А.В. Татаринов, О.В. Татаринова

Пессимистической платформой мы называем востребованную интенцию текста, монологически воссоздающего печальное или мрачное настроение, устремленного к безальтернативным размышлениям о кризисе, смерти и связанной с ними глубине. При высоком эстетическом качестве подобные произведения – литературные и философские – прочно входят в число наиболее читаемых и почитаемых. Назовем «Песнь о Гильгамеше» и «Книгу  Экклезиаста»,  «Книгу  Иова»,   «Размышления»  Марка   Аврелия  и «Гамлета», тексты Шопенгаура, стихи Бодлера, «Путешествие на край ночи» Селина. Понимая условность, дискуссионность термина «пессимистическая платформа», не сомневаемся в реальности обобщаемой в нем психологии чтения. Здесь и ожидание риторического преодоления смерти, и эффект отказа от повседневной суеты, и достаточно легкое приобщение к «вечным вопросам». Все, что входит в систему катарсического взаимодействия читателя и текста.

Обратимся к творчеству Мишеля Уэльбека и Романа Сенчина. Первый постоянно говорит о рано стареющем французе, ставящем крест на себе и цивилизации Запада («Элементарные частицы», «Возможность острова», «Карта и территория» и др.). Второй в едва заметной трансформации автобиографического повествования сообщает о бесконечном торможении современного русского мужчины («Минус», «Нубук», «Информация» и др.). Остановимся на новых романах Сенчина и Уэльбека. «Дождь в Париже» (2018) и «Серотонин» (2019).

Что позволяет рассматривать два указанных романа в одном контексте?

1. Фигура главного героя-протагониста. Мужчина за сорок, одинокий, совершивший исход из большинства личных и социальных связей, предстающий перед нами в кульминации своей обособленности. Пребывающий в настроении и одновременно персональной фабуле, которые следует назвать предсмертие. Не имеющий ни спутницы жизни, ни захватывающей сознание работы, ни способного помочь друга. Монолитность депрессии Флорана-Клода Лабруста и Андрея Топкина обеспечивает системообразующий для Уэльбека и Сенчина монологизм.

2. Соотношение настоящего и прошлого. Точка настоящего в романах – объемный кризис. Его главная задача – воссоздание в памяти всей жизни героя от детства до предсмертия. Акцент сделан на упущенных возможностях для динамизации пути главного героя, на неверно прочитанных знаках судьбы и объективности нисхождения в одиночество и мизантропию.

3. Роль женщины в развитии сюжета. Четыре спутницы Флорана и три законные жены Андрея присутствуют как фигуры воспоминаний, как бросившие и брошенные одновременно. Но и когда герой сетует на утраченные возможности, у читателя не остается сомнений в том, что главная вина лежит на слишком инфантильном мужчине. Оба писателя (особенно Сенчин) пытаются воссоздать разные женские типы, но сознание героя (не без серьезного контакта с автором) всегда совершает маневр в сторону концептуальной пустотности. Именно в ней прекращается самое энергичное движение по сохранению отношений и построению, например, крепкой семьи.

4. Сексуальная откровенность и одновременно бесстрастность. Эротический дискурс также сближает романы. По воле Сенчина и Уэльбека, повествующий мужчина как бы вывернут перед читателем в своей искренности. Интимные детали проговариваются многократно, шокирующие читателя-традиционалиста порносцены появляются не один раз. Но это абсолютно бесстрастное, безрадостное порно. В большей степени технологическое и физиологическое, лишенное намеков на романтизм. Секс в поэтике Уэльбека (в большей степени) и Сенчина – один из последних аргументов сохранения хотя бы вялой воли к жизни. Соответственно, падение влечения и кризис эрекции приводит к усилению сюжета исхода.

5. Роль подддерживающих сознание веществ. Ни о каком качественном дионисийстве в романах речь не идет. Вместе с романтизмом секса исключается и романтизм измененного сознания. Флоран не мыслит своих последних лет без антидепрессанта. Таблетки капторикса, специфика его приема и действия на психику – одна из самых обсуждаемых проблем в «Серотонине». Многое времени Флоран уделяет и вину, но даже на пьянство это мало похоже. Иная ситуация с Андреем Топкиным. Впервые приехав по турпутевке в Париж, он устраивает в гостиничном номере пятидневный запой. Словно рисует знак проигранной жизни. Формально пребывая во Франции, путешествует исключительно по собственным воспоминаниям.

6. Социальный критицизм и претензии на масштаб обобщения. Герой- протагонист склонен сопрягать персональную жизнь с философией истории и рассуждениями о нестроениях в обществе. Уэльбек останавливает внимание и на принципиальном выгорании современного француза (Лабруст – его экзистенциально усиленный портрет), и на более частных пессимистических деталях. Так, в самостоятельный сюжет вырастает состояние сельского хозяйства в Европе, гибель французского фермерства по вине неототалитарного Евросоюза. Элементы поэтики производственного романа тоже работают на создание образа очередного заката Европы. Сенчин скрупулезно, без парадоксов, методом каталогизации примет и образов выстраивает путь страны от позднесоветских лет до 2014 года. Это приводит к значительному разрастанию романа. Детство героя – собирание марок, увлечение фотографией, игровой автомат «Морской бой» в парке. Юность – лихие 90-е, национализм и эпоха капитализации в Туве, распад семей на фоне поиска иных территорий проживания. Зрелость – путинская Россия, которая тоже не вызывает энтузиазма. Ни у героя, ни у автора.

Шестой пункт раздела Общее позволяет перейти к разделу Разное.

1. Методологические доминанты. Роман Сенчин сохраняет верность новому реализму, Мишеля Уэльбека можно аттестовать как неомодерниста. Что это значит? Сенчин посылает сигнал о том, что жизнь (социальная, но, прежде всего, своя собственная) есть настолько универсальное основание литературы, что фантазия должна быть изгнана из творчества или получить второстепенное место. В итоге, основным пространством так понятого реализма оказывается тусклое сознание Андрея Топкина. Все, к чему он прикасается в как бы объективных трансляциях жизни страны, есть подчеркнутый субъективизм тягостного мироощущения, всегда плохого настроения и достойного сожаления безволия. Скрытое поучение сенчинского романа может стать неожиданным для самого автора: преобрази свой внутренний мир, перестань жить депрессивной памятью, и тут же исправится жизнь России! Топкинское состояние ума просто не способно охватить путь страны! Уэльбек никакой ответственности перед реализмом не чувствует. Не желая ничего отражать или отображать, он создает достаточно целостный миф об умирающем от пустоты европейце. Этот миф (как и реальность у Сенчина) пребывает в контакте с исторической эпохой, предлагает суждения о современности и ближайшей истории. Однако уэльбековский герой не сомневается в своем индивидуализме. И уж точно не собирается предлагать подробный каталог примет времени.

2. Интрига и эстетика. На фоне погибающего в своей серединности и ординарности Андрея Топкина Флоран-Клод Лабруст смотрится настоящим философом с оригинальным движением мысли. Его размышления о психологии мужской и женской любви, о подтекстах минорного состояния уже безусловная интрига; возможно, самая высокая из литературных интриг – качественная противоречивость, антиномичность речи о жизни и смерти. Сенчин не позволяет своему герою размышлять так; «реалистическая» нормативность полуинтеллигентской речи (стратегический выбор автора) не дает Топкину возможности в слове просиять, независимо от безвольного состояния. Дело еще и в том, что Роман Сенчин не воспринимает художественное произведение как воплощаемую автором красоту. Здесь значительно важнее категория правды и социальной мысли, что вполне в духе русского нового реализма. Уэльбек известен своим житейским антиэстетизмом. Но на текст это не распространяется. Уэльбековский роман не просто констатация депрессивного состояния обреченного героя, а интеллектуальная интрига и эстетически проработанный сюжет, в духе Бодлера, Камю, Селина, Кундеры. Роман Сенчин неоднократно заявлял об особом внимании к творчеству Леонида Андреева; в романе «Елтышевы» явно солидаризировался с андреевским миром. «Дождь в Париже» с Андреевым никак не связан.

3. Любовь и метафизика. В слове Андрея Топкина о трех исчезнувших женах – Ольге, Женечке, Алине – нет любви. Нет любви и в художественной аксиологии Сенчина – ни в прямом присутствии, ни в косвенном. Герой Уэльбека в развитии сюжета (сюжета памяти, прежде всего) понимает, что одна из причин падения – предательство любви, согласие с утратой Камиллы, безволие в самый экзистенциальный момент судьбы. Это отсутствующая в существовании героя любовь приходит к читателю как должное, но проигранное, утраченное присутствие. Флоран буквально измучен высоким эросом, который ему не удалось постичь в момент его наибольшей активности.

Флоран, по Уэльбеку, заживо тлеющий мужчина? Да, несомненно. Флоран почти поэт и философ, находящий для познания любви между мужчиной и женщиной пронзительные слова? Да, это так. Флоран-Клод Лабруст символический Христос этого романа? «Мой крестный путь…», – сказано героем незадолго до спланированного броска из высокоэтажного окна. Какой Христос? Опускающийся, проигравший жизнь персонаж имеет и второе измерение. Подсказки разбросаны по всему тексту. Они складываются в слово о Флоране-духе. Истомленный телом, а также пустынной душой, герой несет крест познания новейшей Европы и мира современного в целом. Да, он глотает антидепрессанты. Ему уже сложно встать под душ. Перестает двигаться, толстеет на глазах. Скоро самоубийство и похороны без плача и скорби. <…> и его Голгофа без воскрешения тоже здесь. Видимо, поэтому Уэльбек навязывает герою сильные слова о жизни и смерти. Словно хочет вместе с нами вспомнить и применить именно здесь слова Альбера Камю: Флоран – единственный Христос, которого мы достойны… «Так вот – как ни странно, «Серотонин» – это роман прежде всего об обретении гармонии с богом. Не уютненьким удобным богом, обложенным подушечками, а с богом того мира, которому мы с вами принадлежим», – справедливо считает Александр Снегирев [3].

Есть ли второе измерение у Андрея Топкина? По замыслу Сенчина, это его социальный символизм. Больше потенциальный, чем реальный. Топкин сохраняет верность родной Туве – без позитивных чувств, но сохраняет. Он словно медиум российских драм последних десятилетий. Через него в романе выстраивается объемный каталог российских нестроений. В этом контексте можно оценить и полный провал туристической поездки героя. Управляемый автором идеологический запой избавляет героя от пустой и ненужной Франции.

Национально-региональный аспект часто подчеркивается в литературно-критическом слове о Сенчине. «Лишь то остаётся с народом, лишь на то народ приобретает право, что этим народом описано и таким образом интегрировано в собственную культуру. Тува теперь навсегда останется в русской письменной культуре благодаря Сенчину – он в каком-то смысле заново присоединил этот край к России», – апологетически утверждает Д. Орлов [1]. «Если в своё время «Россия расширялась, несла культуру, просвещение, спасала такие вот народы вымирающие…», то теперь её саму надо спасать, теперь она сжимается и уходит с территорий. Андрей Топкин всё это чувствует, всё это видел с детства, поэтому сам он не может сжаться и бежать. В этом нет никакой идейности, нет героизма и даже намёка на него. Тут инстинктивное нечто. Но оно оставляет возможность чуда, надежду на него. Роман Сенчин на самом деле очень светлый писатель, и роман «Дождь в Париже» подтверждает это. Только свет ещё заслужить надо, пробраться к нему через осадки, через безнадёгу, холод и отчаяние», – пишет А. Рудалев [2].

Метафизическое начало (как образ сверхсоциальных, духовных смыслов) Сенчиным не допускается как некое крайне опасное искушение. Метафизика и эстетизм препятствуют формированию и поддержанию идентичности современного нового реализма. Возможно, Сенчин – его самый последовательный сторонник.

Использованные источники:

1. Орлов, Д. «Дождь в Париже»: демаркационная линия Сенчина [Электронный ресурс]. – URL: https://godliteratury.ru/projects/dozhd-v-parizhe-demarkacionnaya-lini.

2. Рудалев, А. Возможность чуда [Электронный ресурс]. – URL: https://lgz.ru/article/- 10-6634-7-03-2018/vozmozhnost-chuda/.

3. Снегирев, А. Оглядываясь из будущего [Электронный ресурс] // «Людям даны все знаки…». О романе Мишеля Уэльбека «Серотонин» размышляют Александр Снегирев, Александр Чанцев и Ольга Балла. – URL: https://magazines.gorky.media/druzhba/2020/2/lyudyam-dany-vse-znaki.html.