в месяц, к примеру, уходило из смоленского (ныне тверского) села Татево в Петербург, к обер-прокурору Священного Синода Победоносцеву, и столько же возвращалось ответов… Разговоры об устройстве школ, больниц, церквей, обсуждение свежих публикаций в журналах 1880 – 1890-х годов: в какую сторону движется русская мысль, в чём заблуждается автор, каким слогом пишет… Всё, всё волнует этих людей, которые предельно, с головой погружены в заботы практического устройства школ, как в своём уезде, так и по всей Российской империи… 

А к ограде дома Пашкова примыкает храм Николы в Старом Ваганькове. Старинная церковь начала XVII века, которая обновлялась в XIX-ом, где служил священник военного ведомства Леонид Чичагов, в 1928 – 1933 гг. он – митрополит Ленинградский, ныне – священномученик Серафим (Чичагов). В этом храме на службах бывали Николай Васильевич Гоголь и Михаил Николаевич Погодин... Следующие полвека в церковных стенах держали книжный склад самой большой библиотеки СССР.

Помню храм в 1998 году, он был уже украшен иконами какого-то очень русского ряда: святые князья древнерусские, воины, мозаичная икона последнего русского царя, созданная ещё до его канонизации в России. Позже появилась икона праведного воина Феодора Ушакова с мощевиком.

Несколько икон часто мироточили, я впервые тогда увидела, как из центра большой, стоящей на полу иконы святого воина Георгия Победоносца набухает капля мира и тихонько оплывает. В правом приделе храма – деревянная фигура преподобного Нила Столобенского, святого покровителя наших тверских и смоленских земель, к нему, на остров Селигер дважды ходил походами Рачинский с ученики татевской школы. Угодник Божий сидит в чёрном суконном облачении схимника, а рядом с ним небольшая икона тверской святой княгини Анны Кашинской и старинная, в полный рост, икона преподобного Сергия Радонежского, небесного покровителя С.А. Рачинского.

Именно преподобному Сергию в Татевском Троицком храме служились молебны об избавлении от недуга пьянства.

Надеясь на молитвенную помощь своего святого, Рачинский с 1882 года начал организацию Обществ трезвости, выросшую до всероссийских масштабов. С Троице-Сергиевой лаврой было связано всё, что делал татевский учитель. В Татеве распространялись «Троицкие листки» – просветительная газета, которая выходила в Лавре, а сельский приход Татева был две тысячи человек. Эти люди, среди которых не только крестьяне, но и мещане, купцы, дворяне каждое воскресенье участвовали в Литургии. Они слышали проповедь священника, а позже в здании школы сам Рачинский или его помощники – учителя читали всем присутствовавшим православную патриотическую газету. Некоторые из учеников татевской школы продолжали образование в иконописной мастерской в Троице-Сергиевой обители. У лаврского старца Варнавы Гефсиманского Рачинский получал духовное окормление…  
Удивительно, но именно сюда, в Староваганьковский, 17, что чуть поодаль от храма, в дом за чёрной кованой оградой в 1997 году меня привёл руководитель литературной студии А.С. Щеколдин в редакцию «Исторической газеты» к Анатолию Парпаре. Я принесла ему тетрадку, в которой школьным почерком было написано всё, что я на тот момент знала о Рачинском от своих бабушек – потомков учеников Рачинского. Анатолий Анатольевич сказал, просмотрев рукопись: «Вот так и должны мы этих людей приводить за руку в нашу жизнь, чтобы они нам здесь помогали»…
Нет уже на этом свете Анатолия Парпары, нет редакции газеты за чугунной оградой в Староваганьковском переулке, как нет и Сергея Рачинского со всем его окружением, кипевшим жизнью и волей к преображению России. Но всё это незримо присутствует в моей жизни, в нашей жизни.
И вот эти письма Рачинского, которые он аккуратно вкладывал в конверт, отсылая Победоносцеву, я сегодня держу в руках и разбираю острый, ровный почерк татевского учителя. На днях я вернулась из Татева, где сто тридцать лет назад были написаны эти строки на небольших плотных страничках. И за ними воскресает мир татевской усадьбы и её окрестностей с церковью и школами, с десятками учеников, иконописцев, священников, семинаристов, заезжих гостей. Всё это мир, в котором жили несколько поколений моих предков в Бельском и Ржевском уездах Смоленской губернии.
Всё сошлось и сложилось в этой точке земли, вокруг маленького московского храма в Старом Ваганькове. И я только свидетель этого чуда…

Десятки статей мною, и не только, написаны о том, что сегодня, когда российская школа бьётся в тисках реформ, нам спасительно обратиться к опыту людей, которые действительно реформировали, а не разрушали школу. Трудами Победоносцева и Рачинского были открыты тысячи церковно-приходских школ по всей Российской империи.

А сегодня мне хотелось бы просто побыть с этими людьми в одном пространстве и времени. 

«Татево. 17 июля 1894.

Дорогой Константин Петрович,

Харьковская книга о Толстом может принести мне непосредственную пользу. Псевдо-богословское писание Толстого пока до нашей глуши не доходит, но на заводе Нечаева-Мальцева о ней уже распространяются слухи как о весьма ясном толковании Евангелия, и не сегодня-завтра может быть занесена к нам и сама книга. Будущему заводскому священнику необходимо иметь под рукою дельное и обстоятельное опровержение.

Построение церкви на заводе решено. На днях управляющий привозил мне прекрасный план, составленный академиком Бенуа, и на будущей неделе едет к архиерею за благословением. Лишь обещают, что выбор первого священника (de facto) предоставленный строителю церкви, будет поручен мне…»[1].

Прерву это течение разговора Рачинского в письме к Победоносцеву и расскажу немного о непростых взаимоотношениях Льва Николаевича и Сергея Александровича. Они познакомились и подружились в молодости, когда Рачинский вернулся с учёбы заграницей, а Толстой – из Севастополя, и за плечами у него был реальный боевой опыт, и Георгиевский крест, который граф отдал солдату. В московском доме Рачинского на Малой Дмитровке писатель провёл немало вечеров, где обсуждалось устройство школ, которым Рачинский заинтересовался во время исследований школьного дела в Веймаре и Йене. Далее наши герои разъезжаются каждый в своё имение и на деле занимаются школами.

В марте 1877 г. Рачинский писал Толстому в Ясную поляну: «Методы обучения у меня не выработалось никакой. По утрам я учу старший класс всему, по вечерам занимаюсь всеми классами, то попеременно, то вместе. Модные предметы у нас арифметика и музыка, а также каллиграфия… Я застал четырнадцать мальчиков, живущих в училище, – это у нас явление общее – деревни мелки и разбросаны. Построив новое училище, присоединил к ним еще четырёх… С родителей берётся только мука на хлеб, остальное, как и вся школа, – на мой счёт».

И Толстой ему отвечал: «Вы не поверите, какую истинную и редкую радость мне доставило чудесное письмо ваше, дорогой Сергей Александрович. Читая его, я переживал свои старые школьные времена, которые всегда останутся одним из самых дорогих, в особенности, чистых воспоминаний. Воображаю, каких вы наделали и наделаете чудес…

Учить этих детей надо затем, чтобы дать им дощечку спасения из того океана невежества, в котором они плывут, и не спасения, – они, может быть, лучше нас приплывут, – а такое орудие, посредством которого они пристанут к нашему берегу, если хотят».

Есть отдельная моя статья с подробным описанием того, как духовные терзания, происходившие с графом Толстым, влияли на их взаимоотношения с Рачинским. Скажу здесь только то, что для Рачинского, по замечанию В. Розанова, это помрачение Толстого стало личной трагедией.

Быть может, самое важное ответное письмо Рачинского на все измышления Толстого по поводу церковных догматов было написано в мае 1890 года: «…Ваших отречённых писаний не читал. Судить о них по случайно дошедшим до меня отрывкам, по настроению плохо понимающих Вас адептов – было бы unfair (несправедливо. – И.У.). Но отчего происходит это непонимание, отчего это вялое, холодное, отрицательное настроение людей, именующих себя Вашими учениками? Не от того ли, что о всяких тайнах жизни и смерти, бытия Божественного и человеческого “мысль изреченная есть ложь”? Не потому ли обречённые видеть всё это лишь “как в зеркале в гадании”, мы ищем этого зеркала в наших узких философемах, когда есть иное зеркало, более широкое и чистое? Это зеркало – земная Церковь в художественной совокупности её истории, верований и чаяний, догматов и обрядов <…> Истинно любить Бога ты можешь только в живом Христе и в бесчисленной иерархии живых душ…».

Но жизнь продолжалась. И Рачинский твёрдо и уверенно делал своё дело. «Равномерное распространение здоровой грамотности во всей средней и северной России немыслимо без густой сети деревенских школ, кроме школ церковных. Без таких школ Россия никогда не обходилась и никогда не обойдётся»[2] – писал Рачинский Победоносцеву в 1894 году. «Погода у нас ужасная – дожди, холода. Здоровье моё сносно и я тщательно избегаю всяческого утомления. Ограничиваюсь занятиями с одним хорошим, но малоспособным мальчиком, оставшимся в школе в качестве келейника при Николя. Сей последний предпринял картину довольно смелую. Называется она – блудный сын, и изображает беседу кающегося нигилиста со старцем, в монастырском саду. Старец уже написан очень хорошо. Теперь он бьётся над фигурой нигилиста. Пейзаж прелестен. Всё это, конечно, навеяно многократным появлением в Татеве подобных субъектов, причём роль старца приходилось разыгрывать мне».[3]

Николя – это будущий известный художник Богданов-Бельский, из-за приобретения картины которого спорили Павел Третьяков и императрица, чьи портреты крестьянских детей позже войдут в советские школьные хрестоматии. Коля Богданов учился, возможно, с моим прапрадедом, будущим учителем Кочкарёвым Александром Васильевичем. И у меня есть вопросы к ним, как к родным людям. Богданов-Бельский пишет на своей картине «Устный счёт. В народной школе С.А. Рачинского» мальчишек, стоящих у доски, в рваных рубашках и в лаптях? Однако, на фотографии, которую сделал он сам, и в этом же, 1895 году, когда была написана картина, ученики одеты в чистые, относительно новые рубашки, на ногах у всех у них хромовые сапоги. Пусть мои вопросы останутся риторическими. Но они имеют место быть. Потому что наше время – это отражение и продолжение того времени. А мы – это по сути – они, наши предки...

Неизвестно, о какой картине Богданова-Бельского идёт речь в этом письме Рачинского. Возможно, она не была завершена или оказалась утраченной. 

24 июля 1894 года Рачинский сообщал Победоносцеву: «Прогостил у нас денька три и Смоленский, как всегда, кипящий деятельностью, погружённый в свои художественные и педагогические предприятия. И у меня он откопал несколько старинных Херувимских, заслуживающих воскрешения»[4].

Музыковед, руководитель придворной певческой капеллы Степан Васильевич Смоленский был частым гостем Татева и одним из самых близких и всегдашних корреспондентов Рачинского.  

А вот письмо Рачинского старинному университетскому другу Борису Николаевичу Чичерину. И сразу вспоминаю фото профессоров Императорского московского университета 1867 года, где Рачинский рядом с С.М. Соловьёвым и Б.Н. Чичериным, здесь же ещё один их товарищ – Фёдор Михайлович Дмитриев (1829–1894) – выпускник юридического факультета, он преподавал историю русского права и государственное право иностранных держав. Борис Николаевич Чичерин (1828–1904) – так же выпускник юридического факультета, философ и историк, общественный деятель, но прежде всего – выдающийся юрист, в 1861–1868 гг. читал на юридическом факультете лекции по государственному праву, почётный член Академии наук.

25 февраля 1900 года, спустя тридцать с лишним лет с момента того университетского снимка, Рачинский писал Чичерину, благодаря его за присланный номер «Русского вестника» со статьёй Бориса Николаевича: «С радостью слышу, что Ваша литературная деятельность не ослабевает. Радуюсь тому, что Вы застали в Москве хоть один обломок прошлого – дом Станкевичей»[5]. В письме от 17 июля того же года Рачинский благодарит Чичерина за присылку его книги о классификации животных. А 18 сентября пишет, что «не на высоких административных постах хотел бы я в конце концов видеть Вас и Дмитриева, но членами Государственного Совета»[6].

А 24 августа: «Да, мы стали стариками. Да, старые связи разрушаются. Постоянно улавливаю себя на мысленном разговоре с Одоевским, Аксаковым, Самариным, с Е.Ф. Тютчевой, с Толстым, с Дмитриевым, с Вами. Все вы остались для меня столь же живыми, столь же близкими, как во дни былые… Храню все эти письма. Они составят ценный материал для Русского Архива XX века, который узнает из него много доброго о столь неприглядном на вид конце XIX-го».[7]

То есть Рачинский мысленно смотрел в XX-й век и видел нас, своих читателей и единомышленников.   

«Воспоминания Ваши, конечно, прочёл уже давно, но очень рад отдельному оттиску. Картина помещичьего быта в Кирсановском уезде в первой половине нашего века очень живая и привлекательная.

В мрачном финале много правды, но не всё правда. Есть добрые симптомы, Вами не подмеченные. Возрождение ближе, чем Вы, по-видимому, предполагаете. Мы до него не доживём, но в нём будет и наша капля мёду.

Да хранит Вас Бог, преданный Вам, С. Рачинский»[8].

Видимо, молодой профессор Чичерин бывал у Рачинских в их Кирсановском имении на Тамбовщине ещё в 1850-е годы, и описал тамошний быт. Но любопытно в этом письме 1900 года, что Рачинский говорит о видимых признаках возрождения в стране в целом. Эта же мысль встречается и в письме С.А. Рачинского Л.Н. Толстому от 22 августа 1885: «…Нынешнее лето привело ко мне других посетителей, глубоко меня заинтересовавших – кн. А.Н. Мещерскую (дочь Марии Александровны) и молодого князя Голицына (сына Трубецкой). В обоих – одна черта, отрадная и новая: глубокая жажда жизни духовной, христианского подвига»[9].

При всём своём апокалиптическим мировоззрении, из своего почти монастырского быта Рачинский видит Россию преображённой. И это видение оправдано. Более сорока учеников Рачинского уже сами преподают и заведут школами в разных концах империи, в Минске и на Черниговщине. Известность и значимость бывших учеников Рачинского из крестьян – художника Николая Богданова-Бельского и воспитателя царских детей протоиерея Александра Васильева, да не только их, говорит о том, что социальное неравенство тогдашнего общества стремительно устранялось путём просвещения, путём подвижнического служения таких сельских учителей, как Рачинский.  

Попутно замечу, что князь Павел Павлович Голицын (1856 – 1914), о котором идёт речь в письме, в то время – корнет кавалергардского полка (1881), позже был членом государственного совета, Новгородским губернским предводителем дворянства. Женат он был на Александре Николаевне, урожденной Мещерской (1864-1941). Это всё – окружение Рачинского. Без народничества и революционных идей трудившиеся всякий час на своём месте.

Очевидны на тот момент были и успехи русской духовной миссии, в том числе в Америке. А христианское просвещение Японии коснулось даже скромного Татева – архиепископ Николай (Касаткин), руководитель духовной миссии в Японии, оставивший после окончания своего служения в 1912 году тридцать три тысячи крещёных японцев, присылал к Рачинскому для подготовки в семинарию трёх своих воспитанников. Есть фото, где у крыльца татевской школы в группе крестьянских мальчиков стоит японец Сергей Сеодзи, крестник Рачинского.

Вероятно, всё это давало повод татевскому учителю верить, что стране удастся избежать братоубийственной войны и тяжелейшей, непродуманной ломки традиционного жизненного уклада, а следом за всем этим – обнищания русской деревни, и, следовательно, серединной России в целом, которому мы свидетели.

Однако опасность отдалённо ощущалась – и в толстовских писаниях и метаниях, и в студенческих волнениях, о которых долетали вести из Москвы.

«Вопиющее противоречие между красотою форм и скудостию содержания нашей церковной жизни нужно изгладить во что бы то ни стало. Народ одними формами довольствоваться не может. Нужно содержание, достойное этих форм, нужно живое дело. Иначе нам грозит такой раскол, перед которым ничто доживающий свой век раскол старообрядчества», – писал татевский учитель в «Письмах к духовному юношеству о трезвости», не раз переиздававшихся до 1917 года. Не могу сказать, что Рачинского тогда не слышал правящий класс. Государь Александр III откликался на письма Победоносцева, в которых обер-прокурор Священного Синода сообщал ему о деятельности татевского учителя, помогал его школам. Государь Николай II назначил Рачинскому ежегодную пенсию в две тысячи рублей.

Но время работало против них. Поэтому так старался профессор Рачинский, учёный мирового уровня, знаток европейской культуры, делать свою кропотливую, изнурительную работу… «Я весь без остатка сделался сельским учителем. Вот уже четыре года я учу (буквально) с утра до вечера, зимою – крестьянских ребятишек, летом – сельских учителей, строю школы, ctr. Часто скучаю по всех вас. Я люблю Вас по-прежнему»[10].

1894 год был годом преждевременной кончины государя Александра III. Татевский учитель мыслил событиями в стране, тревожился: «У нас настала глубокая тишина, и жилось бы хорошо среди привычных хлопот о школах и больницах, если бы не болезнь Государя, если бы не пожар на дальнем востоке, заставляющий нас дрожать за нашу японскую миссию…»[11].

Так случилось, что, работая с письмами Рачинского, параллельно я готовила к переизданию статьи, выходившие у нас в «Исторической газете». Случайно открыла один из номеров на странице со статьёй Михаила Азарова «Кассандра российского флота» («ИГ», № 3, 1997). Автор писал: «В 1894 году Япония разгромила огромный и слабый Китай. Одним из эпизодов был захват Лойшуня. Японцы вырезали всё мирное население, оставив лишь 36 человек для рытья могил.

Поверженная Поднебесная империя за защитой обратилась к северному соседу – России. Русское правительство оказало дипломатический нажим на Японию, которая была вынуждена очистить захваченные у Китая территории, а также Корею. Китай передал России в аренду Лойшунь, который и стал Порт-Артуром, единственным незамерзающим портом в Тихом океане. В качестве компенсации за обезлюдевший город Россия уплатила Японии 400 миллионов иен, большая часть которых пошла на подготовку войны, разразившейся через десять лет».

До 1904 года Рачинский не дожил. А мы знаем, что та русская миссия, о которой так болело его сердце, совершит свою миротворческую христианскую задачу именно во время Русско-японской войны 1904 года. Благодаря архиепископу Николаю (Касаткину) и его соратниками будет значительно облегчена участь русских солдат, попавших в плен, а в православных церквях Японии будет разрешено молиться об умирении враждующих.

И всё же главный герой моих размышлений – Сергей Александрович Рачинский –ординарный профессор Московского университета, надворный советник, создатель образцовой народной церковно-приходской школы в 1870–90-х годах, благотворитель и меценат, член-корреспондент Академии наук по отделению русской словесности. И разговор о школьном деле Рачинского – это разговор о сегодняшней школе, которая нуждается в помощи.

Профессору Рачинскому и обер-прокурору Священного Синода Победоносцеву удалось добиться открытия тысяч школ для крестьянских детей по всей Российской империи. Без учителей этих школ не было бы и советского образования высочайшего уровня. Это нельзя вычеркнуть из истории педагогики, из истории страны. Значит, и сегодня С.А. Рачинский и его соратники смогут нам помочь, если мы обратимся к ним за советом. И если мы, конечно, хотим сохранить Россию для своих детей.

А тот образ школы, что был создан в конце XIX века, никуда не исчез. И сегодня многие учителя перенимают опыт Рачинского. Как никуда не исчезли святые, воины, поэты, просветители прошлых веков. И они ждут, чтобы мы к ним обратились. Тогда и возрождение страны будет не так иллюзорно.

В издательстве «Институт русской цивилизации» в 2019 году вышел сборник статей и писем С.А. Рачинского «Народная педагогика» с предисловием и комментариями И.В. Ушаковой. В сборник вошёл наиболее полный вариант книги татевского учителя «Сельская школа», которая являлась настольной для учителей рубежа XIX–XX веков, его статьи «О первоначальном народном обучении» и «Absit omen» (По поводу преобразования средней школы), написанные Рачинским в ответ на попытки либеральных педагогов упразднить классическое образование.

Также в сборник вошли фрагменты переписки С. Рачинского, Л. Толстого, В. Розанова, С. Смоленского. Труды Рачинского издаются ввиду широкой популярности педагогической практики выдающегося учителя, которая ныне успешно используется в лучших государственных, частных, авторских и воскресных школах.